Последние Каролинги - Фердинанд Лот

Отметим также среди противников Огюста Тьерри и Гаде, который сделал следующий вывод: «Таким образом, получается, что нам хотят доказать, будто в Галлии десятого века были господствующая германская прослойка и коренное население, которое поднялось и закончило тем, что отвергло от своей груди ненавистных господ. Мы же ответим, что события, объединенные в единое целое, способны соблазнить большинство, потому что ум воспринимает их без малейшего труда. Но, на самом деле, история не является частью целого произведения, и история, в особенности X в., ничем не похожа на картину, которую хотят нам показать».

Но самый неистовый протест проявили два бельгийских историка, Варнкёниг и Жарар. Они не прекращают нападок на Гуго Капета и, ссылаясь на его причастность к предательству Асцелина, произносят в его адрес следующие слова: «Таковы подвиги, из-за которых династия Капета заняла место потомков Карла Великого. И французам осмеливаются говорить, что эта революция была порождением национального движения; что их история началась лишь со славной эпохи, когда галльская раса восторжествовала с Гуго Капетом во главе над расой франков. Народу, по сути дела, доблестному, трусливое выжидание представляют как героический поступок, а гнусных узурпаторов превращают в вождей первой народной династии». Суровое и страстное, но это мнение, в сущности, неправомерно.

В Германии идеи Огюста Тьерри не имели того успеха, что во Франции. В 1840 году очень сдержанный Вильманс, однако, написал: «В союзе с лотарингско-германской партией Гуго Капет не упустил благоприятного случая; теперь он хотел реализовать задуманные его предками планы в отношении французского трона. Он немало сделал в 984 г., чтобы сохранить германский трон для законного наследника. Теперь его сторонники (точнее партия, сочувствующая германцам в Лотарингии и Франции) твердо решили отнять единственное наследование у законного наследника Каролингской династии, Карла Лотарингского, брата Лотаря, и возложить корону на голову их могущественного покровителя, графа Гуго». Спустя десять лет после Вильманса, Бюдингер равным образом показал, что Германия не только неблагоприятно относилась к последним Каролингам, но была к ним совсем враждебна: «Пришедшие в упадок Каролинги, с воспоминаниями об империи их предков, для Германии были беспокойными соседями в переменчивой политике: бесполезными друзьями в мирное время, источником волнений в тревожную эпоху». Похоже, что с тех пор началась своего рода реакция: Калькштейн почти всегда видит в Гуго Капете врага Германии и обходит молчанием роль, которую она сыграла при его восхождении на престол. Гизебрехт открыто придерживается того же мнения. Однако можно сказать, что сегодня идеи Огюста Тьерри никем больше не признаются как научные. Так, мы полагаем, что обязаны были отвести этому много времени, поскольку нет ничего труднее, чем искоренять исторические заблуждения. Как только с ними перестают бороться, они снова немедленно возникают.

Нельзя закончить лучше, не напомнив о таких замечательных работах А. Люшера, посвященных французским институтам во времена первых Капетингов. А. Люшер не без оснований настаивает на роли, сыгранной Церковью в смене династий: «Восшествие на престол Гуго Капета, – справедливо говорит он, было целиком и полностью делом рук Церкви». Люшер показывает, что первые Капетинги с самого начала не проводили никаких изменений в общественном состоянии и политике страны. Следовательно, возвышение этой династии ни коим образом не являлось порождением глубоких и непреодолимых исторических процессов.

Приложение II

Развитие французского языка в X веке

Из одного пассажа Рихера известно, что Гуго Капет не знал ни латинского, ни тевтонского языков, и, как следствие, разговаривал он на вульгарном наречии, которое принято называть романским языком. Историки не упускают случая противопоставить Капетингов, говоривших на этом наречии, Каролингам, которые, как считают, говорили только на тевтонском. Фриман даже называет их столицу, Лан, «тевтонским городом». Подобный взгляд основан на кратком тексте, но который, по нашему мнению, излишне раздут: Флодоард рассказывает, что когда в 948 году на собор в Ингельхейме принесли буллы папы Агапита, их перевели с латинского «из-за королей, на тевтонский (propter reges, juxta Teutiscam linguam)». На этом собрании присутствовали короли Оттон I и Людовик Заморский. Поэтому решили, что не только Людовик IV, но и все Каролинги знали только тевтонский, Это не совсем верный вывод. Рихер, рассказывая о встречах Лотаря или Людовика V с Гуго Капетом, отмечает, что у них не было необходимости в переводчике. Это не говорит о том, что данная деталь его мало интересовала, поскольку процитированный несколько выше фрагмент свидетельствует об обратном. Нам кажется вполне достоверным, что Лотарь, Людовик V и Карл Лотарингский знали так же хорошо романский, как и тевтонский.

Незнание Людовиком IV романского языка может быть только частным случаем, который объясняется тем, что он провел свое детство и юность в Англии, германской стране. Мы пойдем еще дальше и посчитаем, что, в действительности, он знал романский. Возможно ли, чтобы король франков не знал романский язык, когда даже король Германии, Оттон I, по свидетельству одного из летописцев, разговаривал на нем.

Как согласовать это утверждение с записями Флодоарда? По-нашему, более чем просто: ни Людовик IV, ни Оттон I не знали латынь, оба одновременно говорили и на тевтонском и на романском; но Людовик находился в государстве Оттона I, которого он просил о помощи и искал дружбы. Совершенно естественно, что ему переводили папские буллы на тевтонский, поскольку знали, что король франков владеет этим языком; странно было бы, если в Ингельхейме, в германской области, их переводили на романский.

Из «Истории» Рихера также известно, что Карл Простоватый и его окружение говорили на романском. В 920 году встреча между Карлом и Генрихом I, королем Германии, под Вормсом была нарушена кровавой стычкой между свитами двух королей, вызванной языковыми различиями: «Германские и галльские юноши, не зная языков друг друга и раздраженные этим, начали осыпать друг друга бранью».

Правда, Карл Великий и Людовик Благочестивый не знали романского языка и говорили только на тевтонском и латинском; но в их времена романский был еще в зачаточном состоянии и представлял собой лишь варварский выговор и неправильный синтаксис латинского языка, которого человек с изысканным вкусом старался избежать. Однако использование вульгарного наречия вскоре стало столь насущной необходимостью, что Карл Лысый и даже Людовик Германский должны были на нем разговаривать (см. знаменитые клятвы у Нитгарда).

В X веке романские языки берут верх над германскими языками даже в тех странах, где те, похоже, укоренились. Известно, что в середине этого века личная столица нормандских герцогов, Руан, была почти полностью романизирована. Чтобы услышать скандинавский говор, нужно было отправиться в Байё, где датчане обосновались с IV века. Похоже, что в эту эпоху знание французского языка являлось необходимостью среди высокопоставленных лиц, даже живущих в германских областях. В 995 году Эймонд, епископ Вердена, председательствовал на соборе в Музоне, поскольку хорошо владел вульгарным романским языком. Главными же участниками собора были: папский легат Лев, Леодульф, архиепископ Трира, Ноткер, льежский архиепископ, Сугерий, аббат Мемнингена, а из мирян присутствовали: Ренье, реймский видам, и Годфрид, граф Верденский. Любопытно также и то, что сам Эймонд являлся германцем. Таким образом, очевидно, что романский был языком населения верденской округи. То же самое можно сказать о Туле и Меце. Для биографа святого Герарда, епископа Туля, тевтонский является «варварским языком (lingua barbara)». Теодорих, граф Меца и герцог Верхней Лотарингии, часто отправлял в качестве посла, в особенности к королю Роберту Благочестивому, аббата из Сен-Мишель, Нантера, зная о его превосходном владении французским. Наконец, добавим, что Урсмар, аббат из лоббского монастыря, находившегося на Самбре, между Мобежем и Шарлеруа, одновременно владел тевтонским и французским.

Этих нескольких свидетельств достаточно, чтобы доказать, что в Лотарингии и Бельгии граница французского языка была уже приблизительно такая же, как и сегодня. Но самый любопытный документ об использовании французского языка в Лотарингии представлен саксонским монахом Видукиндом, жившим в X веке и являвшимся современником пересказываемых им событий. Он сообщает о военной хитрости, которую использовали саксонские войска короля Отгона I в битве при Бирте (939 г.), чтобы одержать верх над лотарингскими войсками, находившимися под командованием Генриха, младшего брата короля, и герцога Жильбера Лотарингского, имеющих значительное численное превосходство: «Среди наших были такие, которые умели немного говорить на галльском языке; такие, подняв сильный крик, по-галльски призывали противника к бегству. Те, полагая, что такого рода крики исходят от друзей, обратились, как им кричали, в бегство». Этот рассказ ясно свидетельствует, что французский язык с X века являлся языком подавляющего большинства лотарингцев, а известно, что под Лотарингией подразумевался весь большой регион, расположенный между Рейном и Маасом. Можно возразить, что лотарингская армия состояла только из тех воинов, что были набраны в личных владениях герцога Жильбера. Но ведь эти домены располагались между Льежем и Маастрихтом. Таким образом, употребление французского в этих регионах можно считать несомненным.