Кровавые берега - Роман Глушков

Это вновь подтвердилось, когда охрана наведалась ко мне за час до побудки и заставила разжевать и проглотить вязкий шарик. Он был слеплен непонятно из чего, но по вкусу походил на сушеный инжир в смеси с какими-то травами. Об инжире напоминали и меленькие семечки, что хрустели на зубах, пока я работал челюстями под пристальными взорами вертухаев.

Знакомая дрянь. В аптечке на «Гольфстриме» есть похожее лекарство, помогающее перевозчикам справляться с одним из наших профессиональных недугов – запором. Зачем тюремщики накормили меня слабительным, тоже понятно. Сутки – тот срок, когда поступивший в тюрьму арестант станет избавляться от вещей, пронесенных им сюда в собственном желудке. Охрана упрощала себе задачу, стараясь перехватить этот «груз» перед тем, как хозяин извлечет его на свет естественным путем и успеет где-нибудь припрятать.

Мой еще не до конца успокоившийся желудок отреагировал на новое угощение быстро и охотно. Настолько охотно, что даже притупил во мне стеснительность, когда вскоре пришлось справлять большую нужду в присутствии посторонних. Само собой, ничего запрещенного к этому часу у меня в кишечнике не было, и я ничем не порадовал охрану, зазря истратившую полезную таблетку и испачкавшую перчатки, изучая результат своих опытов. Видимо, из-за этого последующий обыск был грубее, чем обычно. Каждое свое распоряжение вертухаи подкрепляли тычком дубинкой. И всякий раз попадали ею в больное место. Что, впрочем, делалось не нарочно, поскольку здоровых мест на мне после вчерашнего избиения было раз-два и обчелся.

В этом и состояло мое второе везение. Не надуйся я вчера молока, не вскочил бы посреди ночи, не побежал бы к санузлу, не извлек бы раньше времени линзу, не спрятал бы ее до прихода охранников и сейчас гарантированно отправился бы в карцер. Ну а то, что я их все-таки обманул, следовало считать моим везением номер три. Вертухаи не одну собаку съели на обысках, но фамильная смекалка Проныр оказалась им не по зубам.

Проглоти я предмет покрупнее, вряд ли мне повезло бы его утаить. Тюремщикам были известны все места в камере, где я мог бы устроить тайник. Один южанин даже просунул руку между прутьями оконной решетки и обшарил внешнюю стену, докуда смог дотянуться – а вдруг я прилепил к ней что-то на хлебную пасту. Специальной щеткой-ершом была прочищена канализационная труба, ощупана каждая заклепка на стенах камеры, процарапаны швы между иностальных плит и истыкан иглами войлок на нарах. Про мою одежду и говорить нечего. Даже жадное «зверье» не теребило ее вчера с таким усердием, пускай вертухаи делали это не в пример аккуратнее и не вырывали шмотье друг у друга из рук.

Я также подвергся тщательному осмотру и не возражал, когда тюремщик, который исполнял заодно обязанности медбрата, наложил мне два шва на рассеченную бровь. Вчера гладиаторы выделили мне из своей аптечки метр бинта, которым я промокал кровь до тех пор, пока она не остановилась. Разойтись края раны сами не могли – эта половина лица у меня так распухла, что на ней не двигался ни один мускул. И швы в принципе не потребовались бы, если б во время обыска вдруг не возобновилось кровотечение.

Впрочем, вертухаи были не виноваты в том, что оно возобновилось. Это ведь я сам разбередил рану, когда засовывал в нее линзу. Дело это было чертовски болезненное, но важное, и я все стерпел. Гладкая, плоская и округлая стекляшка проникла довольно далеко за надбровную кожу и осталась там, будто в кармане. А опухоль не позволяла ни разглядеть, ни нащупать под ней инородный предмет. Уняв кровь до прихода охраны, я выбросил остатки грязного бинта в канализацию. Но стоило лишь тюремщикам поднять меня с нар и приступить к обыску, как едва затянувшееся рассечение вновь стало кровоточить. На что кормивший меня слабительным медбрат не мог глядеть равнодушно и на скорую руку заштопал мне бровь.

Удостоверившись, что я чист, вертухаи огрели меня напоследок для профилактики дубинкой и оставили в покое. На первое время проблема была решена, но долго хранить под кожей кусок стекла нельзя, особенно учитывая, в какой грязи он успел побывать. И я решил сегодня же раскрыть этот секрет своим покровителям. И не только раскрыть, но и передать им линзу на хранение, поскольку их обыскивали не так сурово и унизительно.

Северяне – народ чрезвычайно гордый. Но в неволе это чувство притупляется у них до разумных пределов и уже не вызывает у меня раздражения. На свободе за просьбу подержать у себя побывавший в чьей-то заднице предмет тот же Убби вмиг прибил бы такого наглеца. В тюрьме Тунгахоп со товарищи не только на меня за это не обиделись, но еще и похвалили за находчивость и предусмотрительность.

Конечно, я не стал рисковать и сначала с оглядкой, полунамеками признался в том, что за штуковину держу у себя про запас. Гладиаторы не планировали побег, но они, как многоопытные воины, готовились ко всему. И пожелали, чтобы линза хранилась под рукой не только у меня, но и у них. И лишь когда домар задал вопрос, каким образом мне повезло обмануть охрану, я, потупив очи, раскрыл покровителям всю неприглядную правду. После чего, к своему облегчению, выяснил, что поступил совершенно правильно. Пленному северянину, так же, как пленному кабальеро, не возбранялось пользоваться любым оружием, в том числе и оскверненным.

Я попросил у гладиаторов еще немного бинта и, делая вид, что утираю кровь, протолкал линзу под кожей к ране. Чтобы извлечь секрет, один из швов пришлось разорвать, но я был почти уверен, что медбрат-вертухай не придет проверять мое самочувствие. Испив молока, я передал вместе с миской Улуфу уже дважды добытую мной из собственного тела стекляшку. Именно Улуф вызвался позаботиться о ней, а каким образом, меня уже не касалось. Но я смел надеяться, что, в случае чего, линзу возвратят мне по первому требованию. Краснокожие парни умели держать слово, хотя в отношении чужаков, вроде меня, это северное правило было не особо строгим…

Миновала неделя, в течение которой я ознакомил покровителей со всеми подробностями своих недавних приключений. Больше они из-за меня тренировок не пропускали, но это было мне только на руку. Пока они готовились к очередной битве, я выкраивал три-четыре часа на то, чтобы наблюдать за другими заключенными и слушать, о чем они говорят. Проку от этого занятия в отрезанном от мира Ведре было мало. Но я не терял надежды отсюда слинять, а значит, был обязан находиться в курсе здешних событий.

За неделю стало также окончательно понятно, что, в отличие от бесследно сгинувшего Дарио, моя персона Владычицу не интересует. Вешать меня вроде бы не собирались, а иначе зачем, спрашивается, оттягивать этот момент? Оставалось одно объяснение: со временем я буду сослан в рабство, а в Ведро меня определили в качестве назидания. Чтобы строптивый раб заранее хорошенько прочувствовал, что его ждет в случае побега, и не создавал в будущем проблем своим надсмотрщикам.

При всей своей жестокости и вероломстве Владычица Льдов была не лишена мудрости и прозорливости. Все верно: без подобной профилактики я – свободолюбивый перевозчик, – явно не стану покладистым рабом и задам деру при первой же возможности.

Дабы гладиаторы могли помериться силами в беге, им позволяли тренироваться на воздухе. Не во дворе, потому что их вопли и потасовки будоражили бы тюремный люд, а на крыше Ведра. Трижды в неделю северяне поднимались туда и носились кругами по обнесенной решетчатой оградой вершине кольцеобразного здания. Дежурившая на сторожевых вышках и стрелковых площадках охрана не спускала с бегунов глаз, но им и так некуда было оттуда деваться. Рискни они сигануть с крыши, все равно не долетели бы до воды и разбились об окаймляющие утес прибрежные скалы.

Прежде чем головорезы оказывались наверху, их проводили по пятому ярусу, мимо карцера и одиночных камер важных узников. Это обстоятельство позволило мне не только убедиться, что команданте жив и находится здесь. Заодно северяне получили доказательство, что самая невероятная часть моей истории, в которой говорится о наших совместных приключениях с доном Балтазаром – сущая правда. А иначе, как бы я, рядовой арестант, вообще проведал о том, что за крупную шишку тайно привезли в темницу в один день со мной.

Никому из собратьев Тунгахопа не доводилось прежде видеть сеньора Риего-и-Ордаса воочию, да еще без доспехов и шпаги. Если бы я не рассказал о нем, северяне и дальше ходили бы мимо камеры дона, не подозревая, кто он такой на самом деле. Но теперь, взглянув на него через решетчатую дверь, даже мнительный домар не усомнился в моей правоте. Как говорится, вояка вояку учует издалека. И гладиаторам хватило считаных секунд, чтобы опознать с моей подсказки в благородном узнике одного из самых грозных южан.

Хотелось задать дону Балтазару уйму вопросов, но я не осмелился втягивать гладиаторов во все это. Да у них ничего бы и не вышло – охрана зорко следила за ними на всем пути от двора до крыши и не позволила бы задержаться у камеры команданте даже на мгновение. К тому же кто я такой, чтобы ради меня северяне нарушали тюремную дисциплину? Выслушав их признание в том, что опальный сеньор действительно томится на пятом ярусе, я лишь кивнул и заметил вслух, что будь я тоже гладиатором, то наверняка нашел бы способ пообщаться с доном Риего-и-Ордасом.