Том 4. Четвертая и пятая книги рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Выпьем за счастье Олега! Я тем увереннее предлагаю этот тост, что почти не сомневаюсь в его исполнении.
Хотя эти слова были сказаны не тихо, но как-то в общем разговоре дошли только до того, к кому были обращены.
– А я в этом уверен еще более, чем вы, вероятно, – ответил я и также приподнял свой бокал, так что вышло вроде какого-то тайного уговора.
Конечно, после этого дня Олег снова пропал, и я его не видал около полугода. В следующий свой визит он прежде всего объявил мне, что едет в Египет.
– Что же, – спрашиваю, – это будет запоздавшая свадебная поездка? Недурно. В это время года там, вероятно, очень хорошо. Только теперь поездки в Египет сделались довольно обычными. Если ты думаешь, что поступаешь оригинально, то эта оригинальность тоже несколько запоздавшая.
– Ах, я совсем не думаю, оригинально это, или нет! – ответил Олег раздраженно.
– Что же, тебе это самому пришло в голову, или Варвара Петровна посоветовала?
– Варвара Петровна мне ничего не могла советовать, во-первых потому что я еду туда один.
– Как один? Что же твоя жена – не едет?
– Да я и еду с тою целью, чтоб быть одному.
– Ну знаешь, поссориться с Варварой Петровной, это нужно иметь большое искусство!
– Да, да! Я сам так думал, а оказывается – она, как и все… Ведь что она мне сказала, ты представь только, что она мне сказала!
– Что же она могла тебе сказать? Я уверен, что Варвара Петровна никакой глупости не скажет. А что она сказала какую-нибудь правду, на которую ты обиделся, это может быть. Только знаешь что, обижаться на твою жену – это просто не умно.
– Я говорил совершенно то же самое до вчерашнего дня; и, наверное, все будут говорить, что я – фантазер и ищу невозможного. Но я так не могу, понимаешь, не могу!
– Объясни мне, ради Бога, чего ты не можешь, и чем тебя так возмутила Варвара Петровна?
– Она сказала: «завтра будет хорошая погода».
– Что такое?
– Завтра будет хорошая погода.
Я с удивлением взглянул на Олега, думая – не сошел ли мой друг с ума. Уловив этот взгляд, он быстро ответил:
– Ты не думай, что я сошел с ума, нет, нет… Если ты всё узнаешь, ты даже не скажешь, что я слишком чувствителен или подозрителен и поймешь, почему я уезжаю в Египет, а может быть, и еще дальше навсегда. Ты сам знаешь лучше меня, какая женщина Варвара Петровна; но что мне было в ней всего ценнее, это её небанальность…
Конечно, я полюбил ее не за это, она мне просто понравилась, но потом меня восхищало больше всего именно это её свойство. Каждый день был как новый, неизвестный, неисчерпанный, какой-то благостный дар. Это ощущение шло, всё усиливаясь, делаясь всё более и более острым, до самого того дня, как я решил уехать. Ничто не заставляло думать о такой перемене и о том, чтобы я решился на разрыв. Это было третьего дня. Ты помнишь, какой стоял хороший день? Мы решили провести его, как влюбленные, будто мы не муж и жена, не живем вместе в более или менее буржуазной квартире, а любовники, видящиеся урывками, и которым целый день (такой длинный, длинный и короткий, как миг, день) кажется волшебным путешествием. Если хочешь, в нашем времяпрепровождении не было ничего особенного, оно было даже вульгарным, но в эти обыкновенные, старые, как мир, формы, мы сумели влить новую опьянительную прелесть. Ничего особенного; мы катались, потом обедали вместе не дома, вечером были на «Тристане», – что может быть банальнее, до слез банальнее такого дня? – а между тем, он нам казался чудесным, и действительно был таким. Приехав домой, жена не переодевалась, а как была в вечернем платье, села за рояль и стала тихонько играть «Смерть Изольды». Казалось, вся душа только что прошедшего дня, вся наша любовь дышала в этих томительных, теперь заглушенных по комнатному звуках. Мы подошли к окну и, отдернув занавеску, стали смотреть на канал. Когда бывают такие ясные осенние ночи, мне всегда Петербург представляется не русским северным городом, а какою-то Вероною, где живут влюбленные соперники, и всегда кажется, что наступает не зима, а готовится какая-то весна, лето чувств, жизни, всего. Сам того не замечая, я наклонился к обнаженному плечу жены и целовал его, не отрываясь. Вот тут-то я и услышал: «завтра будет хорошая погода». Казалось бы, в этих словах нет ничего особенного; излишняя наблюдательность к внешним предметам, некоторая рассеянность, может быть, усталость – что ж тут особенного? Но тогда они мне показались – и я уверен, что именно тогда-то я и оценил их, как следует – показались такими ужасными, так уничтожили весь наш день, всю нашу любовь, что я, не задумываясь, ответил: «Да, завтра будет хорошая погода, и я уеду». Что ж дальше? Ну, конечно, удивление, расспросы, объяснения… Нужно отдать справедливость, Варвара Петровна овладела собой и вела себя достойно и очень благородно. Она даже не упрашивала меня остаться, но та минута, когда мы стояли у окна, парализовала в моем воображении все действия жены и прошлые, и настоящие.
Конечно, значит я ее недостаточно любил, недостаточно она мне просто на просто нравилась, что я мог обращать внимание на такие пустяки, потому что, согласись, любишь всегда не «потому что», а «несмотря на то что». Любить «потому что», это всякий сумеет, даже без особенного чувства, что ж тут удивительного? А вот когда являются разные «вопреки», тут и испытывается настоящая любовь…
После этого визита мой друг снова исчез, очевидно, надолго, если не навсегда. Изредка он присылал краткие извещения мне и Варваре Петровне о том, что он жив и находится там-то. Его жена жила соломенною вдовой и, действительно, нужно было только удивляться, как достойно, спокойно и храбро она всё принимала. Может быть, впрочем, и она не то, чтобы слишком любила своего мужа; может быть, было бы понятнее, если б она умоляла его остаться, вернуться, наконец, сама отправилась бы вслед за ним, но так, как она поступала, было тоже очень красиво. Чуть-чуть бесчувственно, но красиво.
Прошла зима, весна и лето, снова
