Потерянная невинность - Нэнси Пикард

— Да. Изменилась только твоя мать.

Митч ощетинился и хотел ответить какой-то резкостью, но вдруг понял, что отец произнес это совершенно спокойно, что он подразумевал ее болезнь. Если бы старик только попытался намекнуть на то, что в болезни матери повинен Митч, он послал бы его к черту. Но пока все шло достаточно дипломатично и деликатно. Вместо того чтобы обругать отца, Митч потянулся к сахарнице в тщетной попытке исправить напиток. Когда он покинул дом, он был совершенно равнодушен к кофе. Сейчас он не мог без него жить. Сейчас многое в его жизни было не так, как раньше. Привычка к кофе, по его мнению, была одной из наиболее невинных перемен.

— Это точно был Альцгеймер?

— Не знаю. Я отказался от вскрытия.

Митч мало что знал об этой болезни, но ему было известно, что для точного диагноза необходимо иссечение головного мозга.

— Почему?

— А какой в этом смысл?

— Пожалуй, ты прав. — Митч помешал кофе. Сидящий напротив отец взял салфетку и смахнул со стола невидимые крошки. — Это было очень тяжело? Я имею в виду ее болезнь.

— А ты как думаешь? Нам пришлось нелегко.

— В каком она была состоянии в самом конце?

— Иногда она меня узнавала, иногда нет.

— А как она сама это воспринимала?

Отец слегка нахмурился, как будто Митч задал вопрос, ответ на который он не приготовил заранее.

— А я откуда знаю?

Это был честный ответ. Но Митчу казалось, что отец мог бы ответить иначе. Он мог бы сказать, что она не страдала. Он мог бы сказать, что она очень страдала. Он мог найти миллион способов, чтобы описать жизнь очень умной женщины, постепенно теряющей рассудок. Но Митч отметил, подобно врачу, собирающему симптомы, необходимые для правильной постановки диагноза, что на вопрос «В каком она была состоянии в самом конце?» отец ответил как ярко выраженный эгоцентрик. В центре события был он, а не она. Митч знал, что если бы его родители поменялись местами, мать ответила бы точно так же. Других таких самовлюбленных людей он в своей жизни не встречал. Он подозревал, что они просто идеально соответствовали друг другу, живя в одном мире, но следуя параллельными путями.

— Она жила галлюцинациями и прошлым, — все также спокойно продолжал отец, — но, по крайней мере, она всегда знала, кто такой Джефф.

На какую-то долю секунды Митч растерялся. О ком он говорит? Потом он вспомнил, и его охватило чувство стыда за собственную глупость, к которому примешивалась ревность. Речь шла о его брате, о приемном сыне, который занял его место в странном порядке вещей, именуемом его семьей. Они привозили четырехлетнего Джеффа на церемонию вручения дипломов. «У моего сына есть дядя, с которым он может никогда не встретиться», — подумал Митч. На мгновение его оглушило осознание того, что в этой кухне проходила жизнь семьи, о которой ему совершенно ничего не известно.

— Я хотел бы с ним встретиться, — произнес он, не будучи до конца убежденным в том, что говорит правду.

Впервые отец как будто растерялся.

— Его нет дома, — ответил он.

— Хорошо. В другой раз. Он водит машину?

— Ему семнадцать лет.

— То есть ответ «да»? — Митч пожалел о своем сарказме, как только эта фраза сорвалась с его губ. Ему нужна была информация, и он понимал, что ничего не достигнет, прижав отца к стене. — Я спрашиваю об этом потому, что он мог бы приехать ко мне на ранчо. Если захочет, конечно. Я там остановился.

— Не понял.

— Я хочу сказать, что живу в нашем домике на ранчо.

Отец прищурился, обдумывая это сообщение.

— Мог бы спросить разрешение.

— Да, мог, но я этого не сделал. А теперь уже поздно.

— Надолго ты приехал?

Митч не стал язвить в ответ, просто сказал:

— Пока мне не удастся кое с чем разобраться, папа.

Отец откинулся на спинку стула, мгновенно поняв, на что он намекает.

— Оставь это в покое.

— Что оставить в покое? — мягко поинтересовался Митч, хотя под этой мягкостью отчетливо ощущался яд.

С каждой последующей фразой его голос звучал все громче, а яд сочился все сильнее.

— Оставить в покое безымянную могилу? Оставить людей в полном неведении относительно того, кем она была и что с ней случилось? Оставить всех моих друзей и знакомых с кучей вопросов? Ведь они до сих пор не могут понять, почему я так стремительно покинул Смолл-Плейнс и больше не возвращался. Ты считаешь, что я все это должен оставить в покое, папочка?

Его ярость не тронула отца. Он привык к страстям, как реальным, так и притворным, постоянно кипящим в суде.

— Семнадцать лет у тебя хватало ума не копаться в этом дерьме.

— Не буди лихо, пока оно тихо? — Смех Митча прозвучал как рыдание.

— Можно сказать и так.

— Господи, какой же ты ублюдок!

— А ты неблагодарный сын, — бросил в ответ отец.

— Неблагодарный?

Митч от удивления даже рот открыл.

— Я тебя защищал! — взревел внезапно рассвирепевший отец.

— Ты мне не поверил!

— Разве ты ничего не понял, сын? Прошло столько лет, а ты так ничего и не понял?

— Что? Что я должен был понять?

— Конечно же, я тебе поверил! Мы с мамой оба тебе поверили. Она верила, пока окончательно не утратила память, а я верю и посей день. О боже! Конечно, я тебе верю. Но это ничего не меняет, потому что, кроме меня, тебе не поверит никто. Твое слово было бы словом подростка против слов самых уважаемых людей штата. И с тех пор ничего не изменилось. Это по-прежнему так, Митч.

— Ты ничего не слышал о проверке на детекторе лжи?

— Суд не принимает к рассмотрению результаты таких проверок, — отмахнулся отец. — О господи, Митч, ты же юрист и сам это отлично знаешь! А какие еще доказательства ты сможешь представить? Если Квентин и Натан сделали то, что, по твоим словам, они сделали, тебе ни за что этого не доказать. Натан был шерифом! Ты думаешь, он не позаботился о том, чтобы уничтожить все улики? Квентин — врач. Ты сомневаешься в том, что он сделал то же самое? Но даже если бы ты располагал доказательствами того, что они скрыли ее личность, что дальше? Не существует улик, указывающих на то, отчего она умерла, как и на то, кто ее убил. У тебя нет ничего, кроме уязвленного самолюбия, Митчелл. У тебя было семнадцать лет, чтобы примириться с этим фактом, потому что ни ты, ни даже я не в состоянии ничего изменить.

Они долго смотрели друг другу в глаза.

— Ты выбрал их, а от меня предпочел отказаться, — наконец сказал Митч.

— Нам необходимо было здесь жить, — холодно ответил его отец тем безапелляционным тоном, к которому прибегал всякий раз, когда речь шла о чем-то само собой разумеющемся. — Ты уехал, а мы остались. Кроме того, я им доверял.

— Что?

— Они мои лучшие друзья, такие же, какими были для тебя Рекс и Эбби. Я всегда считал, что даже если они сделали то, что ты видел, значит, у них имелась на то веская и уважительная причина. Поэтому я и не стал в это вмешиваться.

— Веская и уважительная?

— Я верю тебе, — повторил отец. — И я доверяю им.

— Бог ты мой!

Митч отвернулся и невидящим взглядом уставился в кухонное окно.

Его потрясло то, что он услышал. По словам отца, не было ничего дурного в том, что его друзья скрыли личность погибшей девушки, в результате чего она была похоронена в безымянной могиле. Кроме того, он утверждал, что никому нет никакого дела до того, кто ее убил. И это все, не считая спокойного отношения к тому, что этим двум мерзавцам сошли с рук угрозы в адрес его сына в случае, если он кому-то расскажет о том, что видел. И все же Митч ничего не мог поделать с радостью, охватившей его при словах отца «Мы с мамой тебе поверили». Он презирал себя за эту слабость, но ему казалось, что все семнадцать лет опадал именно этих слов, хотя даже и не мечтал, что отец когда-нибудь их произнесет.

И все же что-то здесь было не так.

— Если ты мне поверил, то почему только сейчас об этом сказал?

Впервые в жизни Митч увидел, как на глаза отца наворачиваются слезы.

— Мы не хотели, чтобы ты возвращался. Мы считали, что это небезопасно. Мы понимали, что ты можешь нас возненавидеть, но у нас не было выбора.

Митч замер от изумления, пытаясь как-то обработать эту противоречивую информацию. Наконец он медленно произнес:

— Как же ты можешь доверять людям, из-за которых фактически лишился сына?

И снова Митч заметил в глазах отца нечто, чего раньше никогда не видел. Только на этот раз это были не слезы, а растерянность.

— Ты ничего не понимаешь, — ответил отец. — И никогда не поймешь. Но кое-что ты просто обязан понять. Не вороши старое. Если ты меня не послушаешь, то горько об этом пожалеешь.

Митч сидел, откинувшись на спинку стула, и молчал.

Молчание растянулось на несколько минут. Первым его нарушил отец.