Подружка №44 - Марк Барроклифф

В поле видимости появилась Лидия.

– Чтоб вас всех! – задыхаясь, прохрипела она. – Будьте так любезны, помедленнее, не то вам придется хоронить еще и меня.

– Простите, – сказала Элис, – это я виновата.

– Хм-мм, – изрекла Лидия, попыталась улыбнуться, от чего помрачнела еще больше. Положение мое было ужасно: мне приходилось производить впечатление на Элис под бдительным оком бывшей подруги. Мы с Джерардом дружно уставились на собственные ботинки. Лидия, разумеется, предполагала, что я сравниваю ее с Элис и сравнение по всем статьям выходит не в ее пользу. Что хуже всего – она была совершенно права. На тот момент Лидии уже стукнуло сорок – лет на десять больше, чем хотелось бы ей самой, и минимум на пятнадцать – чем вообще приемлемо для женщины. Элис же было около двадцати пяти – с точки зрения мужчины моих лет, просто идеально, – хотя выглядела она моложе, что тоже идеально. Ее красота была легка и безыскусна, тогда как Лидия, подобно художнику, щедро кладущему на палитру мазок за мазком, не трудясь как следует смешивать краски, каждые десять минут поправляла макияж перед карманным зеркальцем. Знаю, это звучит некрасиво, но что прикажете сказать? Что я этого не подумал? Боюсь, все-таки подумал и думал каждый раз, каждую секунду, все время, пока с нею встречался. К несчастью, моя низкая самооценка и ее скромные запросы (вкупе с неотразимым обаянием) общими усилиями продержали нас вместе довольно долго. Тогда я думал, дружба важнее физического влечения. Да, да, знаю, был не прав, теперь сам вижу, но в то время это казалось мне верным. Кстати, и на том спасибо: некоторые вот так мучаются друг с дружкой лет по сорок.

Лидия – чудесная, умная женщина, а Элис я даже не знаю как следует. Может, она окажется безмозглой идиоткой, взбалмошной стервой, но я решил рискнуть. Причем легко и охотно.

При этом у меня появилась новая проблема: поговорить с Лидией, из дружбы и элементарного человеческого уважения к ее чувствам. Увиваться за Элис весь день нехорошо. Если я не поговорю с Лидией, она сама увидит, куда я смотрю, причем возразить не сможет, поскольку помолвлена. Да она и так уже видела, что я делаю, и все мы понимали: хотя теоретически я могу ухаживать за кем хочу, практически никто мне такого права не давал, и от бывшей подруги я не получил абсолютной свободы, а лишь временное разрешение встречаться с другими девушками, пока ее нет рядом. Одно дело – рассказать ей об Элис, и совсем другое – колоть глаза жестокой правдой, ибо в присутствии Элис за пять секунд я проявил больше энтузиазма, чем за полных два года общения с нею самой. Также я понимал: время, потраченное мною на объяснения с Лидией, Джерард использует против меня. В общем, вы понимаете, что я в результате решил.

– Сюда, – сказала Элис, беря Лидию под руку.

– Извини, Лидия, – сказал я, пристраиваясь к Элис с другой стороны.

– Хм-мм, – произнесла Лидия. Этих «хм-мм» за сегодняшнее утро накопилось, пожалуй, слишком много.

Джерард, разумеется, в нашу цепочку не поместился. Он попрыгал еще немного позади, пометался туда-сюда, как человек, пытающийся перейти дорогу, по которой сплошным потоком мчатся машины. Вклиниться между нами ему, конечно, не удалось, так что он вынужден был идти, наступая нам на пятки и надоедливо (по-моему) жужжа что-то Элис в самое ухо. Так мы подвигались вперед уже вполне похоронным шагом. Элис и Лидия беседовали об Эрике, кажется, дизайнере по профессии, причем теперь Лидия хмыкала несколько реже. Я изо всех сил старался показать, как хорошо умею слушать других, а Джерард подскакивал и метался позади, время от времени встревая с замечательно неуместными замечаниями типа: «Дизайн? О, я люблю дизайн».

Наконец мы дошли до кладбища и остановились у большой часовни – массивного сооружения из металла и бетона, внушительного, но довольно заурядного вида. Она напомнила мне мою старую школу и фабричный квартал, рядом с которым я жил в детстве.

У ворот я приобрел дорогой венок, а Джерард – какие-то большие оранжевые цветы, посетовав, что в продаже нет нарциссов. Я усомнился, не слишком ли скромны нарциссы для похорон, но он ответил, что они ему нравятся. Джерард – человек непритязательных вкусов. Я говорю это с полным правом, хотя сам подал идею отказаться от автокатафалка, чтобы уменьшить расходы. Фарли возражать не станет, принимая во внимание, что он мертв.

Остальные друзья Фарли еще не приехали, и мы остались одни ждать выноса тела. Мы с Джерардом вызвались помочь нести гроб вместе с могильщиками.

Какой-то тип из похоронного бюро, в форменном комбинезоне, велел водителю цветочного фургона отвезти букеты к мемориальной стене за часовней. Мы спросили его, куда положить цветы Джерарда, и он направил нас к седьмому участку. По хрустящей гравием дорожке мы добрели до стены, нашли указанное место. Там уже стояли два венка для Фарли, причем один только что сгрузили с фургона. На ленте первого было написано: «Фарли, старик, прости, быть не могу. Очень много дел на работе. До скорого. Джулз», а на другом, от некоего Тони, уместилось целое стихотворение о падающих листьях и роняющем слезы небе, столь омерзительное, что я даже не дочитал его до конца. Несмотря на свой лирический настрой, Тони тоже не нашел времени появиться лично. Тогда я решил прочесть, что написала на своем венке Лидия.

Я начал с ее цветов, хоть и сгорал от любопытства взглянуть, что там у Элис, потому что изо всех сил старался проявлять сдержанность. Надпись на ленте гласила: «Фарли, придурок несчастный, нам будет тебя не хватать». Такого я мог бы ожидать от полковника войск специального назначения, но никак не от журналистки. На букете Элис я прочел: «Когда боги хотят наказать нас, то внимают нашим молитвам. Прости, что я вняла твоим». Текст показался мне несколько извращенным и очень эгоистичным, но цитату я узнал.

– Уайльд, да? – сказал я. – Как и у меня.

– Да, – ответила Элис. – Надеюсь, не я подтолкнула его к этому, но на всякий случай решила попросить прощения.

– Любишь Уайльда? – поинтересовался я, лихорадочно вспоминая, что еще я писал о нем в своей дипломной работе.

– Как можно его не любить?

– О да, – изрек я так, как мог бы сказать сам старина Оскар.

– Уайльд мне нравится, – вступил Джерард. – По-моему, он очень занятный. Да, очень.

«Любопытно, – подумал я, – а удастся ли ему повернуться внутри костюма кругом, чтобы сам костюм остался на месте?»

– А что тебе у него больше всего нравится? – спросил я.

Джерард слегка напрягся. В колледже он специализировался на психологии, а следовательно, с историей культуры был не в ладах.

– Да как тут выбрать? – выкрутился он. – У него все такое сложное, многоплановое…