Поезд до станции детство - Волгина Надежда

Он в изнеможении повалился на пол, чувствуя боль во всем теле. Желудок яростно барахтался внутри, требуя пищи и воды. Голова болела так, что его тошнило. Но рвать было нечем. За все время, что Иван находился тут, еды ему не приносили, а сегодня лишили и воды.

«Видно, пришел твой конец, — философски подумал он, — кто-то или что-то медленно тебя убивает. Хотелось бы знать, за что». Ни паники, ни сожалений, лишь равнодушные мысли о смерти мелькали время от времени в его воспаленном мозгу.

Иногда всплывали воспоминания — Иван видел улыбающееся лицо Паны. «Милая, милая Пана… — пересохшие губы растянулись в улыбке, причиняя новую боль, на которую он даже не обратил внимания. — Так хочется обнять тебя, прижать к себе, утонуть в твоих огромных и всегда испуганных глазах. С самой первой нашей встречи я мечтал об этом. Только признаться боялся. Даже когда догадался, что ты испытываешь то же, все равно боялся. А чего боялся? Сам не знаю. Может, если бы признался, сейчас было бы не так обидно умирать». Мысль так же равнодушно покинула мозг, как и закралась в него. Опять затопила пустота. Если бы не физическая боль, то стало бы совсем хорошо: ничего не чувствовать, ничего не желать, а просто лежать и спокойно ждать смерти.

Волна короткого сна накрыла Ивана. Он нырнул в нее, оставляя боль и жажду за пределами спасительного убежища. Он научился не пускать ничего постороннего в свой сон. Труднее всего пришлось с головной болью, которая отвоевывала у сна большие промежутки времени. Но Иван победил и ее — научился не замечать, как до этого искусственно вызывать этот самый сон.

Он понятия не имел, сколько времени здесь находится. Череда бодрствования и сна изменила его представление о времени. То казалось, что он уже очень долго тут, то вдруг приходила мысль, что еще вчера все было хорошо.

Промежутки между снами, больше напоминающие обмороки, становились все короче. В один из таких моментов, открыв глаза, Иван увидел черное лицо с ярко горящими глазами. Они внимательно изучали его. Вспыхнули злобой, когда встретились с его. За что можно так ненавидеть?

Черное лицо склонялось все ниже. Ядовито-зеленый взгляд погрузился в сознание Ивана. Он прощупывал его воспоминания, пытаясь что-то отыскать в их глубинах. Он снова и снова заставлял Ивана мысленно прокручивать всю жизнь, с того самого момента, как он что-то начал помнить. Особенно интересовали этапы жизни Ивана, связанные с потерей работы, их взгляд прощупывал более внимательно, проходя по ним снова и снова.

Иван призвал на помощь все силы, чтобы избавиться от этих глаз. Но бесполезно.

Все закончилось так же внезапно, как началось. Вспыхнув нестерпимой злобой, глаза пропали из поля зрения Ивана. К физической слабости и истощению добавилось моральное опустошение. Его словно вывернули наизнанку, хорошенько потрясли и вернули в исходное положение, как следует ударив об пол.

— Открой глаза! — враждебные интонации незнакомого голоса вибрировали в центре головной боли. — Открой глаза!

Иван с трудом приподнял опухшие веки и наткнулся на ядовитую зелень. Словно обжегшись, снова закрыл. Даже так глаза нестерпимо резало. Иван поморщился и тут же услышал презрительный смех.

— Что, слабак, не можешь посмотреть на свою сущность? Это именно то, что тебя ожидает!

Иван так ослаб, что не мог пошевелить даже пальцем на руке. Хотелось спать. Кому принадлежит грубый низкий голос — мужчине или женщине?

Какая-то сила приподняла его над полом и усадила спиной к стене, удерживая в вертикальном положении. Сам он, лишись поддержки, сполз бы на пол, как бесформенное желе. Безразличие ко всему перемешивалось с самоиронией. Если бы он мог, то, наверное, рассмеялся, до такой степени комичной казалась ситуация.

— Открой глаза, слизняк! — «Точно, слизняк! Это слово лучше остальных подходит мне сейчас», — как по команде отреагировало сознание Ивана. — Если ты не откроешь глаза сам, мне придется прибегнуть к силе. Это плохой вариант — закрыть ты их потом не сможешь. Будешь таращиться, пока они не высохнут. Мечтаешь о таком конце? Сперва ослепнуть, а потом сдохнуть?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Иван приподнял веки. Не угрозы подействовали, а любопытство. Он почувствовал, что голос удалился, и ему захотелось разглядеть существо, что так настойчиво требовало зрительного контакта.

Однозначно, это женщина. Невысокого роста, с массивной нижней частью туловища. Возраст не поддавался определению. Она была черная как сажа, одетая во все черное. Черными были даже зубы, от чего открытый в злобном оскале рот казался черной дырой на черном лице. И лишь ее глаза сверкали, как две невероятно яркие лампочки на всей этой черноте.

Иван заметил воду, и жажда с новой силой заявила о себе.

— Пить, — полупростонал, полупрошептал он.

— Ладно. Дам тебе возможность еще раз напиться. Иначе вряд ли ты сможешь выдавить хоть слово, — женщина подняла руку и направила ее на кубок, отчего он начал двигаться в сторону Ивана. Когда расстояние сократилось ровно настолько, что его можно достать, Иван сделал попытку поднять руку. Но тело не захотело подчиниться. Усилий хватило на то, чтобы слабо шевельнуть пальцами.

Женщина перевернула руку ладонью вверх — кубок стал медленно подниматься. Поверхность воды колыхалась, но ни одна капля не пролилась. Иван, как зачарованный, смотрел на воду. Все желания сконцентрировались сейчас в этом кубке. Он все приближался к губам и замер в нескольких сантиметрах от них.

А говорят еще, что вода не пахнет! Еще как пахнет! Она пахнет жизнью! Именно это чувствовал Иван, видя ее и не имея возможности испить. Запах был такой, что сил терпеть его не было. Ивана колотила дрожь, похожая на агонию. В комнате раздался издевательский смех.

— Как бы я хотела своими глазами увидеть твои последние секунды, — проговорила женщина, и Иван в который раз поразился силе ненависти, звучавшей в ее голосе. — Но если ты умрешь, я не узнаю того, что так интересует меня, — она одним движением приблизила кубок к губам умирающего, и вода, этот источник жизни, заполнила его собой, вырывая из пучины смерти.

Откуда только силы взялись вцепиться зубами в край сосуда. Даже когда внутри не осталось ни одной капли, Иван продолжал сжимать челюсти.

— Хочешь закусить им? — вновь засмеялась женщина, с силой вырывая кубок. — Теперь у тебя появились силы, и ты сможешь ответить на несколько вопросов.

— Что вы хотите знать? — говорить все еще было трудно. Адская головная боль мешала привести мысли в порядок.

— Прежде всего, как ты попал сюда?

— Об этом нужно спросить у вас, наверное, — усмехнулся Иван и тут же поморщился от очередного спазма, скрутившего мозг в тугой узел.

— Не шути со мной! — вкрадчивым голосом предупредила женщина. — Я могу сделать так, что смерть твоя будет еще мучительнее.

«Куда уж более? — невесело подумал Иван. — Разве что будешь отрывать от меня по кусочку. Но вряд ли станет больнее. Что с моей головой? Из нее как будто вытягивают волокна, медленно, мучительно, по одному». Боль была так сильна, что не позволяла даже стонать, становясь невыносимой. Иван чувствовал, что чудом держится в сознании.

— Головная боль — это неотъемлемая часть превращения. Твое мышление перестраивается. Меняется его модель. Это должно произойти при жизни, раз уж ты здесь так некстати оказался, — она с брезгливым выражением наблюдала за гримасой боли на лице Ивана.

«Откуда такая ненависть? — вновь подумал он, наблюдая за злодейкой. — Что я такого сделал, чтобы заслужить ее?»

— Ты не должен был появляться на свет! — произнесла женщина, и Иван понял, что его читают, как открытую книгу. — Но ты родился! Что мы только не делали, чтобы избавиться от тебя! Но все оказалось без толку! И главное, мы не могли тебя просто убить! Это против правил…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А сейчас… это не против правил? — даже в этот момент ирония перевешивала все остальные чувства. Иван чувствовал, что конец его близок, так почему бы не умереть с улыбкой на губах? Жаль, что ему никогда еще так не хотелось жить, любить и быть любимым.