Наполеон - исчезнувшая битва - Эдвард Радзинский

Но это был не конец несчастий. Беды продолжились и закончились катастрофой... Сапер, который должен был взорвать мост после отступления всей армии, услышал невдалеке случайные выстрелы и принял их за условный сигнал. Мост взлетел на воздух. Четыре корпуса, двести орудий - половина моей армии и артиллерии - остались добычей противнику. И началась бойня русские, немцы, австрийцы, шведы навалились на беззащитных солдат. Храбрец Понятовский, пытаясь наладить переправу, бросился на коне в реку. И остался там навсегда...

В похоронном настроении собрались вокруг меня маршалы. А я сидел на скамеечке и преспокойно писал приказы. Так я их успокаивал... пока моя армия (точнее - ее жалкие остатки) уходила по улицам Лейпцига... Сто двадцать тысяч человек с обеих сторон полегли в этой битве. Союзники овладели Лейпцигом, и их трусливо приветствовал мой вчерашний союзник, саксонский король, за которого я пролил столько крови своих солдат.

Я мог подвести итог: случай взорвал мост и лишил меня армии, как перед этим случай не дал мне воспользоваться победой под Дрезденом. Да, моя звезда зашла. Счастье отвернулось от меня!.. Впоследствии, когда я освободил Папу, прощаясь со мной в Фонтенбло, он сказал: "Вы решили объединить Европу кровью и армией... а Он с Креста, без всяких армий, совершил это одной Любовью... Вы наказаны, Бог отвернулся от вас..."

Император остановился.

- Это не надо... вычеркните...

Впоследствии он припишет эти слова себе.

- Я отступил к Франкфурту, а потом и к Рейну. Но, и отступая, с жалкими остатками моей армии я успел разбить союзников. Это дало мне передышку, и за несколько дней я выстроил линию обороны на Рейне.

Восьмого ноября вечером я вернулся в Париж. Перед моим приездом, словно в насмешку, в столицу привезли знамена. Те самые, которые мы взяли у врага в первый день печальной битвы под Лейпцигом...

Вскоре со мной простился Мюрат. Упросил отпустить его спасать свой трон в Неаполе и мои войска в Италии. Прощаясь, он смущенно крутил огромные усищи и прятал свои очаровательно-глупые голубые глаза. И я понял, что уже никогда не увижу его расшитые золотом куртки самых немыслимых цветов и фасонов... Храбрец бросал меня.

Отпала Голландия... Генерал Лебрен бежал, мои войска покинули страну. Англичане привезли туда править принца Оранского... Была решена и судьба бедного Жозефа. Мои маршалы Сульт и Массена отчаянно сражались в Испании и Португалии - но что они могли без меня?!

Я написал матушке: "Вся Европа восстала против меня. Мое сердце удручено множеством забот".

Да и во Франции дела были не лучше. Я терял власть.

Я попросил Сенат о наборе новых трехсот тысяч солдат. Потом еще ста восьмидесяти тысяч, а в октябре - еще ста шестидесяти - за счет призыва пятнадцатого года. Я не желал больше иметь дело с союзниками. Сенат согласился, но... Да, я впервые услышал от сенаторов "но"! Они посмели заговорить... о моем деспотизме! Они заявили, что мое желание продолжать войну мешает "установлению желанного мира, в котором так нуждается народ". И я ответил им: "Я представляю народ! Если вас послушать, то я должен согласиться на позорный мир и отдать врагам все, что они требуют. Нет, тысячу раз нет! Я заключу совсем другой мир через три месяца - и это будет почетный мир, достойный моего народа! Или я погибну!"

И, клянусь, я добился бы этого! Но я не знал, что и в армии меня ждут противодействие и скрытая измена. Я никак не мог собрать в кулак свои силы. Мои маршалы с их корпусами... вдруг перестали быть мобильны... "Приказываю вам выступить и через шесть часов быть на поле боя! - писал я Ожеро. - Я хочу увидеть ваш плюмаж в авангарде!" Но я так его и не увидел. Это было не просто предательство. Скрытая зависть, которую они столько лет таили... теперь торжествовала. И мой Ожеро потихонечку перекинулся к австрийцам... Однако я решил до конца бороться с судьбой, которая теперь вела себя, как продажная девка!

В это время Фуше написал мне, что, так как разгромить Пруссию, к его величайшему прискорбию, мне не удалось (насмешка, насмешка!), он решил вернуться в Париж. Я немедленно велел ему отправиться в Неаполь, к Мюрату. Едва приехав туда, мерзавец предложил Мюрату вступить в антифранцузский союз, тем самым сохранив свое королевство. Правда, на всякий случай прохвост сообщил мне об этих якобы "планах Мюрата". Впрочем, и неаполитанский король сообщил мне о предложениях негодяя.

Почему я допустил эту поездку Фуше? Я был совершенно уверен в Мюрате. Но вскоре я узнал, что Мюрат... женатый на моей сестре!.. который нес мою корону во время коронации и правил в Неаполе под именем Иоахим Наполеон... и моя родная сестра... примкнули к австрийцам! Мюрат встретился с Меттернихом и сделал первый шаг на пути предательства - разрешил в Неаполе торговлю с англичанами. После чего согласился помочь австрийцам изгнать мои войска из Италии. Глупец уже видел себя хозяином в Риме. Но я сумел расплатиться с ним за предательство - освободил Папу, законного владыку Рима, и отправил его в вечный город. Так что желанного Рима Мюрат не получил... И вообще, как положено глупцу, Мюрат все делал не вовремя. Он не вовремя предал меня и не вовремя выступил за меня (во время Ста дней*). Жалкий глупец не знал, что Бог войны ревнив и не прощает храбрецам предательства. Представляю лицо бедняги, когда его вели на расстрел...

В конце тринадцатого года союзные армии форсировали Рейн и перенесли войну на территорию Франции. И осмелевшие сенаторы впервые обратились ко мне с требованием - да, уже с требованием немедленно заключить мир любой ценой. Савари предложил арестовать их, устроив "второй том дела герцога Энгиенского". Я объяснил ему: "Первый том навсегда убедил меня в ненужности второго. Кроме того, мой бедный Савари, тогда у меня был союз с победой, а теперь мы разбиты. У Франции теперь другая роль: победительница стала жертвой".

Однако я был спокоен. Я знал, что враги пока еще боятся меня. Но, уезжая из Парижа на войну, я все-таки сжег свои секретные бумаги... И было прощание. Я поцеловал мою Луизу и, перед тем как поцеловать сына, подбросил его к потолку и сказал: "Идем бить твоего дедушку Франца". Он смеялся... Я видел его в последний раз...

На Францию наступали три армии: предатель Бернадот и столько раз битые мною Блюхер и Шварценберг. При них находились "брат Александр", "дедушка Франц" и прусский король. Это двухсотпятидесятитысячное войско я должен был разгромить с восемьюдесятью тысячами необстрелянных рекрутов. На юге англичан Веллингтона должен был удерживать Сульт... Моей армии не хватало обмундирования, седел; порции галет, мяса и водки были урезаны, недоставало госпиталей и даже денег, чтобы платить жалование солдатам. Все было не так! Но зато я... я был прежний. Два месяца не слезал с коня, за сорок пять дней - девять побед. И это с необученной нищей армией... Запишите: кампания четырнадцатого года - венец моего искусства. И на поле боя я теперь сражался не только с неприятелем, но и с судьбой, посмевшей отказать мне в удаче.

Чтобы прокормить свои армии, Шварценберг и Блюхер разъединились. И я тотчас разработал единственно возможную тактику: передвигаясь форсированными марш-бросками, я бил их поодиночке. Русские были разбиты при Сен-Дизье, пруссаки и русские - при Бриенне. Я не посрамил город, где меня учили военному искусству, и выгнал Блюхера с пруссаками из Бриеннского замка. Они бежали, бросив раненых и обоз. В Шамбопере я вновь разбил русские войска. Тысячи остались на поле боя, в плен попали два генерала - Олсуфьев и Полторацкий... Корпус барона Сакена я отбросил за Марну, он потерял пять тысяч убитыми. При Вошане я еще раз разбил Блюхера. Целая армия бежала, оставив пятнадцать орудий и шесть тысяч мертвецов. Так напоследок я давал им наставления по военному искусству! Восемьдесят тысяч потеряли союзники на полях боев четырнадцатого года.

Но мои маршалы... они все губили! Удино и Виктор трусливо уступили Шварценбергу. Мне пришлось броситься к ним на помощь и продолжить свои уроки, заставив отступать в беспорядке превосходящие силы Шварценберга... Маршалы начали распускать слух, будто я веду "безнадежную войну только для того, чтобы погибнуть на поле боя". Это была ложь: я верил в победу, хотя... хотел погибнуть!

И союзники начали уставать от моей решительности. Они не вынесли постоянного кровопролития и с февраля опять повели переговоры со мной в Шатильоне. Они предлагали мир, правда, уже в границах королевской Франции. Они так и не поняли мое "все или ничего".

В это время союзные армии соединились. Я велел Мармону охранять Париж, а сам двадцатого марта напал близ Арси-сюр-Об на объединенную армию союзников под началом Шварценберга... Артиллерия била непрерывно! Я помню, как бомба упала перед наступающим каре, и мои гвардейцы бросились прочь от дымящейся смерти. А я... шагнул к снаряду. Но тщетно! Пламя полыхнуло в метре от меня, посыпались комья земли... и меня не задело... Повторю: я хотел смерти! Но куда больше - победы!