Подружка №44 - Марк Барроклифф

– Да как тут выбрать? – выкрутился он. – У него все такое сложное, многоплановое…

– Как это верно, – согласилась Элис.

Я уже собирался попросить Джерарда назвать какое-нибудь любое произведение Уайльда, но вспомнил, что обещал себе не выпендриваться перед Элис, и потому лишь процедил сквозь зубы:

– Прекрасный ответ, Джерард.

После чего мы двинулись ко входу в часовню.

Джерард бросил прощальный взгляд на цветы.

– И всего-то удовольствия на целую десятку, – сказал он. – Неужели они ни для чего больше не пригодятся?

– Чем короче и дороже удовольствие, тем оно восхитительнее, – заметил я, стараясь изъясняться в духе Уайльда, впрочем, без особого успеха.

– Хм-м, – промычал Джерард, более склонный к удовольствиям продолжительным и дешевым.

– Хм-м, – вторила Лидия, полностью разделявшая его взгляды.

Похороны были назначены на одиннадцать, ждать оставалось еще двадцать минут, и я попытался привести себя в соответствующее случаю грустное настроение, подумать о чем-нибудь пронзительном и мистическом, например, об одиноком вороне, летящем над покрытой снегом пустошью. Но стоял теплый, светлый майский день, на кладбище пахло свежескошенной травой, Элис выглядела чудесно, и, как ни кинь, я держался с нею молодцом. В дополнение к этому, с Лидией и Джерардом тоже все наладилось. Жизнь была хороша. Из часовни вышла очередная толпа скорбящих, правда, с таким видом, будто они вот-вот рассмеются. Через плечо Элис я заметил среди них вполне симпатичную девушку.

Последним в дверях показался Энди, приятель Фарли, в защитных штанах и майке, в темных очках и с плейером на шее. Он кивал головой в такт чему-то типа «Спид гараж» или другой супермодной группе и отщелкивал ритм пальцами.

– Гарри, – поприветствовал он меня, не снимая наушников.

– Энди, тебя тут трудно заметить, – ответил я, сам не понимая, что пошутил насчет его камуфляжного прикида.

– Вот забрел на последнюю службу. Старый греховодник. Умер в больнице.

Он обвел взглядом Джерарда, Лидию, Элис, затем снова посмотрел на меня. Для того чтобы заговорить с ними, не будучи представленным, он был слишком крут; для того чтобы общаться после представления, возможно, тоже. Рисковать и знакомить его с Элис мне не хотелось, поэтому я только кивнул – надеюсь, с нужным выражением.

Не все приняли смерть ближнего столь легко. Я слышал рыдающий голос какой-то старой женщины: «Ох, Джим, Джим!»

Подняв голову, я увидел, как женщину ведут к ждущему поодаль автомобилю. От горя ее не держали ноги. Я задумался о себе самом. Узнаю ли я когда-нибудь, что такое быть всеми любимым, посвятить себя какому-то важному делу – и вдруг все потерять в теплый день раннего лета? Полезная мысль, надо будет потом поделиться ею с Элис, только убрать акцент с себя, а то она примет меня за эгоцентрика.

– Это хуже всего, – сказала Элис, наблюдавшая за происходящим рядом со мной и, видимо, угадавшая, о чем я думал. – Представь, каково потерять человека, совершенно тебе безразличного в течение последних сорока лет, хоть и близкого. Был и нет. И ты чувствуешь, что своей смертью он освободил тебя, и гадаешь, почему не освободилась уже много лет назад. А на похоронах просто играешь нужную роль, потому что только этого от себя и ждешь.

– На похоронах, где поймешь, что потеряла себя? – спросил я.

Элис кивнула и крепче сжала губы.

– Должно быть, в таких случаях помогает вера, – продолжала она. – Ну, если веришь в святость брачных уз или в семейный очаг и думаешь, что детям необходима твоя поддержка, тогда легче.

– Искренняя вера утратила свое обаяние, никого она больше не прельщает, – сказал я. Эту фразу я говорил всего третий раз в жизни, но мне было приятно, что сумел ввернуть ее настолько к месту в самом начале знакомства с Элис. Теперь только бы не забыться и не сказать снова… К счастью, Элис рассмеялась и ответила:

– Особенно Салмана Рушди.[4]

Как я обрадовался, что она сразу поняла меня! Ничего нет хуже, чем блеснуть перед девушкой остроумием и быть неверно понятым. Тогда не знаешь, то ли повторить, то ли не повторять… Боже, какая морока.

Заметьте, я знал, что повторю это: я повторяю все свои удачные остроты. Чем дольше я смотрел на Элис, тем больше она напоминала мне героиню старого фильма в исполнении Кэтрин или Одри Хёпберн (никогда не могу запомнить, какая между ними разница), только красота Элис чувственнее и грудь у нее больше.

Как-то раз я испытал горе – не более заметное невооруженным глазом, чем полураспад атома, – когда умерла моя бывшая подружка, несколько лет спустя после того, как мы перестали встречаться. Джерард встретил кого-то из ее знакомых, и тот сказал, что она умерла. Как именно это случилось, Джерард его не спросил, а жаль, мне бы хотелось знать. Мы были не особенно близки, но все равно, я бы хоть открытку с соболезнованиями послал. А если я доживу до ста лет, неужели придется сорок три раза выслушивать, что те, с кем я встречался, умерли? Или сорок четыре, хотя с Элис я еще не встречаюсь и не хочу, чтобы она умирала. Если у меня было сорок три подружки и, скажем, к трем или четырем из них я питал серьезные чувства, значит ли это, что на четырех похоронах я буду в таком же состоянии, как эта обезумевшая от горя женщина? Ну, и до чего я так дойду?

«Оригинальная у Элис позиция», – подумал я. До партнерства Фарли отношений с женщинами никогда не доводил, ограничиваясь краткими встречами. Ну, может, влюбленностями, но мимолетными, а скорее – просто увлечениями. Все-таки как мило с ее стороны прийти сюда, пусть даже это она подтолкнула его к пропасти, на краю которой он стоял.

– По-моему, горе не обязано быть абсолютно чистым, – заговорила Элис. – Даже плохие отношения зачем-то нужны. Они упорядочивают жизнь. А смерть вдруг все это отнимает, и ты не знаешь, куда теперь идти. Приходится как-то считаться с тем, что теперь не надо готовить обед или гладить рубашки человеку, которого ненавидела.

– Но ты-то рубашек не гладишь? – спросил помятый Джерард с некоторым испугом, но не без любопытства. Я и не заметил, что он подслушивает.

– Только свои собственные, – печально улыбнулась Элис автомобилю, увозящему плачущую женщину и еще нескольких человек.

– Эй, – завопил краснорожий здоровяк, – кто в паб?

Ему ответил разноголосый хор: «Идем, идем», и остатки процессии двинулись к своим машинам.

Надо было продолжить серьезный разговор с Элис в надежде на новые объединяющие нас грустные воспоминания.

– Мой прежний сосед… – завел я, собираясь на примере из жизни развить мысль о неверном выборе и тех, кто умирает молодыми.

– Это что за цыпочка? – спросил Джерарда Энди, и, клянусь, я услышал, как тот ответил: «Да так, трансвестит». На Энди, похоже, это произвело некоторое впечатление.