Тело - Алексей Шолохов

– Сколько ты здесь? – спросил он.

Надя будто этого и ждала. Но не для того, чтобы ответить на его вопрос, а для того, чтобы продолжить свой рассказ.

– Я вышла из машины. Если честно, я очень не хотела этого делать. Савелий куда-то пропал… Понимаешь? Савелия не было ни в машине, ни на улице. Через дорогу я увидела полуразрушенный дом, в окнах которого горел свет. Не ровный, от электрических ламп, а подрагивающий и тусклый, как от свечей или керосиновых ламп. Я собиралась пойти проверить, что там, когда услышала крик Савы. Я зашла за машину и, как только из дома выбежали три человека, села на землю. Я слышала голоса. Много голосов. Это никак не те трое. И тут я решила выглянуть. Их было много. С вилами, лопатами, топорами. Женщины, мужчины… Слава богу, хоть детей среди них не было. Я замерла. Белый свет луны, отражаясь на лицах, делал из них призраков. Кто-то крикнул: «Надо показать чужакам их место!» И они словно по команде побежали к машине.

Снова тишина. Единственное, что Прудников понял из рассказа напуганной девушки, что либо поблизости есть заброшенная деревня и люди с вилами как раз оттуда, либо пока они в шахте, кто-то разрушил ту, в которой они гостили. Но самого главного он опять так и не узнал. Как она сюда попала?

– Я побежала к ферме, – неожиданно продолжила Надя. – Я собиралась спрятаться в каком-то помещении…

Пауза могла затянуться, поэтому Вячеслав не выдержал и заорал:

– Как ты попала сюда?!

Девушка снова начала задыхаться.

– Я не знаю, не знаю, не знаю.

Прудников подошел ближе, силой повернул ее к себе и посмотрел в грязное лицо.

– Марина?

Девушка была очень похожа на Марину.

– Что за шутки?

– Я – Надя, – сказала девушка, дернулась и исчезла. Лопата звякнула о рельсы, а Слава уставился в черную бугристую стену.

Мишке не давали покоя армейские воспоминания. Слава богу, пока только они. Потому что, по логике Самсонова, скоро должны появиться и призраки прошлой жизни. Кто бы ни появился, Болдин знал, что очень-то радоваться не будет. Он ненавидел их всех. Он ненавидел свою прошлую жизнь и возвращение к ней считал неприемлемым.

Он был все еще уверен, что его не сможет убить какое-то там воспоминание. Даже самое плохое воспоминание не может убить. Лишить спокойствия, разума, в конце концов, но не убить. Миша мотнул головой и пошел дальше. Он продолжил дальше копаться в собственном грязном белье. Оно было действительно грязным, и при каждом прикосновении к нему на руки так и норовило прилипнуть что-нибудь коричневое, вонючее и скользкое.

В ту ночь Миша не мог уснуть. Еще бы. Алексей еще не вернулся, но Болдин слышал, как парень плачет.

– Да заткните кто-нибудь этого пидора! – крикнул Жорик.

– Эй, заткнись! – прогнусавил Колян.

Плач стих. Мишка закрыл глаза и попытался думать о чем-нибудь хорошем, но у него ничего не выходило. Он открыл глаза. У его кровати стоял Алексей. Разодранная майка обнажила тощую цыплячью грудь. Мокрые от слез глаза обвиняли.

«Я очень хотел служить. Я хотел стать сильным. А кем теперь я стал?»

Верхняя губа, блестевшая от соплей, тряслась.

«Кто я, по-твоему? Кто? Пидор? Опущенный? Кто я, мать твою? Если нет, возьми меня за руку и крикни всем, что Алексей Миронов мой друг!»

Алеха всхлипнул, теперь дрожал подбородок.

«Зашкварится, будут спать вместе, голубки», – прозвенел четкий ответ в голове Болдина.

Михаил отвернулся и укрылся с головой. Болдин не хотел так. Да, ему было жалко Миронова. До боли в сердце жалко, но Мишке надо было жить дальше. Он никогда не рвался в армию и, если бы у него была возможность, он бы непременно воспользовался ею. Поэтому, раз он здесь, надо дослужить нормально. Военнослужащий обязан стойко переносить все тяготы и лишения армейской службы, как говорится. Но быть зашкваренным не входило в эти понятия.

Миронова нашли утром повесившимся в сортире. Болдин прибежал вместе со всеми. У Алексея были открыты глаза. Широко-широко. Черный язык был высунут настолько, что Мишка даже усомнился, что он принадлежит висельнику. Он вообще сомневался, что язык бывает такой длины. Глаза снова смотрели на него. Именно на него.

«Расслабься, дружище, теперь ты уже не зашкваришься», – говорили эти стеклянные глаза.

Мишка, едва сдерживая злость, ушел в сторону. Он снова ушел в сторону, как и несколько часов назад.

«Не самый лучший выбор, но он твой».

Он опять отвернулся и «накрылся с головой одеялом». Он просто хотел дослужить.

Его ослепило такое количество золота. Раненая нога и опасная близость с мертвецом отошли на второй план. Золото должно быть его.

– Как делить будем? – снова спросил Сухоруков.

– По-честному, – прошептал Евгений и облизал пересохшие губы.

– Значит, поровну ты не хочешь? – Саша оскалился и достал нож.

Соловьев вытянул ремень и завязал его над раной. В его глазах был блеск золота. Безумный огонек, начисто лишивший его разума. В руке Жени появился нож. Евгений переложил нож в левую руку, вытер ладонь правой от крови и, прихрамывая, пошел на Сухорукова. Первый же выпад достал мертвеца. Лезвие рассекло разгрузку и плечевой сустав Сухорукова. Женька хохотнул:

– Похоже, ты теперь действительно сухорук.

Рука Саши безвольно повисла вдоль тела, а из раны вместо крови посыпались белые личинки. Женя уклонился от удара мертвеца и полоснул в ответ. В этот раз Сухоруков проворно отскочил. Соловьев почему-то чувствовал себя обманутым. Он снова ударил. Нож с хрустом вошел в правый бок. Но мертвец только оскалился. Вот в чем подвох! Его невозможно убить. Но это почему-то не оттолкнуло Соловья, а наоборот. Он ринулся на противника с еще большим напором. Он бил ножом, кромсал мертвое тело. Черви сыпались из него, будто крупа из разорванного мешка. Было страшно. И, скорее всего, Женю подстегивал именно страх. Он снова бил и бил. Не уворачиваясь и не защищаясь, он шел вперед. И только когда Сухоруков упал, Женя понял, что мертвец не сопротивлялся. Совсем. Саша попытался встать и тут же напоролся на нож Евгения. Улыбнулся и, не коснувшись земли, рассыпался на мелкие кусочки, которые словно тараканы разбежались по темным углам.

«Я богат, – единственная мысль билась в голове Евгения. – Я чертовски богат».

И ему было наплевать, почему так вышло, что он остался жив, да еще и с кучей золота. Ему было наплевать даже на нелепость, нет, наверное, даже на сказочность смерти Александра. Он подошел к вагонетке, обогнул ее справа и упал на колени рядом с кучей золота. Поднял один слиток. Гладкий килограммовый кирпичик лег в ладонь приятной тяжестью.

– Я богач, мать вашу! Я богач! – закричал Соловьев.

Потом, немного успокоившись, начал набрасывать слитки в вагонетку и что-то шептать себе под нос.