Риф, или Там, где разбивается счастье - Эдит Уортон

Анна жестом пригласила Софи сесть рядом с собой на диван.

— Я просила тебя подняться, потому что хотела спокойно попрощаться с тобой, — объяснила она, чувствуя, как дрожат ее губы, но стараясь говорить естественным дружеским тоном.

Девушка лишь легко улыбнулась в ответ, и Анна, в замешательстве от ее молчания, продолжала:

— Значит, вы решили не расторгать помолвку?

Софи подняла голову и взглянула удивленно. Очевидно, вопрос, так внезапно заданный, должен был звучать странно из уст столь ярой их сторонницы, как миссис Лит!

— Я думала, что вы этого желали, — сказала она.

— Что я желала? — Сердце Анны содрогнулось. — Конечно, я желаю того, что мне кажется лучшим для Оуэна… Это естественно, и ты должна понимать, что я в первую очередь исходила из этого соображения…

Софи твердо смотрела на нее:

— Полагаю, это единственное, что имело значение для вас.

Резкость ответа пробудила в Анне скрытую неприязнь.

— Это так, — сказала она жестким голосом, который поразил ее саму, когда она его услышала.

Говорила ли она когда-нибудь вот так с кем-то? Она испугалась, словно сама ее природа изменилась незаметно для нее. Она чувствовала, что девушка все еще изумленно смотрит на нее, и продолжила:

— Меня, естественно, удивило то, что ты неожиданно передумала. Когда я оставила вас одних, было ясно, что ты собиралась отложить свое решение…

— Да.

— А теперь?..

Анна ждала ответа, но его не последовало. Она не понимала поведения девушки, острую иронию ее односложной речи, явно продуманную решимость возложить бремя доказательства на собеседницу. Анна внезапно почувствовала, что в такой неприятной атмосфере вызова и недоверия разговаривать невозможно. Она умоляюще взглянула на Софи:

— Не лучше ли будет поговорить откровенно? Твоя переменчивость меня озадачивает. Вряд ли тебя это удивит. Я действительно просила тебя не разрывать с Оуэном так резко… и просила об этом, поверь, столько же ради тебя, сколько ради него: хотела, чтобы ты не торопилась и подумала над разногласиями, видно возникшими между вами. То, что ты почувствовала необходимость все взвесить, показывает, как нелегко тебе принять окончательное решение — я имею в виду принять от Оуэна больше, чем можешь дать ему. Но то, что ты передумала, заставляет меня задать вопрос, который, я думаю, ты сама задаешь себе. Есть ли какая-то причина, по которой тебе нельзя выходить за Оуэна?

Она остановилась, слегка задыхаясь и глядя на пылающее лицо Софи Вайнер.

— Причина?.. Что вы имеете в виду под причиной?

Анна, не спуская с нее серьезного взгляда, сказала:

— Ты любишь кого-то другого?

Софи посмотрела на нее с удивлением и едва заметным облегчением, затем еще раз, но уже с неописуемым упреком, и воскликнула:

— Вы могли бы и подождать!

— Подождать?

— Пока я не уеду, пока меня не будет в доме. Вы могли бы знать… догадаться… — Она снова посмотрела на Анну. — Я только хотела, чтобы он надеялся еще какое-то время, чтобы ничего не подозревал; я, разумеется, не могу выйти замуж за него.

Анна стояла не шевелясь и как бы онемев от потрясения, вызванного откровенным признанием. Она тоже дрожала, не столько от гнева, сколько от неясного сочувствия. Но это чувство было столь слито с другими, менее достойными и более темными, что она не могла найти слов, дабы выразить его, и две женщины молча смотрели друг на друга.

— Я лучше пойду, — пробормотала Софи, опустив голову.

Анна заговорила в скрытом порыве раскаяния. Девушка выглядела такой юной, такой беззащитной и одинокой! И что за мысли, должно быть, таятся в ее душе! Невозможно, чтобы они расстались на такой ноте.

— Я хочу, чтобы ты знала: никто ничего не сказал… Я сама…

Софи взглянула на нее:

— Вы имеете в виду, что мистер Дарроу не рассказал вам? Ну конечно же нет: по-вашему, я думала, это он рассказал? Вы догадались — я знала, так и будет. На вашем месте я догадалась бы раньше.

Это было сказано в бесхитростной манере, без иронии или особого выражения, но слова пронзили Анну, как меч. Да, девушка обладает интуицией, предчувствием, чего ей не дано. Она почувствовала легкую зависть к такой печально ранней мудрости.

— Мне так жаль… так жаль… — прошептала Анна.

— Так уж случилось. Я лучше пойду. Хочу попрощаться с Эффи.

— Ох… — вырвался крик у матери Эффи. — Только не это… не надо! Я чувствую… ты заставляешь меня чувствовать себя чудовищем — будто я гоню тебя прочь… — Слова рвались из глубин ее растерянного сострадания.

— Никто не гонит меня: просто я должна идти, — услышала она ответ.

Они снова замолчали; страстный порыв великодушия боролся в Анне с сомнениями и страхами. Наконец, глядя на Софи, она заговорила:

— Да, сейчас тебе нужно идти, но позже… через некоторое время, когда все это закончится… если не будет причины не выходить за Оуэна… — она помедлила, — я бы не хотела, чтобы ты думала, будто я стою между вами…

— Вы?

Софи снова покраснела, потом побледнела. Пыталась что-то сказать, но слова не шли с языка.

— Да! Я сказала неправду, что думала только об Оуэне, — продолжала Анна. — Прости — ох, прости! — о тебе тоже. Твоя жизнь — я знаю, какая трудная у тебя была жизнь; а моя… моя была так полна… Счастливые женщины понимают лучше! — Она подошла ближе и, коснувшись руки девушки, заговорила снова, изливая всю свою душу в несвязной речи: — Сейчас это ужасно… ты не видишь перед собой будущего; но, если со временем… будешь знать лучше… но ты еще так молода… и в твоем возрасте все проходит. Если нет причины, настоящей серьезной причины, почему тебе не следует выходить за Оуэна, я хочу, чтобы он надеялся, я помогу ему надеяться… если позволишь…

Чем настойчивее звучала мольба, тем сильнее она стискивала руку Софи, но не ощущала ответной дрожи; девушка оставалась глуха к ее словам, и Анна была напугана каменным молчанием ее взгляда. «Наверное, я не больше чем наполовину женщина, — думала она про себя, — поскольку не хочу, чтобы мое счастье больно задевало ее», — а вслух повторила:

— Если только ты скажешь мне, что нет причины…

Девушка не проронила ни слова, но неожиданно, как пойманная ветка, наклонилась к руке, что стискивала ее руку, и, заливаясь слезами, прильнула к ней губами. Она плакала молча, не прерываясь, бурно, словно прикосновение Анны высвободило воды некоего глубокого источника боли; затем, когда Анна, растроганная и напуганная, склонилась над ней со словом жалости, та выпрямилась и отвернулась.

— Значит, уезжаешь… навсегда… вот так? — проговорила Анна, сделала движение к ней и остановилась.

Софи тоже остановилась, избегая ее взгляда.

— Ох!.. — заплакала Анна и закрыла лицо ладонями.

Девушка пересекла комнату и снова остановилась в дверях. И бросила оттуда:

— Это было мое желание… мой выбор. Он был добр ко мне — никто никогда не был так добр, как он!

Дверная ручка повернулась, и Анна услышала удаляющиеся шаги.

XXIX

Первой ее мыслью было: «Он тоже уезжает через несколько часов — не обязательно снова видеться с ним до отъезда…» В этот момент необходимость смотреть Дарроу в лицо, слышать его речь казалась ей самым невыносимым из всего, что можно было вообразить. Затем, с волной нового чувства, пришло желание немедленно встретиться с ним лицом к лицу и вырвать у него… она сама не знала что: откровенное признание, опровержение, оправдание — что угодно, что даст выход потоку ее подавляемой боли.

Она сказала Оуэну, что устала, и это было достаточным основанием, чтобы остаться наверху, когда к дому подъехал автомобиль и увез мисс Пейнтер с Софи Вайнер, и чтобы передать мадам де Шантель, что сойдет вниз только после ланча. Отослав горничную с этим сообщением, она легла на диван и вперилась перед собой во тьму…

Она и прежде бывала несчастной, и видения былых невзгод голодными призраками витали вокруг ее свежей боли: ей вспоминались девичьи разочарования, неудачный брак, потерянные годы, последовавшие за смертью мужа; но все это были печали оттого, что жизнь ей недодала. Казалось, ее ничто не связывает с той призрачной жертвой, ее, распятую на раскаленной дыбе непоправимого. Прежде она страдала — да, но светло, умозрительно, мечтательно-грустно; сейчас же она мучилась, как должно мучиться раненое животное, слепо, яростно, с единственной животной жаждой, чтобы эта ужасная боль прекратилась…

В дверь постучалась горничная; она уткнулась лицом в диван и не ответила. Стук повторился, и сила привычки наконец заставила ее поднять голову, принять равнодушный вид и протянуть руку за запиской, которую ей принесли. Прочитав просьбу Дарроу: «Можно мне видеть тебя?» — она тут же сказала тонким и невыразительным голосом: