Глухомань - Борис Васильев

— Хороший банк сорвал?

— Круче бери. В лотерею миллион выиграл. Миллион!

Он залез в карман пиджака, вытащил горсть сотенных и потряс ими перед моим носом.

— Это что же за лотерея такая?

— Да там, на телевидении. Ответить надо, чтоб угадать. Ну как тут жизнь в Глухомани?

Он избегал разговоров о лотерее, да я на них и не настаивал. Я был убежден, что опытный вагонный мошенник кого-то споил и обчистил, и мне, признаться, это было малоинтересно. Покалякали вообще, попили хорошего пива — кстати, «Туборг» и впрямь был настоящим — и разошлись друзьями. Танечка не обратила внимания на мои огрузшие ноги, но я, пообедав, все же решил позвонить Маркелову. Мне показалось, что ему следует знать о появлении Хромова в нашей Глухомани.

— Знаю, — сказал Маркелов. — Он свою бывшую, а мою настоящую жену навещал, когда я был на работе. Уговаривал с ним уехать, тряс толстой пачкой долларов и утверждал, что теперь обеспечит ей и ребенку сказочную жизнь.

— Ты веришь, что он выиграл в лотерею?

— Нет. Обчистил кого-нибудь в поезде. А может, и пришил.

— Думаешь, он способен на убийство?

— Способен, — подтвердил Маркелов. — Он на все способен. Когда собираешься молоточком постучать у вдовы и сына?

Договорились о молоточке и, естественно, о шашлычке и положили трубки. Но новенький, прямо как из витрины Хромов застрял в моей голове. И под утро меня посетила вполне трезвая мысль: а не связано ли его внезапное богатство с обернутой тряпками трубой? Той самой, что проломила череп Метелькину?..

3

Только как это могло случиться, как? «Урал» машину Метелькина чуть зацепил и — не нарочно, я Федору верил. А убийца ждал его на выезде с проселка. Тут все машины останавливались, потому что выезд на шоссе был закрыт кустами. Очень удобное место, чтобы попросить довезти до города. Поэтому и орудие убийства было завернуто, чтобы не насторожить водителя. Но просить не пришлось, потому что Метелькин вышел сам.

Вот такая выстроилась комбинация, только была в ней огромная провальная дыра. А как Хромов мог оказаться здесь в нужный момент? Он же промышлял в поездах и в Глухомани появляться не стремился, потому что стеснялся возникать в полной униформе бомжа перед бывшей женой и ребенком. Это мне Маркелов когда-то, еще в поезде, объяснил, и моя очередная версия загадочной гибели Метелькина опять повисла в воздухе.

Но при этом где-то во мне все же застряла. И я — так, шутя как бы — рассказал Танечке о внезапной встрече с бомжем, который стал миллионером.

— Хромов?.. — она насторожилась. — А почему мне знакома эта фамилия, не знаешь?

— Не знаю, — сказал я. — Скрипит, может, поэтому.

А вскоре случилось событие, крепко встряхнувшее Глухомань. И мне стало совсем не до лавров Шерлока Холмса.

Как раз за сутки до этой истории, обернувшейся, к сожалению, трагически для многих глухоманцев, температура помидоров Кима упала до продажного состояния, и он отгрузил на рынок не только помидоры, но и огурцы, раннюю капусту, удивительно вкусную редьку — словом, весь свой урожай. Все это поместили в холодильник, Ким неторопливо и со знанием дела обошел овощные ряды, все посмотрел, ко всему приценился и, очень довольный разведкой, решил утром завалить своей продукцией заранее присмотренный уголок.

— Не хвалясь, скажу, что конкурентов у меня нет, — сказал он, зайдя к нам выпить по рюмке перед завтрашним овощным триумфом.

— Спать-то будешь? — помнится, спросил я.

— Не поручусь, но постараюсь, — серьезно сказал Альберт и несерьезно улыбнулся при этом.

День был субботним, торговым, но у меня, как назло, оказался рабочим. Видать, наши в Чечне расстреляли все подствольные гранаты, потому что из главка мне весьма строго наказали работать без всяких суббот. И эта как раз оказалась первой рабочей за все время нашей демократии, гласности и беспробудного пьянства. И на этом, так сказать, субботнике пахали, естественно, и мы с Танечкой, подавая пример беззаветного служения стреляющему отечеству. А хлопот выпало предостаточно, поскольку суббота — она и есть суббота, и голова у трудяг на всех фронтах занята не тем, чем хотелось бы главку.

Вот причина, почему я вынужден излагать события субботы, происшедшие вне вверенной мне и обнесенной забором территории, с чужих слов.

В пять утра Ким получил из холодильника свой товар. Его сопровождали трое акционеров, Лидия Филипповна и Катюша в качестве продавщиц, а также Андрей и Володька, которого отец решил приучать к рыночной деятельности с юных лет. Места, оплаченные ими заранее, были свободны, и они быстро разложили свой товар согласно виду, сорту и назначению. На это ушло часа два, и где-то в начале восьмого на рынок потянулись первые покупатели, поскольку Глухомань исстари встает ни свет ни заря.

Собственно, это еще не покупатели. Это специалисты покупок, любящие рынок как таковой, оценивающие товар со своей точки зрения и прикидывающие цену, в общем, правильно, поскольку конъюнктуры еще не возникло. Это время просыпания рынка, его потягивание, его ленивая неспешность и его очарование, подогреваемое безгрешной заинтересованностью любителей и знатоков. Именно в этот момент устанавливается прикидочная вилка цен на каждый продукт, если, конечно, не возникнет вдруг ажиотажного спроса.

С восьми рынок начал оживать. Уже не только рассматривали, приценивались да торговались, но и покупали, естественно, сначала слегка поторговавшись. И ароматная, теплая от ухода и внимания кимовская продукция начала распределяться по сумкам и кошелкам тех, ради кого Ким недосыпал, выращивая ее.

Около девяти, что ли, Андрея позвали в контору к телефону. Он торговлей не занимался, присматривая за порядком да помогая грузить тяжелые сетчатые кули. Звонили из совхоза — он все еще так назывался, и его директором все еще считался Ким. Андрей вернулся быстро, озабоченно сообщив новость малоприятную:

— Черномырдин с цепи сорвался, хлев разворотил и ушел в коровник. Все доярки разбежались.

— Поезжай, — сказал Ким. — Возьми мужиков погорла-стее и зоотехника. Может, он ему успокаивающий укол вкатит.

Черномырдиным звали огромного племенного быка, обычно обладающего спокойствием и чувством собственного достоинства, но иногда сходящего с катушек. Андрей тотчас же сел в машину и укатил в совхоз «Полуденный».

Приблизительно в это же время на рынке стали появляться неизвестные юнцы, одетые ярко и небрежно. Группы друг с другом не якшались, но и не ссорились: пили пепси и еще какую-то столь же дрянную воду, громко говорили, задевали девушек, хохотали, а кое-кто и прохаживался возле прилавков, не столько прицениваясь, сколько просто щупая и путая разложенные овощи. Таких становилось все больше и больше, и вскоре юнцы начали внаглую хватать огурцы, помидоры, лук, чеснок, а потом и все подряд. Продавцы, естественно, возмутились, стали звать милицию или сами защищать свое кровное. Милиция почему-то не появлялась (как потом выяснилось, она вся толпилась у входа на рынок, где кто-то то ли разбил стекло у припаркованной машины, то ли пытался ее угнать), и вскоре на рынке началась свалка.

Как говорили, сперва драки вспыхивали, но местные и не часто. Юнцы просто с гиканьем и руганью переворачивали прилавки, топтали овощи, ломали весы, обрушивали навесы. Продавцы сопротивлялись, как могли, но их сопротивление лишь раззадоривало погромщиков. Когда наконец явилась милиция, засвистела, засуетилась, кого-то хватая, кого-то награждая дубинками, было уже поздно. Наступила вторая фаза погрома, носившая характер хаотиче-ский и отчасти воровской. Юнцы брали «на хапок», что плохо лежит, отбивали своих у милиции, а когда это им в конце концов удалось, поскольку милиция особого желания драться не проявляла, то мгновенно исчезли, разбежавшись в разные стороны.

И остался погром. И среди этого погрома — Альберт Ким. Полноправный представитель лучших огородников в мире. И упал вдруг как подкошенный. «Скорая» увезла.

Лидия Филипповна укрыла Катюшу под прилавком, но ей и Володьке досталось изрядно. Она переживала разгром всех семейных надежд с плотно сжатыми губами, Катюша плакала и почему-то от всех пряталась, а Володька носил свои синяки, как ордена.

А Ким лежал в больнице. Ему досталось больше всех, потому что он стоял грудью и отбивался, как мог. И если бы были одни побои, то он бы и дома отлежался, но увезли его оттуда с основательным подозрением на инфаркт.

Уложив отца в больницу, Андрей сразу же разыскал Федора.

— Твои ребята?

— Нет, Андрей, моих там не было, — твердо сказал Федор. — Слово афганца, не было. И команд ни мне, ни в лагерь никаких не поступало. Все занимались по расписанию.

— Ты веришь, что спартаковские здесь ни при чем? — спросил я Маркелова.

— Я больше верю в совпадения.

— Какие совпадения?

— Загибай пальцы. И в совхозе бык с цепи сорвался, машину на стоянке кто-то раскурочить вздумал, и весь милицейский наряд оказался там. И еще… — Маркелов помолчал, вздохнул. — Еще — первая попытка Кима самому продать свои помидоры. А инициатива у нас с советских времен наказуема, это тебе хорошо известно. Равно как и то, что с тех, советских времен ничего не изменилось. Разве что болтать много стали. До поры, до времени.