Остров - Михаил Васильев

— Что-то белого платья не видать, — комментировал кто-то. — Где твоя?

— Да вон, самая толстая.

Все это время полинезийки (Или филиппинки?) окружали одну, возвышавшуюся над ними на целую голову, с венком из красных цветов.

"Рекордных размеров. Метра два будет", — прикинул Мамонт.

— Вторая половина, — с сомнением, как будто впервые увидев ее, произнес Кент и почему-то вздохнул. — Увесистый довесок.

— Это даже не ягода опять, — ухмыльнулся Мамонт. — Целый фрукт.

— Ничего, красивая, — одобрил Козюльский. — Красота есть.

— Косметики, конечно, много, — оценивал Чукигек. — Но и основа тоже ничего. Все же это неравный брак…

— Это я для них неравный, — как будто начал нервничать Кент.

— Трехспальная кровать понадобится, — продолжал Мамонт.

— Ну ладно, — остановил их всех Кент. — Пошли на мою молодую глядеть. И я еще раз познакомлюсь.

С двух сторон мизантропы и их гости двигались к ресторанному навесу.

"Ну вот и породнился ты с капиталом…" — кажется, Мамонт мысленно готовил свадебное поздравление.

Идущий впереди Демьяныч неожиданно остановился.

— Вдруг откуда ни возьмись, — произнес он что-то непонятное.

Старик почему-то смотрел вверх, вертел головой. Мамонт тоже обратил внимание на какой-то непонятный механический вой. Он становился громче, кажется, приближаясь.

— Ложись, — заорал кто-то. Сзади сильно пихнули в спину, Мамонт упал.

Шеф-повар стоял, разинув рот и тоже глядя вверх. Белые куртки бегущих официантов мелькали в лесу. Оказывается, бежали и мизантропы, и были уже далеко, вот тоже свернули туда. Внезапно, под навесом что-то с грохотом лопнуло, вспыхнуло розовое пламя. Где-то заголосили женщины.

Что-то (Мины? Снаряды?) падали в одно место. Там, где был ресторан, будто клокотал пыльный вулкан.

Осколки, отчетливо заметные по шевелению в траве, падали перед ним. Мамонт ползком, потом на четвереньках, заспешил к ближайшим деревьям. Теперь гремело повсюду. Лес качался от множества, звучащих наперебой, взрывов.

Так же неожиданно все затихло. Вокруг медленно шевелился дым. В лесу с трудом угадывалась даже тропа. Вокруг изломанные деревья, осколки раздробленной скалы, вывернутая земля: теплая, издающая химический смрад, грязь. В стороне, в глубине зарослей, галдели мизантропы.

"Значит уцелели."

Доносился голос Демьяныча: "…Как же без войны. Такова она, жизнь. Не нами придумана."

Заговорил о чем-то Козюльский. Кажется, соглашался. Повсюду хвосты мин. — "Как их?.. Стабилизаторы." — Свежие, блестящие на изломах, осколки из ноздреватого, похожего на баббит, металла. Растерзанные трупы каких-то тварей, листья и трава забрызганы чей-то свежей кровью. Среди обгорелых зарослей все чаще стали появляться воронки, будто неожиданно образовавшиеся здесь пруды. Мамонт остановился перед большой и длинной ямой — в нее, журча, набиралась вода — оглушено глядел на черные от гари траву и листья. — "Откуда столько грязи?"

Рядом появился Кент, в рваной рубашке, со скомканным пиджаком в руках. Остановился у края ямы, бессмысленно уставился туда, потом кинул пиджак вниз, в коричневую воду.

— Вроде столько грязи раньше на острове не было, — сказал Мамонт что-то бессмысленное. — И в запасах не хранилось.

— И никто этому не рад, кроме мирового империализма, — невпопад отозвался Кент, рассеянно потер черным пальцем и без того испачканный сажей нос.

— Все целы? — поспешно спросил Мамонт.

— Все.

В лесу, ближе к месту несостоявшегося торжества, все чаще стали появляться остатки раскиданной по лесу ресторанной утвари, в кроне дерева даже застряло колесо от водовозки. На окраине леса от деревьев остались только голые ободранные стволы. Там же нашлись собравшиеся мизантропы.

— Все с песком перемешало, — встретил их Пенелоп.

— И лошадь аркашкину убило, — добавил Чукигек.

На месте ресторана что-то еще горело, оттуда тянулся редкий горький дым.

— Разлетелось скромное свадебное угощение, — Кент достал, застрявший в кустах, маленький помидор, мрачно сунул его в рот. — Разметало, унесло папуасов. Всех гостей вместе с моей мухой-цокотухой. Да нет! — Голос его становился все громче. — Если и живы, уже не вернуться. На хрена им такой неудачник как Кент. Штатовцы, ну, гады… Доказали несостоятельность Кента. И очень убедительно.

— Я видел, прямо на середину стола мина упала, — зачем-то вставил Чукигек. — Сюрприз.

— Ну что стоим, чего еще ждем, дорогие гости, — Кент будто с трудом сдерживал свой голос, звучавший все громче и пронзительнее. — Закончен праздник, исчерпан. Всему хорошему на свете приход конец…

ВЕЧЕР

Часть третья

— А, сыр! Давно не жрал… А вот японцы не любят сыр.

— Не тянись, не тянись, не дорос еще… Народный коньяк на тебя переводить.

Мамонт постепенно возвращался в этот мир, все отчетливее ощущая под собой какие-то жесткие доски. Кажется, он спал на столе. В темноте звякнуло стекло: Мамонт безошибочно определил, что это горлышко бутылки коснулось стакана. Точно: зажурчала жидкость.

— Все, кончилось внутреннее содержание в моей бутылки, — голос Кента. В темноте блестели его немигающие и круглые, как у умной птицы, глаза. Лежащие на подоконнике доллары казались голубоватыми от лунного света. Там, рядом с окном, Тамайа с Наганой играли в карты, о чем-то переговариваясь на непонятном языке.

За раскрытой дверью ресторации, далеко, что-то звонко лопалось, будто кто-то бил бутылки об асфальт. На пороге сидел Демьяныч, сопя, грыз какой-то плод, судя по запаху, — манго. Непонятные звуки приближались.

— Что это? — хрипло спросил Мамонт.

Старик исподлобья посмотрел в его сторону:

— Так, ерунда… Обостренье классовой борьбы. Да мины это, не дергайся. Не видит нас американ.

Мамонт почему-то подумал, что выражение высокомерия на этом лице, сплюснутом, покореженном от неоднократных побоев, выглядит нелепо.

В отдаленном углу возникал пьяный, несколько дней уже не прекращающийся разговор.

"Шумит ночной ресторан… Про отечественного алкоголика не скажешь, что он живет потребностями желудка. А живет он общением, у него, видишь ли, духовная жизнь. Причудливый народ."

— …Жизнь-это борьба за бессмертие.

— Вот, вот, нам в отряде комиссар тоже все время это говорил.

Послышался голос Аркадия:

— Если бы здесь была моя жена, ты бы сейчас был мне не друг, а собутыльник, — Аркадий вздохнул. — А я еще хотел съездить домой, отдохнуть на жене. Сейчас съездишь!..

Опять заговорил Козюльский:

— Сколько мук перетерпел, чтобы уцелеть, эту жизнь сохранить. Теперь совсем обидно умирать.

— Не наше это дело, на самом верху приговорят, когда понадобиться, — громко вмешался Кент. — Кто, кто… Боги, ты их не знаешь. Эх, божий промысел, божий промысел! Неудобно сплетничать про дела богов, но… Жаль, что для себя я главный персонаж в этом фарсе.

— Авось. На небе тоже не дураки сидят, — тускло пробурчал Аркадий.

— Не сопротивлялись никогда, не сопротивлялись, — невнятно бормотал Козюльский. — Как прутья гнулись…

— Хватит, — перебил его Пенелоп, тоже оказавшийся здесь. — Гнулись, гнулись, теперь гнуться некуда. Непривычно, однако попробуем; раз все заодно, может вместе у всех и выйдет что сгоряча.

От внезапного толчка земли снизу стол под Мамонтом подпрыгнул и отъехал в сторону. Всплеснулся мозг в черепе, снаружи громыхнуло что-то огромное. Далекий огонь осветил комнату колеблющимся светом: дощатые стены, грубые лавки, под портретом улыбающегося Мао цзе Дуна — деревянные кОзлы, заменяющие здесь прилавок. Тамайа положил карты и в качестве выигрыша сделал деликатный глоток из маленькой аптечной бутылочки с сакэ.

— Из орудий начал, — сказал Демьяныч, как будто даже с одобрением.

— Вот это кино… — Чукигек, лежащий на прилавке, приподнялся, высунул голову в окно. — Красота! Последний день Помпеи.

— Какой еще последний, — сипло возразил кто-то. — Все только начинается.

Мамонту ночной обстрел леса показался похожим на мрачный фейерверк. Освещенный огнем, дым над джунглями. Истекающий белым дымом, линкор, всполохи гремящих вспышек на нем. Косо взлетающие, белые ракеты. Некий угрюмый праздник.

Противоестественно медленно, плавно, плыли в воздухе трассирующие пули, светящийся пунктир.

— Корректирующий огонь, — сказал за спиной кто-то. Табачно кашлянул, харкнул. — И снарядов не жалеет, гад. План выполняет?

— Выполнение плана — обязанность, перевыполнение- честь, — Пенелоп с трудом наклонив голову, тер пальцами переносицу. — Все на нервной почве. Не только голова- глаза болят. Как угостил меня старый дурак топором, совсем здоровья не стало.

Нахохлившийся рядом Демьяныч спокойно раскуривал самодельную трубку.