Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа (Книга первая) - Константин Серебров

  – Кончай базар, – заорал Петраков, – фургон на подходе, готовь ящики к погрузке!

  Я переночевал у Шеу и на следующее утро стоял, в петраковской. ватной фуфайке, во дворе Росконцерта, где Джи назначил мне встречу. Я перебирал в памяти все нелепые и унизительные ситуации, в которые попадал во время своего путешествия, и мне было до слез жалко себя.

  – Бодрое дутро, – приветствовал меня Джи. – Есть такой глагол: “пей”, и есть такая музыка: “джаз”, а вместе получается “пейджаз”, и это как раз то, на что мы смотрим.

  Ветер его слов рассмешил меня и вывел из остекленелого состояния.

  – Есть сталкерская доктрина, – продолжал он, – страшная, глубоко символическая, которая показана в фильме Тарковского “Сталкер”: бросание гайки, привязанной к тряпочке, как ориентира для следующего шага. Наша гайка с тряпочкой – это центр тяжести внутреннего интереса: в какую куклу своего внутреннего театра ты его помещаешь, та и становится активной в ситуации. Ты можешь активизировать своих внутренних грушницких и рогожиных, предаваясь жалости к себе и лелея чувство обиды, а можешь поместить центр тяжести в никогда не унывающего Петровича или Братца Кролика, который из любых страшных ситуаций выходит героем.

  Погрузив аппаратуру в фургон, мы отправились к зданию Общества слепых – готовить сцену к вечернему концерту. В метро Джи обратил мое внимание на мраморные барельефы, украшавшие станцию. На одном из них, цвета слоновой кости, был изображен пастух с кавказских гор, который держал на руках ягненка. “Узнаешь?” – спросил он. Я присмотрелся и увидел, что пастух очень похож на Джи, а ягненок выглядит в точности как Фея. “Есть и другие знаки, но их ты увидишь в свое время”, – сказал Джи. Я не очень-то понял, что он имел в виду, но спрашивать не стал.

  Подошел поезд; толпа народа оттеснила меня, но я в последнюю секунду протиснулся в закрывавшуюся дверь. Я повис на поручне рядом с Джи; меня толкали со всех сторон. Не успел я прийти в себя, как получил сильный пинок, и старушечий голос недовольно произнес:

  – Убери с прохода свое “заде”!

  – Хорошее напоминание о том, что Корабль Аргонавтов всегда находится на передней линии фронта, где летают невидимые пули, – прокомментировал Джи.

  В этот момент неприметный парень, выходя из вагона, подмигнув, сунул мне свежую газету и скрылся в толпе. Я брезгливо искал момент, чтобы избавиться от нее, и, заметив любопытный взгляд Джи, вручил ему, испытывая колоссальное облегчение. Джи развернул газету и, быстро просмотрев ее, углубился в чтение одной из статей.

  – Некоторые заметки являются знаковыми, и, читая их особым образом, можно предвидеть будущие события или увидеть глубже настоящие, – объяснил он. – Тебе уже знакома идея театра марионеток, которую реализуют, сами того не зная, музыканты группы “Кадарсис”. Они являются, по своим типам, яркими персонажами “Comedia del Arte”, и через них, благодаря» присутствию импульса Луча, разыгрывается мистериальное представление. А я потихонечку, через совместный быт, приключения, лекции, обтесываю их и подключаю к разным тонким влияниям. А теперь прочти эту заметку.

  Я взял газету. Заметка называлась: “На задворках театра Кабуки”. Вот что в ней было написано:

  “Рядом с большим зданием театра приютилась незаметная крошечная мастерская, где делают куклы. В прошлые века кукольное представление было самым излюбленным зрелищем, а его артисты – народными кумирами. Главный мастер Токо Сиокэнсай и его немногочисленные помощники не гонятся за количеством. Они создают куклы не торопясь, тщательно вырисовывая каждый волосок. Кроме кимоно, у кукол имеется большое “приданое”: парадные и повседневные, зимние и летние халаты, веера, крошечные плетеные сандалии и многое другое. Разумеется, такие куклы стоят очень дорого. Их цена колеблется от 20000 до 600000 иен. Оттого их покупают крайне редко, а затем передают из поколения в поколение”.

  Я пробежал статью пренебрежительным взглядом и вернул газету Джи.

  – Будь у тебя больше бытия, – сказал Джи, – ты бы мог из этой простой заметки добыть гору жемчужин. Единственное, что ты можешь сейчас сделать, – это вырезать ее и подклеить в свою тетрадь.

  – А что в ней такого? – удивился я.

  Джи чуть насмешливо посмотрел на меня и задумчиво произнес:

  – Дело в том, что ты являешься такой же уникальной куклой, изготовленной на задворках Вселенной.

  В его глазах засиял потусторонний огонь, обжигающий мое сердце. У меня в затылке раздался легкий щелчок; я вдруг отлепился от тела и увидел со стороны, как сонная кукла под названием Петрович угрюмо качалась в вагоне метро на никелированной трубе.

  Я решил сделать на прощание доброе дело. Во время концерта, пока музыканты старательно выводили ноты прохладного джаза, тайно отправился на поиски магазина, в котором собирался накупить пива и докторской колбасы.

  Когда концерт закончился, я, расставив бутылки с пивом посреди опустевшей сцены, пригласил голодных музыкантов на “пикник у обочины”.

  – Петрович, теперь я верю, что ты настоящий юнга нашего Корабля, – улыбнулся Шеу, с наслаждением потягивая холодное пиво.

  Я подливал пива, как щедрый домохозяин, купаясь в волнах молчаливой благодарности. Открывая бутылки о порог сцены, я случайно оторвал стеклянное горлышко одной из них, и пенящееся пиво обрызгало мои брюки. В этот момент из-за спины выплыла толстая уборщица, удрученная жизнью, и сказала:

  – Родные мои, не оставите ли мне пустых бутылок?

  Я брезгливо отвернулся, а Джи заботливо произнес:

  – Милейшая женщина, возьмите то, что вам надо, – и протянул ей бутерброд с докторской.

  – Спасибо, милок, – обрадовалась она, засовывая бутерброд в карман, – я своим деткам припасу, – и, подобрав бутылки, быстро исчезла в боковой двери.

  – Да, это чистый космос, – философски заключил Шеу, – все накормлены, и даже сирый сверчок умилительно застрекотал в углу сцены.

  – Правда, Петрович по неаккуратности лишил Марью Васильевну целой пустой бутылки, – добавил Джи.

  Я взорвался:

  – Я проявил инициативу, нашел магазин, потратил свои деньги, всех накормил! И вы считаете это само собой разумеющимся пустяком?

  – Я фиксирую твой бытийный рост, – холодно ответил он. – Ситуация была бы магически завершенной, если бы ты позаботился и о Марье Васильевне. Этой заботой ты привел бы в действие космический закон аналогии. И какой-нибудь Архангел, в глазах которого все жители нашей планеты подобны этой несчастной уборщице, позаботился бы и о нас.

      Ты должен по уровню бытия равняться на водителя каравана, который учитывает каждую мелочь.

  – Мне так не хочется возвращаться в понурый Кишинев, – сказал я грустно. – Я хочу остаться в Москве и следовать за вами повсюду.

  – Для начала окончи университет, получи диплом, и, когда научишься самостоятельно зарабатывать, можешь приезжать, – ответил Джи. – Это слишком долгий путь – я хочу все сразу, здесь и сейчас.

  – Я понимаю твое желание поскорее покинуть дом, – продолжал Джи, потягивая темное бадаевское пиво. – В мифах Древней Греции герой – непременно “изверг”, то есть человек, извергнутый из-под густой, приятной тени родового древа. Ведь обычно человек всю жизнь варится в родовом котле, повинуется зову каких-то далеких предков, реализует их планы и, тем самым, укрепляет могущество рода. У него еще нет индивидуальности, он еще не “Я”, а так – полусонный кукушонок в гнезде воробья. Ему хорошо, он греется и нежится в изобилии комфорта. Но там невозможно проснуться. И воробьи, дети воробьев, так и остаются воробьями. Я не хочу, однако, как-то задеть птичек. Это все только образы. Но кукушонок вдруг слышит совершенно другой зов. Нет, вообще-то, кукушонок – образ неточный. Самый точный – это гадкий утенок. Или, еще более точный, – это полное ничто, решившее стать индивидуальностью. Оно обычно со страшными жертвами вырывается из лона семьи и начинает самостоятельный рост. Ибо наш единственный способ роста как человеческих существ – это способ барона Мюнхгаузена: самого себя вытаскивать за волосы из болота. Да еще и с лошадью.

  – Через час мой поезд отправляется с Киевского вокзала, – печально сообщил я и низко поклонился Джи.

  – Хочу сделать тебе небольшой подарок, – сказал с улыбкой Джи и протянул мне томик из “Тысячи и одной ночи”. – Может быть, ты вспомнишь родину своей сущности. Эти истории интерпретируются знающими людьми как зашифрованное указание на Путь Хакиката – высший мистический Путь суфиев. По нему могут идти только особые посвященные. Но ты медитируй время от времени над этими историями и записывай свои комментарии. Может быть, тебе удастся вспомнить себя.

  Я положил книгу в сумку и, попрощавшись с Джи и музыкантами, отправился на вокзал.