Принцесса вандалов - Жюльетта Бенцони

— Еще один шаг, и я закричу!

— Кричите сколько хотите! Матушка у себя в лаборатории в подвале, а все слуги в полном моем повиновении.

Изабель охватила паника. Она бросилась к окну, распахнула его, но аббат уже ее обнял.

— На по-о… — закричала Изабель, но аббат прервал ее крик поцелуем.

В этот миг двери в кабинет распахнулись, и вошла госпожа Фуке.

— Сын мой, — прозвучал ее ровный голос. — Если вам стала чужда забота о том, кто вы, вспомните о том, кем всегда были мы: людьми чести!

— Простите меня, мама! Но эта женщина доводит меня до безумия!

— Тем более вам должно обуздать себя. Нашему родовому гнезду достаточно той беды, что вы пожелали сделать его подобием тюрьмы, не превращайте его в дом позора.

— Я желал только, чтобы госпожа герцогиня обрела достойное убежище. У нее много врагов, даже среди тех, кого она продолжает считать друзьями.

— Кого вы так черните? — вскинула голову Изабель. — О ком вы говорите?

— Об окружении вашего дорогого де Конде. Там вас не любят.

— Вы забыли, что рядом с принцем мой брат, который пожелал следовать за своим военачальником и другом повсюду, куда бы ни направила его судьба. Он…

— Я нисколько не сомневаюсь в чувствах господина де Бутвиля и его преданности своему кузену, но он лишь его соратник и воюет с оружием в руках. Тогда как в Брюсселе есть немало других, чье оружие намного более опасно, потому что действует тайно.

— Кто же это? Почему вы не хотите сказать прямо?

— Хочу. Например, госпожа де Лонгвиль. Это имя говорит вам что-нибудь?

— Анна-Женевьева? Неужели она покинула Бордо?

— Представьте себе! В Бордо она оставила госпожу принцессу де Конде, которую терпеть не может, а сама направилась к своему обожаемому брату. Только ее он теперь и слушает. И когда всплыла правда о ваших намерениях, он ни слова не возразил. Впрочем, вполне возможно, он ничего не знал о них.

— Чего он не знал? — возмущенно повысила голос Изабель, чувствуя, что нервы готовы подвести ее. — О каких моих намерениях?

— О ваших намерениях отравить господина кардинала. О них говорится в письмах госпожи де Лонгвиль, которые мы обнаружили в бумагах некоего аббата Арнольфини, находящегося на службе у графа де Фуенсальданья. И господин принц их не опровергает.

Изабель потеряла дар речи. Похолодев от ужаса, смотрела она на сидевшего перед ней человека, который с издевательской улыбкой топтал все, на что она надеялась и уповала. Он откровенно наслаждался своей победой. Он торжествовал. А у нее к горлу подступали отвращение и тошнота. Ей сделалось еще хуже, когда он не постеснялся прибавить:

— Не стань я ваши защитником, вас ждала бы Бастилия и эшафот.

— А вы теперь просто счастливы, — уронила она, ощутив вдруг смертельную усталость. — Думаю, моя бедная Агата, которую вы не пощадили и подвергли пыткам, сообщила вам все, что вы желали услышать. Все, но только не правду, потому что мы и в мыслях не имели умерщвлять вашего Мазарини! Потому что не убивают подло ядом те, кто принадлежит к благородному роду Монморанси!

Рука Изабель искала спинки стула, чтобы опереться, и нашла руку госпожи Фуке.

— Довольно, сын мой, — произнесла она все тем же ровным голосом. — Я не позволяю вам пользоваться моим домом как предсмертной камерой. Вашему брату также это не понравилось бы.

— Брату! Моему брату! Я знаю, что в семье он самый уважаемый человек, но вы могли бы отдать должное и мне тоже!

— Отправляйтесь в другое место заниматься вашими скверными делами! Я запрещаю вам тревожить молодую даму, которая с этой минуты моя гостья.

— Я не имею права! У меня приказ!

— И у меня приказ. От Господа Бога. Он гласит совершенно иное, господин аббат Фуке. Покиньте кабинет и оставьте нас в нашем женском обществе.

Сжав руку Изабель, госпожа Фуке увлекла ее вниз, к себе в лабораторию, чтобы подбодрить укрепляющим питьем.

— Глядя на вас, я подумала, — с сочувственной улыбкой призналась она Изабель, — что красота — это не такой уж подарок судьбы. Скорее тяжкая ноша.

Маршал д’Окенкур в это время вновь стал изображать из себя союзника принца де Конде. Весть об аресте той, которую он называл «своим прекрасным ангелом», вывела его из себя. Ни минуты не медля, он отправил своего друга, герцога де Навая, к Мазарини с требованием четырехсот тысяч ливров и освобождения герцогини де Шатильон. Его жена, крайне огорченная его действиями, попыталась его образумить. Но маршал ничего и слышать не хотел и продолжал настаивать на своих требованиях, причем с такой настойчивостью, что Мазарини вынужден был отправиться к королеве и попросить ее, чтобы Ее Величество приказала госпоже де Шатильон написать письмо своему пылкому поклоннику.

Повинуясь полученному приказу, Изабель написала д’Окенкуру. Написала и еще одно письмо, письмо принцу де Конде, извещая об опасности, которой подверглась. Мазарини прочитал письмо д’Окенкуру и остался не слишком им доволен. Между тем время не позволяло ждать. Конде отправил в Перонн отряд в три тысячи человек под командой де Бутвиля и де Персана.

Напуганный опасностью, кардинал поспешил с отправкой четырехсот тысяч ливров, приказав господам де Наваю и де Ноаю во что бы то ни стало договориться с маршалом. А требования маршала между тем возросли: теперь он хотел, чтобы управление Перонном унаследовал его старший сын, а получить хотел семьсот тысяч ливров, которые «понадобятся ему на выплаты пенсий, пособий и компенсаций за погибших, а также на укрепление крепости».

Стало понятно, что герцогиню де Шатильон придется освободить как можно скорее.

Изабель пребывала в доме Фуке уже третью неделю, и, когда господин де Гито приехал туда, чтобы объявить: она свободна, он нашел ее лежащей в постели. Крепкое здоровье Изабель не выдержало испытаний, которым подверг ее аббат Фуке, превратив в последние две недели ее жизнь в настоящий ад.

Благодаря доброте госпожи Фуке, которая взяла Изабель под свое крыло, первая неделя прошла спокойно. Но аббат не сдавался. Выправив подложное письмо от королевы, обращенное к его матери, он вновь получил власть над пленницей. Фуке оставил Изабель в отведенной ей комнате, но приказал забрать окна решетками и поставил у дверей двух стражников, которые не покидали свой пост ни днем, ни ночью. Входить к ней имела право только служанка, преданная всей душой обольстительному аббату, которая обслуживала молодую женщину, и сам аббат. Даже госпоже Фуке было запрещено ее навещать. Госпожа Фуке пожаловалась на строгость содержания старшему сыну, и он поспешил к Мазарини. Мазарини был многим обязан Николя Фуке, так как именно он сумел сохранить для кардинала его деньги в то время, как он находился в изгнании. Однако кардинал отказался смягчить участь пленницы.