Юность Барона. Потери - Андрей Константинов

…В 18:28 в прихожей квартиры ответственного партийного работника зазвонил телефон, и заканчивающие в данный момент «зачистку» супружеской спальни Барон с Казанцом напряженно переглянулись.

Сделав два коротеньких писка, дефицитный чешский аппарат, словно поперхнувшись, умолк. Менее минуты спустя он заголосил снова – на сей раз уверенно, настойчиво.

– Это Шаланда! – констатировал лишившийся бородки Барон, проходя в прихожую и снимая трубку. – Да… Нормально, заканчиваем… Хорошо, ровно через десять минут спускаемся…

Из кабинета в прихожую выкатился Ёршик, на ходу скручивая в тугой рулон аккуратно вырезанное из рамы полотно картины.

Он вопросительно выгнул бровь и получил в ответ короткий комментарий:

– Шаланда выдвигается на исходную. На вахту. Надо поторопиться.

Ёршик понимающе кивнул и взялся сноровисто запихивать рулон в тубус.

А Барон возвратился в спальню, где продолжил набивать благоухающую духами Мадам наволочку ценными вещами и ювелиркой…

…В 18:33 «старуху на должности» снова оторвали от вязания.

На сей раз в подъезде нарисовался незнакомый ей мужик в рабочей спецовке и с чемоданчиком «мастера широкого профиля».

– Мужчина! Вы к кому?

– Телефонный мастер. По вызову. В девятую.

– У нас же по телефонам Смирнов ходит? – подозрительно вперилась в мастера вахтерша. – Да и нету сейчас никого в девятой.

– Я знаю, Алла Анатольевна предупреждала, что ее может не быть. А Смирнов – он того, приболел. Аппендикс шалит… Да мне ведь в саму квартиру и не нужно.

Услышав озвученные имя-отчество вахтерша слегка успокоилась.

– А как ты чинить-то собираешься? Без квартиры?

– Надо для начала в распределительной коробке посмотреть. Может, там просто проводок отпаялся. Где у вас тут коробка размещается?

– Так вон она, возле лифта.

– А, вижу. Стульчик какой, табуреточку позволите?

«Старуха на должности» открыла дверь и сунула мастеру табуретку:

– Бери!.. Погодь! На вот, газету подстелишь, а то сапожищи грязнючие.

– Мерси, мамаша! – поблагодарил Шаланда и направился к лифту.

– Чтой-то у меня к вечеру сынков развелось. Ох, не к добру! – пророчески проворчала вахтерша, возвращаясь к прерванному процессу взаимоувязывания петель.

Шаланда достал из чемоданчика отвертку и кусачки, не без опаски вознес свою грузную фигуру на хлипонький табурет и открыт щиток. Не будучи спецом в области телефонии, он подошел к делу по-простецки – перекусил для пущей верности все обнаруженные в распределительной коробке проводки.

Полюбовавшись проделанной работой, он спустился с небес на землю и вернулся к будке.

– Ты чё? Уже, что ли?

– Дык долго ли умеючи? – подтвердил Шаланда, просовывая ножку табурета сквозь дверную ручку.

– Э-ээа! Ты чего творишь? Мастер?!

Не реагируя на вопрос-протест, Шаланда достал из чемоданчика молоток и для более плотной фиксации вколотил под дверные косяки пару гвоздей.

– Ты что делаешь, ирод! Вот я сейчас в милицию!

– Давай-давай, названивай.

– Да что же это такое творится? – заблажила вахтерша, сделав неприятное открытие, что телефон не работает. – Люди добрые! Караул!

– А ну цыц! – замахнулся на нее молотком Шаланда. – Вот мы уйдем, тогда и станешь караул кричать. Договорились?

Обалдевшая, близкая к обмороку «старуха на должности» молча кивнула, а лжемастер, захлопнув форточку окошка, одним ударом вогнал гвоздь и в нее. Таким образом, вахта окончательно переформатировалась в большой стеклянный аквариум, в котором металась перепуганная пожилая «рыбина на должности».

В следующий момент в подъезде погас свет – это предусмотрительный Казанец вывернул лампочку, дабы вахтерша не смогла разглядеть спускающихся по лестнице именно что «с вещами на выход» невесть как очутившихся на территории охраняемого объекта мужчин. Один из них, судя по специфически согбенному профилю – горбун, нес в руках некий узкий продолговатый предмет, а двое других буквально сгибались под тяжестью сумок.

Фигуры проскользнули мимо вахты и, приоткрыв входную дверь, поочередно «из тени в свет перелетели». Следом, бросив прощальное: «Покедова, мамаша!» – выскользнул из подъезда лжемастер.

И тогда вахтерша начала орать. Во всю силу своих старческих легких.

Вот только отчаянные крики глушились толщиной витринного стекла. Опять же и квартиры в подъезде располагались лишь начиная со второго этажа. Словом, подмога воплей не слышала, а потому категорически не спешила.

Между тем четверка грабителей, поспешая медленно, пересекла двор и через подворотню вынырнула непосредственно в Столешников, где ее дожидалась давешняя «Победа» с Гогой на руле.

Скоренько загрузив барахло, джентльмены удачи втиснулись в салон, и «Победа», даром что была немолода, резво рванула в направлении Тверской.

А в это время на Лубянке…

– …Люди, Олег Сергеевич, делятся на две категории: одни не делают ничего. Они говорят, что сделать невозможно, а на вопрос «почему?» находят 243 причины. Вторые – делают. Невзирая и несмотря. И если у них в итоге получается, становятся легендами.

– Легендами и мифами? – не сдержал усмешки Марков.

– Мифы имеют к реальности самое отдаленное отношение. А вот с легендами дела обстоят несколько иначе. Ты историю про Ледяной поход слышал?

– В общих чертах.

– Скверно, что в общих. При случае почитай хотя бы Романа Гуля. Так вот: Ледяной поход был, по сути своей, обречен. Несколько тысяч белогвардейских офицеров, фактически вооруженных только наганами, вышли к Екатеринодару не имея никаких шансов на успех. Пешим маршем, замерзшие, усталые, голодные, навстречу десятикратно превосходящему противнику. Но! Они это сделали и стали Легендой. Потом уже наши, красные, в обратную сторону, форсируя ночной Сиваш. Тоже – невозможно. И тоже – Легенда.

– Вы, Владимир Николаевич, приводите примеры исключительно военные. Но ведь то совсем другое дело. Война, она… мобилизует, что ли? Но вот в мирное время…

– А что, в мирное время, по-твоему, мобилизация не требуется?

– Требуется, безусловно. Но всяко не в столь, как любит выражаться наш шеф, звероподобных масштабах.

– Мобилизация – людей ли, ресурсов ли – прежде всего выражается в строжайшей дисциплине. Скажи, это плохо, что при Сталине хватали пятиминуточников, опоздавших на работу?

– Разумеется.

– Согласен, нехорошо. Но зато хорошо, что люди перестали опаздывать. Плохо, что народ массово сажали за колоски? Безусловно. Зато люди боялись воровать.

– Лес рубят – щепки летят? – по-своему интерпретировал Марков. – Неужели за мобилизацию исключительно кровью платить нужно?

– Не за мобилизацию, Олег Сергеевич, а за движение вперед. За космос. За победу в войне. За атомную бомбу. За то, что страна, как бы это ни раздражало наших врагов, остается в своих границах. А что касается, как ты выражаешься, щепок: да, лично мне, как человеку, в общем-то, не жестокому, а порой и сентиментальному, персонифицированное одиночное человеческое страдание не по душе. Вот только без коллективного страдания большого дела не сделаешь. Никогда! Все разговоры по поводу того, что это теоретически возможно, – враньё!

– Получается, вы сами себе сейчас противоречите.

– Вот как? И в чем же?

– Выходит, конкретное персонифицированное страдание конкретного человека Солженицына вам не по душе?

– В какой-то степени да.

– Отчего же вы столь яростно ополчились на рукопись безвинно пострадавшего от репрессий писателя? Ну напечатает ее Твардовский – да и шут с ней. Мир от того не перевернется. Вот и отдельные члены ЦК придерживаются, насколько мне известно, схожей позиции.

– Начнем с того, что как раз Солженицын, в отличие от десятков тысяч действительно лишь по стечению обстоятельств угодивших под замес, пострадал отнюдь не безвинно.

– Но ведь он угодил в лагеря всего лишь за частную переписку.

– А ты сам эту переписку читал?

– Нет. А что?

– Армейский офицер! Хотя бы и звуковой, но, тем не менее, разведки! В разгар боевых действий! Когда идет кровопролитнейшая битва! Позволяет себе в личных письмах с фронта в тыл критиковать Верховного главнокомандующего! Рассылая знакомым и малознакомым людям свои убогие критические мыслишки по части нашей тактики и стратегии, будучи, в силу сугубо гражданского образования, космически далек от истинного понимания – и того и другого! И как, по-твоему, Олег Сергеевич, сотрудники контрразведки должны были реагировать? Что им оставалось делать после ознакомления с подобными эпистолярными опусами? У Твардовского печатать? Или еще где?

– Возможно, он полагал, что переписка офицеров не подвергается столь жесткой цензуре и перлюстрации?

– Если Солженицын это полагал, значит, он идиот. А идиоту в разведке делать нечего. Хотя бы и в звуковой. Но, поскольку мы его за такого не держим, возникает резонный вопрос: а на хрена тогда писал? Вот лично ты можешь ответить? Пускай бы и в предположительной форме?