Белый Дозор - Алекс фон Готт

Квак с нарастающим ужасом почувствовал, как почва под ним пришла в движение и сквозь укатанное самосвалами и гусеницами мощных экскаваторов дно карьера стала просачиваться черная, с сернистым запахом, вода. Квак хотел было вскочить с колен, но, увидев, что такое желание возникло только у него, вставать не решился. Все, кто был в тот глухой час в карьере, принялись черпать грязную черную воду горстями и омывать в ней свои лица. Многие мужчины и женщины, раздевшись по пояс, брызгали этой водой на себя и друг на друга, словно резвились на морском пляже. Некоторые и вовсе, раздевшись догола, падали в студеную грязь и вертелись там, изворачивались, будто собаки. После омовения в грязной ледяной воде их кожа становилась черной, словно у нубийского негра. Таков был обряд посвящения в Черную Рать Мары для всех, кто верил в Нее и жаждал Ее прихода.

Тут Квак заметил, что тот, кого он знал, как Глинкина, смотрит именно на него: взгляд изумрудных глаз прошивал тьму двумя инфернально-зелеными лучами. В голове Квака прозвучал немой приказ: он вместе со всеми послушно наклонился и погрузил в черную воду лицо…

Они летели пятый час. Спиваков начал клевать носом, но постоянно просыпался от света и посторонних звуков, от тесноты. Он вообще в любом месте, кроме родного дома, засыпал очень тяжело, а в самолетах заснуть у него никогда не получалось.

— Интересно, над чем мы сейчас пролетаем? — сквозь зевоту задал он Виктору вопрос, но тот лишь пожал плечами.

— Честно говоря, не знаю. Надо у стюардесски спросить.

— Сибирь-матушка! Простите, что в разговор ваш влезаю. Просто услышал, что товарищ ваш интересуется. Должно быть, под нами давно уже Якутия, если самолет северным коридором летит, — промолвил пассажир, сидевший перед ними, а теперь вставший и пытавшийся отыскать что-то в своей ручной клади. Это был совсем уже пожилой человек, одетый очень просто, весь седой, с аккуратно подстриженными усами и бородой, с пышной копной белых волос. Глаза у него были василькового цвета, смотрели по-доброму.

— Спасибо вам большое, — хором поблагодарили Алексей и Виктор.

Незнакомец кивнул и сел на свое место.

— А вы что не спите? Иззевались вон весь, — Виктор с сочувствием посмотрел на своего молодого шефа.

— Не могу, — признался Лёша. — Нервы ни к чёрту, мысли всякие лезут. Тревожно мне как-то, хотя летать не боюсь. Не знаю, в чем дело.

— Выпьем? — Виктор подмигнул Лёше, достал из рюкзака термос, поставил на откидной столик.

— Вы водку в термосе от жены прячете? — посмеялся Спиваков над шофером. — Уберите, я ее не переношу после того, что недавно со мной случилось.

— Да вы что, Алексей! Какая еще водка? Это чаек, только он не простой, а наш, «альфовский», армейский. В нем сорок две травки заварены и еще кое-какой секрет в составе имеется.

— Экстракт портянки? — Лёша понял, что зло пошутил, хлопнул себя ладонью по губам. — Извините, просто мне действительно не по себе, вот и несу всякий обидный бред. Простите, ради бога.

— Да ерунда, — отмахнулся Виктор. — Какие обиды между путешественниками! Устали вы, вот вам и не по себе. Все тревоги от бессонницы, когда мозг шалеет и никак не может отключиться. А чай такой, что спать не будет хотеться минимум сутки, и на сердце он не действует.

— Так не бывает, чтобы не действовал, — вздохнул Лёша, — за всё в этой жизни приходится платить, в том числе и за бодрость, даруемую чаем.

— А вы попробуйте, — Виктор открутил пластиковую крышку, осторожно налил густой, дымящийся чай брусничного цвета. Попросил у стюардессы стакан для себя.

— Ну, будем жить?

— Вне всякого сомнения! — воскликнул Лёша. — А враги пусть не дождутся!

Чай оказался с привкусом можжевеловых ягод и крыжовника. Было в нем такое количество всего-всего, и оказался он настолько неожиданно вкусным, что Лёша от удовольствия даже глаза прикрыл и прищелкнул языком:

— Фантастика какая-то! Вам пора бизнес открывать. Никакой глинтвейн и в подметки вашему чаю не годится! И действительно: бодрит невероятно! — Он подумал немного и предложил: — Знаете, когда вы меня возите, это как-то не принято между пассажиром и водителем, нужна дистанция, так сказать. А теперь мы с вами коллеги по приключениям. Я к тому, что можно перейти на «ты»?

Виктор обрадовался.

— Я, вот честно, давно хотел вам предложить, да всё как-то стеснялся. Вы правы, там, — он ткнул пальцем в пол, — я свою работу делаю, а вы — свою, так что на «вы» — это и вежливо, и правильно, а здесь… Привет тебе, Алексей. — Он протянул руку, и Лёша ее пожал:

— Привет тебе, Виктор. Может, еще по чайку? За новый, так сказать, формат общения?

— Согласен, — Виктор разлил чай. — Ну, доброго нам с тобой здоровья и долгих лет жизни!

— Живы будем, не помрем, — ответил Лёша, и в этот самый миг самолет с небывалой силой тряхнуло, раздался громкий хлопок, и разом погасло всё освещение. Тут же завизжала какая-то женщина: «Падаем, караул!», и ее вопли подхватил, казалось, весь салон, началась страшная паника. Кто-то вскочил со своего места и с дикими криками метался по салону, сталкиваясь с такими же, как и он сам, до полусмерти напуганными пассажирами. Кто-то беспомощно сидел, не в силах даже приподняться на ватных ногах, кого-то ужас поверг в обморочное состояние. Лёша почувствовал, как самолет накренился сначала на правый бок, а потом нос его опустился, и воздушное судно понеслось к земле, не в силах уже держаться за воздух на своих серебряных крыльях. В багажном отделении сработала подложенная головорезами Глинкина пластиковая бомба, подброшенная в самолет во время загрузки багажа в аэропорту, и теперь в фюзеляже «Боинга» зияла дыра, диаметр которой стремительно увеличивался.

— Виктор, что с нами?! Мы падаем?! — успел крикнуть Лёша и в ответ услышал сдержанный голос боевого офицера не раз смотрящего Маре-Смерти в глаза:

— Судьба, сынок. Держи меня за руку, вместе и помирать легче.

Последнее, что увидел Алексей перед тем, как его сознание отключилось и сам он провалился в темную пучину небытия, было лицо того самого пассажира преклонных лет. Он улыбался и что-то говорил, но Лёша, как ни старался, так и не смог разобрать его слова.

Часть III

Пролог

Над бескрайними лесами древней славянской Земли начинался багряный пожар. Солнце вставало: огромное и красное. И небеса утонули в нем, охваченные страшным пламенем, где сгорало всё, кроме предательства. С кровавым рассветом пришла на Русь новая вера — Христианство, к тому времени насчитывавшая почти тысячу лет своего хождения по миру и уже успевшая обрасти комментариями глупцов, надрывными воплями кликуш, искажениями теологов, в гордыне своей возомнивших себя превыше Христа. Иисус был великим апостолом Единого Бога-Творца Всемогущего и проповедовал добро, а эти выродки сделали на его имени кровавый культ, торгуя Христом, закладывая Христа, употребляя Христа ради стяжательства и своей единоначальной власти.

В Киеве, князь Владимир — гонитель веры исконной, повелел разрушить Великое Княжегородское Капище. Чуры Родных Богов, прежде резаные искусными мастерами в камне и дереве, сбросили в Днепр, пожгли огнем. Владимир, руководивший поруганием, по своему обыкновению хмельной и куражливый, угодливо лебезил пред посланцем византийским. Через толмача-переводчика вопрошал:

— Всё ли так делаем, господин посланник? Не угодно ли чарочку? За знакомство, по обычаю широкому нашему. Вы давеча имя свое называли, а я вот, под медок-то, запамятовал. Не обессудьте, прошу вас.

Посланник Константинова двора: дородный, в пурпурных одеждах, подпоясанный кушаком шитья золотого, с завитой и умащенной душистыми маслами бородой, с умным лицом, на котором особенно выделялись ярко-изумрудные глаза, важно кивнул в ответ, улыбнулся по причине, одному ему ведомой: «Быстро получилось перетащить великого князя Киевского из прежней веры в новую. За то награда меня ждет великая, как буду обратно при дворе императора Константина. Вотчиной Царьграда станет теперь Руссия: не данью монетной да собольей, но данью душ своих заплатят славянские роды мзду Византии, а уж прочее с них получить — то невелик труд. А главное — Она запомнит, зачтет Владычица мое дело, ей трижды угодное».

— Чарочку? Охотно, — кивнул зеленоглазый посланник. — Этого мой Господь не воспрещает. Зовут меня, княже, Невлепидоароманием.

— Мудрено, — князь почесал в затылке, — вот и запамятовал я. Может, как попроще можно вас величать?

— Чтоб проще тебе было, князь, зови меня Невзором. Да и ушли ты толмача, я на твоем языке, как горлица, воркую, ха-ха.

— Здрав буди, Невзорушко! — обрадовался князь. — Ну и слава тебе Господи, что не воспрещает нам Христос хмельным медом пробавляться. Зело велик Господь! — с пьяным пафосом князь перекрестил рот и осушил третью с утра чарочку.