Белый крест - Наталья Иртенина

— Человек, желающий странного и нелепого, — сказал Мурманцев задумчиво.

— Нелепого и пошлого. Отвержение священных принципов, сакральных пределов есть пошлость. Самоубийственная пошлость. Этот человек безумен.

— Мне показалось, он в здравом уме.

— Дорогой Савва Андреич, есть такие болезни души, которые не подпадают под медицинские критерии. Они лечатся только покаянием. Ну, вы, вероятно, домой? А я задержусь здесь немного по делам. Жаль, что не смог оказать вам помощь, о которой вы просили.

Пару секунд Мурманцев вспоминал, о какой помощи идет речь. За событиями последних трех часов он умудрился забыть о том, что хотя и не нашел оригинала, с которого был слеплен биотрон, зато напал на след самого профессора Цветкова. Да еще какой след! Прямо-таки гусеничный, от бульдозера.

— Что вы, Василий Федорыч, вы мне очень даже помогли.

— Ну, я рад. Господь с вами, голубчик. Езжайте домой.

— Василий Федорыч!

— Да? — Алябьев обернулся.

— Биотрон действительно невозможно взломать?

— Вы же слышали, что говорил гильдмастер.

— Гильдмастер тоже человек. Он тоже может заболеть немедицинской болезнью души.

— Империя держится не на биотронах, голубчик Савва Андреич. Империя держится государем, помазанником Божьим.

Повернувшись, капитан-командор зашагал прочь.

Мурманцева ответ убедил — но не до конца. Николай II Святой был помазанником Божьим и не удержал империю в руках. Его сломил хаос, начинавшийся в стране. Виртуальные государственные мужи — биотроны — всегда представлялись Мурманцеву более надежными, чем прежние губернаторы. Они были символом, олицетворением стабильности Империи. Мурманцев преподавал в Академии новейшую историю и знал, что во всякой политической стабильности заложена своя бомба, которую можно взорвать, если найти нужную кнопку. Теперь он начинал подозревать, что биотроны и есть та самая бомба под Империей.

«Такая вот рокировочка», — подумал он.

Старожилы рассказывали, что речка Надым временами точно бывает похожа на дым. Плывет будто на ветру серо-белесыми невесомыми струями, густыми, непрозрачными, как от костра из влажных веток. За год, который Мурманцев провел здесь, он не раз приходил на берег — ранней осенью и поздней весной, потом летом. Речка-дым приковывала к себе взгляд и словно околдовывала. Начинало казаться, что она окутывает берега теплом, и ноздри щекотал горьковатый запах лесного пожарища. Говорили, что пожар и правда был. Давным-давно туземные язычники во главе со своим князьком пожгли только что построенный на их земле монастырек. Да этот же огонь их самих и прогнал. Сильный ветер раздул пламя, пожар перекинулся на лес и облизал пятки бежавшим туземцам. Монастырь после отстроили заново — и стоит он с тех пор уже четыреста лет, разве что чуть поболее стал.

А может, и не от туземцев пожар случился. Место было немного странное — как будто облюбованное шаровыми молниями. Монахи их часто видели вокруг обители и даже внутри. Правда, молнии вели себя тихо-смирно, никто из старцев не мог наверняка сказать, чтоб они спалили хоть что-нибудь.

Мурманцев почти не помнил, как оказался в этих краях. Как бежал из первопрестольной — помнил, а дальше сразу — сибирский полустанок, бедная гостиничка, речка, похожая на дым, белые стены монастыря, монах-привратник, латающий дырявый сапог. Монастырек был не то что небогат, а попросту нищ. От ближайшего города — сотня верст, деревень вокруг мало, земля родит плохо — холодный край, да еще и места болотистые. Мурманцев как-то сразу решил, что останется здесь. Хотя и привык к более комфортным условиям, но отчего-то за душу взяла простота и суровость здешней жизни.

Первые несколько дней послушничества его не отягощали работой — дали пообвыкнуть. В перерывах между долгими службами он бродил по монастырю и вокруг, хмелея от новизны ощущений и немножко опасаясь, что не выдержит испытания на прочность. Узнав, что в обители имеется библиотека, обрадовался — без книг даже монастырская, близкая к Небу, жизнь казалась неполной. Знакомство с библиотекой вызвало легкий шок. Здесь были редчайшие издания семнадцатого и шестнадцатого веков, несколько рукописных книг даже более раннего времени. То ли монахи спасли их от того давнего пожара, то ли позже они попали сюда разными путями. Но библиотека оказалась в кошмарном состоянии. Никто ею не заведовал. Каталога не имелось вовсе. Книги стояли на полках в беспорядке. Еще хорошо, гнить не начали и мышей не водилось. Мурманцев подавил в себе негодование молитвой и пошел к настоятелю. Изложил суть и попросил дать ему послушание — назначить библиотекарем. Игумен отец Варсонофий поразмыслил и сказал:

— Что библиотека в недолжном порядке — то мне ведомо. Подумываю устроить туда отца Пимена. Стар он уже для работы на сыродельне, телом ослаб. При книгах ему самое место. Ты же, брат Савва, молод и телом крепок. Даю тебе послушание на огородах трудиться.

Брат Савва только рот раскрыл — и ушел пристыженный. Первейшее правило монастырской жизни — не проявлять самочиния и любоначалия. Отец Варсонофий преподал молодому послушнику урок смирения.

В тот же день брат Савва познакомился с отцом Галактионом. Монастырские огороды тянулись на поле за стеной обители — метров двести до кромки леса. Поближе шли грядки с капустой, морковью, репой. Дальше — картофельные ряды. На все поле — один монах с лопатой в руках. Брат Савва вздохнул и поплелся к нему на подмогу. Монах был старый, годов семьдесят, не меньше. Седые волосы до плеч, такая же борода до пупа. Лицо — красное от усилий и уже покидающего север солнца. Вдоль выкопанных рядов лежали картофельные клубни, не шибко крупные, скорее мелкие.

— Бог в помощь, отче, — поздоровался брат Савва.

Монах распрямился, утер рукавом лоб.

— Спаси Бог на добром слове, — ответил. — Слыхал я, новый послушник у нас объявился. Ты, что ли?

— Я. Велено мне, отче, с вами работать.

— А ты, сынок, лопату-то умеешь в руках держать?

— Научусь, дедушка.

— Поучись, поучись, сынок. — Монах передал ему лопату. — А я передохну маленечко.

Он присел на кучу картофельной ботвы и стал наблюдать за послушником. Следующие два часа брат Савва, орудуя лопатой, вытащил из земли немало изрезанных клубней и выслушал множество советов старого монаха. В конце концов авва осерчал на него за то, что портит добро, которым братия кормится всю долгую зиму, и отобрал лопату. Велел собирать высохшую картошку.

Ползая с мешком по рядкам, брат Савва спросил старца:

— Что же тебе, отче, в твои-то годы такое тяжкое послушание дали? Провинился чем?