Стратегии счастливых пар - Валентин Бадрак

Вместе с перемещающимся по миру Шагалом двигалось и расширяющееся кольцо любви, тень признания и славы. Но ему выпало жить в переменчивый век, и вслед за успешными выставками в европейских столицах пришла гитлеровско-геббельсовская инквизиция: его творения были объявлены «дегенеративным искусством» и многие полотна ожидала суровая участь – сожжение. Но самым оглушительным ударом судьбы, невосполнимой и бесконечно горькой потерей, после которой сама жизнь долго оставалась безвкусной, как высушенные водоросли, оказалась утрата Беллы. Ее смерть «при загадочных обстоятельствах» от неясной вирусной инфекции перевернула все его естество. «Тьма сгустилась у меня перед глазами», – написал он в послесловии к выходящей книге жены «Первая встреча». Она была его ангелом, его музой, его вторым «я» – обратной связью с живым миром. До конца жизни Марк Шагал рисовал влюбленных, парящих любовников и взирающих сверху ангелов. «Моя молитва – моя работа», – говорил он проникновенно, и в словах его проскальзывала забота о душе, о миссии. «Расставание всегда трогательнее встречи. Расставание навсегда, как жгучая теплая рана, как чаша с битым стеклом, которую пьют вместе, раздирая горло в кровь…»

Всю жизнь он был пытливым искателем, часто непонятым, отстаивающим расплывчатые формы и причудливую палитру красок. Но его неослабевающее стремление, переросшее в одержимость, всегда нуждалось в питательной среде общения и любви. «Может быть, мое искусство – искусство безумца, – и моя душа – сверкающая ртуть, которая выплескивается на мои картины». Он, несомненно, был не от мира сего. И поэтому присутствие в его мире Беллы чувствовалось всегда. Он сумел оправиться, не потерять себя, вывернуться и снова выйти победителем. Было окончание работы над выдающейся картиной «Падение ангела», которую он создавал четверть века. Был большой просторный дом с тремя удобными мастерскими на Лазурном берегу во Франции. Была другая жена, тоже любящая и вселяющая надежду. И была слава, немеркнущая и великая. И осталась в сердце неисчезающая, глухая, как пустая комната, тоска, тихая и кроткая печаль по той, с которой прошел самые пыльные лестницы своего подъема, с кем парил в годы, полные страсти и надежд, и чья любовь была чище горного источника и горячее светила… И он всегда помнил, что даже в минуты жутких бедствий, голода и всеобщего отвержения они были счастливы…

Уже в самом конце жизни мастер написал «Реквием», снова вспоминая о своей великой и единственной любви:

Годы мои, как рассыпанная листва.Кто-то раскрашивает мои картины,А ты озаряешь их светом.

Улыбка на твоем лицеВсе яснее сияет из-за облака, – и я тороплюсьТуда, где ты, задумавшись, меня ожидаешь.

Артур Конан Дойль и Джин Лекки

Они полюбили друг друга сразу же, отчаянно и навеки. Его письма к ней, написанные, когда ему шел семьдесят первый год, звучат так, словно их писал человек, всего лишь месяц назад женившийся.

Джон Диксон Карр. «Жизнь сэра Артура Конан Дойля»

Что касается самого интимного и, может быть, самого важного аспекта жизни мужчины – его нравственного отношения к женщине, то эпилог к книге доктора Ламонда «Артур Конан Дойль», который моя матушка оставила потомкам, есть сияние чистейшего света, и не одна женщина, прочитавшая эти строки, написанные на тридцатом году брака, не нуждается в моих пояснениях.

Адриан Конан Дойль. «Истинный Конан Дойль»

На первый взгляд может показаться, что Артуру Конан Дойлю несказанно повезло с женщинами, окружавшими его в течение жизни, и в этом усматривается секрет его семейного счастья. Теснейшая связь с матерью, до самых последних дней знавшей все его секреты, влиявшей на его личную жизнь и, скажем прямо, на некоторые творческие решения. Чуткость и бесконечная преданность сестер. Крепкая и нежная привязанность к первой жене, ее кроткая взаимность, удивительная жизненная стойкость и терпение, неугасающее желание слышать друг друга. Отношение к ней, пожалуй, сопоставимо с любовью и могло бы так называться, если бы не одно обстоятельство, перевернувшее весь его внутренний мир… Если бы не появилась в его жизни та блестящая выразительная женщина, которая однажды роковым образом ворвалась в его мир, затмив своим божественным сиянием все, заслонив любовью весь остальной свет. Так продолжалось до самого последнего вздоха неординарного сочинителя, утверждавшего устами своего бессмертного героя, что в формировании своей жизненной стратегии он «пользуется умом, а не сердцем». Может быть, так оно и было, хотя порой кажется, что совсем наоборот.

Если пристально приглядеться к семейной модели Конан Дойля, можно разглядеть, прежде всего, величественный образ рыцаря, уверенно держащего охранный щит и над домашним очагом, и над самими отношениями писателя с представительницами прекрасного пола, которые вошли в его жизнь. Инстинкт аристократа, рано привитые повадки рыцаря, собственными усилиями развитый интеллект созидателя – все это «работало» на пользу эмоциональному и душевно теплому служению женщине. Женщине вообще, представительнице прекрасного пола как таковой, создательнице душевного уюта и психологического комфорта. И уж во вторую очередь отношение к женщине искренне переносилось на жену, избранницу, которой он, согласно собственному утверждению, оставался верен при любых обстоятельствах, также по-рыцарски служа ей и пребывая в готовности преклонить перед ней колено.

Со своей первой женой Луизой Хокинс, от которой писатель имел двоих детей, он прожил почти двадцать один год, до ее смерти от туберкулеза, заботясь лишь об одном – чтобы ненароком не обидеть, нечаянно не уколоть эту стойкую и вместе с тем аскетически покорную женщину. Ее жизнь была катехизисом семейной преданности, каждый день она проживала как последний, стремясь к свету, подобно хрупкому цветку, знающему о своей недолговечности. Их отношения всегда были образцово-нежными, но в них не хватало безудержной страсти, раздувающей пламя любви, подобно мехам в кузнице. Последние тринадцать лет жизни она отчаянно боролась с тяжелой болезнью, но этого не видел никто, даже муж, в силу того что она маскировала свои переживания, артистично представала перед супругом жизнерадостной «половинкой». В течение последних девяти лет их совместной жизни сам Конан Дойль противостоял иной фатальной болезни – сжигающему пламени любви к другой женщине, пробудившей в нем совсем иные, неведомые до того чувства.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});