Казна Херсонесского кургана - Сергей Белан

По крутым ступеням, слегка придерживаясь рукой за стену, Митридат спустился в подвал башни. После уличного зноя здесь было по-зимнему прохладно. Десяток факелов, развешанных по стенам, уютно потрескивая, освещали довольно просторную комнату, размером этак локтей сорок на тридцать. Понтийский правитель на минуту остановился, привыкая к полумраку после яркого дневного света; три телохранителя, сопровождавшие царя, как вкопанные замерли за его спиной. Освоившись в тусклой обстановке, Митридат оглядел помещение: у одной из стен стоял прикованный, а точнее, повис на цепях совершенно голый истерзанный человек. От другой стены отделилась тень: невысокий крупноголовый крепыш с кучерявой седой бородой упал ниц перед царем и застыл в вопросительном ожидании. Митридат переступил через него и прошел на середину комнаты, стражи последовали за ним. Из угла тут же было выдвинуто деревянное кресло с высокой спинкой и поставлено за спиной повелителя. Митридат сел.

— Встань, палач! — приказал он.

Тот немедленно вскочил и угодливо согнулся в нижайшем поклоне.

— Выведи его из царства Морфея.

Палач аккуратно протер виски невольника тряпицей, смоченной в остропахнущем уксусе. Тот глухо застонал, замотал головой и открыл глаза. Увидав, кто перед ним, он звеня цепями, с величайшим усилием поднялся и распрямился во весь рост. Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, не отводя взгляда.

Митридат прервал молчание:

— Ты ничего не хочешь сказать мне, бешеный пес, укусивший своего хозяина?

Тот с трудом перевел дыхание и, едва ворочая языком, вымолвил:

— Я Савмак, царь свободных людей, хочу просить тебя, Митридата Эвпатора…

— Ты не царь, ты — порождение тьмы, сын подлой гиены и вонючего шакала, — в голосе Митридата слышался закипающий гнев. — И все же, о чем ты просишь?

Савмак открыл было рот, но смог издать только невнятный звук: сотрясаясь всем телом, он зашелся неудержимым надрывным кашлем. Наконец мучительный приступ оставил его.

— Послушай, Митридат, как только наступает ночь, твой палач начинает истязать меня, медленно убивает, но не дает умереть. Страшная боль акульими зубами рвет меня на части, но не может разорвать до конца. Я так страдаю, у меня уже нет сил, чтобы кричать, и слез, чтобы плакать. — В груди несчастного что-то заклокотало, и он с трудом заставил себя продолжить. — Утром палач уходит, оставляя меня с горящими ранами, а к вечеру, когда боль чуть затихает, он появляется опять… И так уже много дней, я потерял им счет… Я больше не могу… Не пощады жду, ибо знаю, что пощады не будет… Смерти прошу, как милости, ибо нельзя так мучить себе подобных, ведь всех нас родила женщина…

— Смерть зовешь? Не-е-т! — Митридат откинулся на кресле и злобно рассмеялся. — В этом подвале смерть приходит только в награду, ее еще надобно заслужить. Но я дарую тебе то, что ты просишь, как только ты откроешь мне, где находится казна Боспора. Говори же, а я немедленно пошлю верных слуг проверить твои слова, и если все подтвердится, так и быть я избавлю тебя от мук: ты сразу же получишь удар меча прямо в сердце.

Савмак покачал головой:

— Я не ведаю, где казна… ее зарывали… впрочем, я тебе уже все рассказывал…

— Эту сказку ты можешь рассказывать тюремным крысам. Палач, что ты приготовил на сегодня? Приступай!

Раб-палач крюком вытащил из какого-то закутка, где лежали орудия пыток: ножи, иглы, щипцы и прочие замысловатые предметы, железную клетку, в которой копошились несколько огромных серых крыс. Их длинные, противные хвосты свисали из ячеек клетки и тащились по полу. Палач установил клетку у правой ноги Савмака, ухватил сильными руками его ступню и с силой воткнул большой палец ноги в ячейку клетки. Послышался треск раздираемой человеческой плоти, скрежет зубов и почти одновременно жуткий, леденящий кровь крик заглушил все остальные звуки. Палач, чуть помедлив, ударом ноги отпихнул клетку в сторону. От пальца на ноге пленника почти ничего не осталось: из живой раны фонтаном хлестала кровь, белела обглоданная кость. Палач проворно обмотал это место тряпицей, смоченной в какое-то масло. Это был большой мастер своего дела — через пару минут кровь была остановлена. Савмак теперь уже беззвучно рыдал, и по его щекам катились обжигающие слезы.

Митридат довольно потер руки.

— А ты говорил, что твои слезы уже иссякли. Вот видишь, нашлись. И представь себе, сколько ты их еще прольешь, пока эти твари сожрут твою ногу по колено. Обещаю, скучно тебе не будет — этот палач знает много изысканных пыток. Очень много…

— Митридат, избавь меня от этого, молю! Я не знаю, где казна, я клянусь богами!..

— Ну что ж, — мрачно произнес Митридат, нахмурив брови. — Я уважаю твою стойкость и хочу заключить с тобой сделку. Возможно, я недооценил тебя, и твоя жизнь стоит спрятанной казны. Сделаем так: ты скажешь, где золото, а за это тебе выколют один глаз, вырвут язык, отрубят правую руку, разрежут сухожилие на голени левой ноги, посадят на корабль и отвезут в Александрию, где ты сможешь жить, лазя по помойкам и прося милостыню. Уверяю, никто не узнает, что ты остался жив.

— И все же я не знаю, где казна, поверь…

— Неблагодарная собака! — сверкнул глазами вконец рассвирепевший царь Понта. — Палач!..

Седобородый кудесник подземелья бухнулся перед ним на колени, взирая на него преданно и со страхом.

— Откуда ты родом? — Митридат больно схватил его пятерней за волосы.

— Из Армении, мой господин, из Тигранакерта.

— Ты хочешь свободным вернуться на родину?

— Я не смею об этом и мечтать.

— Так вот, — продолжил Митридат, разжимая пальцы. — Как только он скажет, где золото, ты — свободный человек. Приступай!

В ответ палач обхватил ноги Митридата и принялся осыпать поцелуями его сандалии.

— Ну же, не мешкай, — царь брезгливо пнул в лицо растроганного нежданно свалившимся счастьем раба.

Тот проворно вскочил с пола и снова потащил к Савмаку клетку с прожорливыми крысами. И вдруг в подвале пыток раздался гомерический смех, он так резко вспорол зловещую тишину, что все, как один, от неожиданности вздрогнули.

— Ты — насильник своей матери, — закончив смеяться, бросил Савмак в лицо своему мучителю. — Наивный глупец, тебе никогда не быть свободным!

Лицо палача исказила гримаса негодования, он вплотную приблизился к строптивому узнику и, сверля его взглядом, процедил:

— Клянусь вершиной Арарата, я заставлю тебя быть ласковым. Ты скажешь все!

Савмак снова засмеялся и на этот раз еще громче, голые стены подвала отражали звук, умножали его и делали подобным гулу мощного камнепада. Митридат даже схватился за уши.

— Палач! Останови безумца! Он потерял рассудок…

Тот потянулся к Савмаку, но Савмак, резко прекратив смех, голосом, полным уверенного спокойствия, произнес:

— Палач?! Какой же ты палач, ты — потрошитель дохлых кур и на большее ты не годишься. А заставить быть ласковым ты можешь только своего ишака, ты ведь сам сын осла.

И он плюнул в лицо армянина. Еще через миг страшный удар железного крюка, который в неописуемой ярости нанес палач, пополам раскроил череп Савмака. Тот дернулся в последней конвульсии, зазвенели цепи и все затихло. Выражение блаженства застыло на изможденном бесчисленными муками лице. Митридат вскочил с кресла. Бледный, как мел, палач выронил крюк и упал к ногам грозного царя.

— Он обманул тебя, — Митридат подал рукой знак одному из стражников. — Палач, ты и впрямь безнадежно глуп, придется поискать другого.

— Пощади, пощади, господин! Я…

Но он не успел договорить: стражник нанес короткий умелый удар мечом, и голова несчастного раскололась с треском зрелого арбуза.

Митридат Эвпатор поправил одежды и направился к выходу. Уже поднимаясь по лестнице, он остановился и, повернувшись, жестко бросил напоследок:

— Выпустите крыс. Пусть сожрут обоих!

Один из воинов мечом поддел задвижку и раскрыл дверцу клетки. Серые бестии, шевеля усами, стали осторожно высовывать наружу свои безобразные морды и дробно щелкать белыми остренькими зубками. Потом, почуяв, что им ничего не угрожает, они дружно высыпали на волю. Им еще предстоял роскошный пир, но этого уже никто не видел.

XVII

— …И все-таки объясни мне толком: почему ты решил поиск казны устроить в Херсонесе? — спросил Верховцев. — Ведь восстание на Боспоре, в общем-то, Херсонеса не коснулось.

В комнате Джексона было жутко накурено. Уже давно стемнело. За окном который час моросил зарядивший с утра мелкий нудный дождик. Постылая осень то и дело царапала стекло ветками облетевшего клена. Коньяк был допит, и Джексон заваривал любимый крутой чаек. Он обожал такой чаек на грани чифира. Его ответ последовал не сразу:

— Знаешь, Олег, спроси что-нибудь полегче. Какая-то необъяснимая, нелепая ошибка! Я облажался, как жюль-верновский Паганель. Помнишь, что он наделал? Он отправил корабль, искавший капитана Гранта, совсем в другую часть света. Умнейший мужик, но рассеянный, зациклился… Вот так и я зациклился. И на чем: на той фразе исторического труда, что Диофант, полководец Митридата, когда вспыхнуло восстание, смылся на последнем Херсонесском корабле. Я почему-то понял это буквально и исходил из того, что восстание произошло в Херсонесе. Подробности восстания толком выяснить не удалось, а из той скудной информации, что я располагал, предвзято извлек лишь факт пленения Савмака. И сразу задал себе вопрос: почему Савмака оставили в живых, а не казнили на месте и почему его повезли на другой берег моря в Понт. И тут меня осенила догадка, что все дело в казне, в казне Боспора, которую наверняка захватили восставшие. Как говорится: жизнь или кошелек? И тут сохранили жизнь, чтоб вытряхнуть кошелек, понимаешь? И по моим расчетам, не вытряхнули, по крайней мере, нигде об этом не упоминалось. А раз казну до сих пор не нашли, за это дело решил взяться я. Ну, а поиск я строил, конечно, исходя из своих субъективных соображений.