Взбаламученное море - Алексей Писемский

— За что же вы здешние власти хотите так оскорбить?

— Потому, что здесь все мошенники.

— Merci! Поблагодарят же они вас за подобное мнение! — сказала madame Базелейн заметно уже сухо.

Бакланов начал наконец удивляться тому, что это эфирное существо не прилипает всею душой к его благородным стремлениям.

Прекратив разговор о службе, он начал говорить ей любезности и уверять ее, что он в ней первой здесь встретил петербургский, а не провинциальный тон.

Madame Базелейн на все это насмешливо только улыбалась.

Бакланов раскланялся.

Базелейн обратила вслед за ним почти свирепый взгляд.

«Что это, пугать, что ли, он приезжал?» — проговорила она и задумалась.

Бакланов между тем, выйдя на улицу и идя по тротуару, увидел, что впереди его шел подбористый генерал, с которым он обедал у Эммануила Захаровича.

Он нагнал его.

— Скажите, пожалуйста! — начал он прямо: — не имеете ли вы какой-нибудь власти над здешним гарнизонным полковником?

— Я? — спросил генерал, как бы несколько даже обидевшись: он был прямой и непосредственный начальник полковника.

— Прикажите или посоветуйте ему… мы имеем с ним одно общее дело по убийству Коклевского…

Генерал шел, николько не убавляя шагу.

— Он имеет дело о дровах и воздухе с полицеймейстером и хочет его выиграть, кривя душой в другом деле.

Генерал начал уже тяжело дышать: с дровами и с воздухом он сам был связан всеми фибрами своего существования.

— Тут убийство, помилуйте! — не отставал от него Бакланов: — мы должны быть мудры, яко змеи, и чисты сердцем, яко голуби…

Генерал наконец обратился к нему.

— Позвольте вас спросить, к чему вы мне это все говорите на улице, голословно? — спросил он.

— К тому же!.. — отвечал Бакланов и не знал, как докончить.

— Если вы встретили какое-нибудь злоупотребление по службе, продолжал генерал пунктуально: — не угодно ли вам отнестись ко мне бумагой.

— Я отнесусь и бумагой, — отвечал Бакланов.

— Сделайте одолжение! — отвечал генерал и повернул в первый попавшийся переулок.

«Что это так их всех против шерсти гладит?» — подумал Бакланов, и вечером, когда он приехал в клуб, Никтополионов встретил его первым словом:

— Что вы, батенька, тут творите?

— Да что, сражаюсь, бьюсь! — отвечал Бакланов, самодовольно садясь.

— Хорошенько их! — воскликнул одобрительно Никтополионов; а потом, наклонившись к нему, на ухо прибавил: — в Петербург-то главное, напишите; этого они очень не любят: и к своему-то, и к внутренних дел вальните…

— Напишу все, — говорил Бакланов громко, без всякой осторожности.

Несколько армян, несколько греков, а больше всего Эммануилов Захарычей, так и навострили уши.

Никтополионов продолжал шопотом:

— Человека-то, которого подозреваете, в целовальниках, в кабаках поищите!..

Бакланов кивал ему, в знак согласия, головой.

— Возьмите арестанта, да поезжайте с ним, здесь и в уездах, по кабакам, — не признает ли кого.

— Непременно! — восклицал Бакланов.

В тот же самый вечер карета madame Базелейн подъехала к дому начальника края, а по совершенно противоположной улице быстро шел черноватый господин к дому Эммануила Захаровича. Хатем, от Эммануила Захаровича верховой скакал к Иосифу Яковлевичу, который был у Иродиады. На той же самой лошади Иосиф Яковлевич скакал домой и тотчас же поскакал в уезд на почтовых. В ту же ночь, тоже на почтовых, из деревни Шумли неизвестный человек был отправлен сначала в степь, а потом и на Куру.

15

Не любитель гласности

В довольно большом и полутемном кабинете происходила такого рода сцена.

— Ну-с, слышу звон, да не знаю, где он!.. — говорил малорослый начальник края, стоя, с сложенными накрест руками, у стола, перед которым Бакланов, как нарочно, весь облитый абажурным светом лампы и весь раскрасневшийся, объяснял ему свое вчерашнее поведение.

Генерал все больше и больше бледнел.

— Вы припутываете тут женщин; мерзавцев выгораживаете, а порядочных людей хотите замарать… Меня, что ли, вы хотите обвинить в том?

— Я, ваше превосходительство, не говорил этого! — отвечал Бакланов, в самом деле этого не говоривший.

— У меня здесь служащий чиновник, — продолжал маленький генерал, все более и более горячась: — должен быть весь мой: должен быть моим светом, тенью моей!

— Извините меня, ваше превосходительство, — возражал Бакланов, тоже начиная выходить из себя: — я служу обществу, а не лицам.

— Я вас заставлю служить иначе! — кричал генерал, стуча пальцами по столу.

— Вы бы меня, ваше превосходительство, должны были презирать, если б успели заставить меня служить иначе! — кричал тоже и Бакланов.

— Я подчиненным моим, — кричал генерал, не слушая возражений: которым угодно быть не тем, чем я хочу, я имею привычку вот что из службы делать!

И генерал показал, каким обрзом обыкновенно дают киселя.

— На подобные движения, ваше превосходительство, и я имею привычку отвечать тоже довольно резко, — не уступал Бакланов.

— Молчать! — крикнул вдруг генерал совсем как на лакея.

Бакланов побледнел.

— Ваше превосходительство, молчите вы сами… — произнес он в свою очередь.

— Молчать! — повторил опять генерал, совершенно вышедши из себя. — Мальчишка! — прибавил он и бросил Бакланову почти в лицо скомканный конверт.

— Ваше превосходительство! — мог только проговорить тот и ответил начальнику тоже взмахом руки.

Генерал едва успел попятиться несколько назад.

Несколько минут оба врага, как бы опомнившись, стояли молча друг против друга.

— Ваше превосходительство, — проговорил Бакланов: — мы, вероятно, будем драться?

— Нет-с! — произнес генерал и резко позвонил.

Вбежал опрометью адъютант.

— Арестуйте г-на Бакланова, — сказал генерал.

— Подлец! — проговорил почти вслух Бакланов.

— Арестуйте г-на Бакланова! — повторил генерал еще раз стоявшему в недоумении адъютанту.

Тот сделал движение рукой. Бакланов, с дерзкою усмешкой, пошел за ним.

«Ну что ж: солдат так солдат! Надоела эта подлая жизнь, скорей убьют!» — думал он сам с собой.

— Что такое у вас вышло? — спросил его адъютант.

— Он себе много позволил, и я, разумеется, имел благоразумие ответить не совсем прилично, — сказал откровенно Бакланов.

«Без суда все-таки не отдадут, а я в ответах все напишу, хоть тем удружу канальям», — думал он, садясь с адъютантом на извозчичьи дрожки; но, когда они поехали, их нагнал верховой казак и воротил обратно.

Бакланов только усмехнулся. Он, впрочем, все это время был более в каком-то полусознательном состоянии. Его сейчас же опять пустили в кабинет к начальнику, и опять одного.

Тот по-прежнему стоял у своего стола.

— Молодой человек, вы погорячились, и я… Извинимся друг перед другом, — заговорил он, протягивая к Бакланову руку.

У старика при этом были видны слезы на глазах.

— Ваше превосходительство, — отвечал Бакланов, принимая руку, а дальше ничего и говорить не мог. У него тоже навернулись на глазах слезы.

— Главное, — продолжал генерал, видимо, уже успокоившись и опять переходя к обычному своему способу выражаться поговорками: главное, чтобы сору из избы не выносить, и чтобы все, что произошло между нами, осталось и умерло, как в могиле.

— Это уж моя обязанность, ваше превосходительство, как честного человека! — отвечал Бакланов.

— Надеюсь, — повторил старик, еще раз пожимая руку Бакланова: что ни отцу, ни матери, ни другу, ни даже во сне, ни звука об этом.

— Ваше превосходительство?!. - мог произнести только Бакланов и далее не счел за нужное и говорить.

— Понимаю вас, — сказал генерал и они расстались.

На другой день Бакланов был отозван из комиссии к другим занятиям, более подходящим, как сказано в предписании, к его образованному уму.

«Что это?.. Не может быть!» — восклицает, вероятно, и по преимуществу великосветский читатель.

Что делать!.. — смиренно отвечаю я: — очень уж зафантазировался, написал то, чего никогда не бывает, — извините!

16

Почти осуществившаяся мечта

Ничто так дурно не скрывается, как то, что желают скрыть.

Через неделю весь почти город говорил об описанной мною сцене, и она решительно подняла молодого человека на степень героя: в России любят, когда грубят начальству!

Бакланов сам своими ушами слышал, проходя по тенистому городскому саду, как одна дама, указывая на него другой даме, проговорила торопливо:

— Посмотри, это Бакланов!

— Какой? — спросила та.

— Ах, Боже мой! Неужели не знаешь? Тот, что так славно проучил…

— Ах, да! — перебила ее подруга: — какой он однако молодец из себя.