Крепкие мужчины - Элизабет Гилберт

– Что вы будете делать без меня? – спрашивала она.

– Мэри, дорогая моя девочка. Пусть это тебя не беспокоит.

К этим словам прилагались теплая улыбка и похлопывание по руке.

– Но как же я? Я никогда не жила вдали от вас.

– Ты привлекательная и неглупая молодая женщина. Ты без меня обойдешься.

– Но ведь вы же думаете, что мне не стоит этого делать, правда?

– О, Мэри. Разве это так важно, что я думаю?

– Вы считаете, что он будет мне плохим мужем.

– Я ни разу о нем дурного слова не сказала.

– Но он вам не нравится.

– Он должен нравиться тебе, Мэри.

– Вы думаете, что я останусь одна-одинешенька и нищая.

– О, этого никогда не произойдет, Мэри. У тебя всегда будет крыша над головой. Тебе никогда не придется торговать спичками в городе. Тебе нечего бояться такой ужасной судьбы.

– Вы думаете, что я ни с кем не подружусь здесь, на острове. Вы думаете, что мне будет одиноко, вы думаете, что зимой я тут сойду с ума.

– Кто не захочет с тобой подружиться?

– Вы считаете меня распутницей, если я вожусь с рыбаком. Вы думаете, что я стану такой же, как моя мать.

– Мало ли о чем я думаю! – воскликнула мисс Вера и засмеялась.

– Я буду счастлива со Стэном, – сказала Мэри. – Буду!

– Тогда мне остается только порадоваться за тебя. Счастливая невеста излучает радость.

– Но где нам следует пожениться?

– Очень надеюсь, что это произойдет в церкви Божьей.

Мэри умолкла, и мисс Вера тоже. По традиции свадьбы членов семейства Эллисов проводились в саду около Эллис-Хауса. Специально приезжал епископ из Конкорда. Его доставляли на остров на корабле. Свадьбы были шикарные, на них присутствовали все члены семейства Эллисов, какие только могли, и самые близкие друзья семьи. Свадебные обеды в доме Эллисов славились своим размахом. Поэтому, когда мисс Вера Эллис предположила, что бракосочетание Мэри состоится в безымянной «церкви Божьей», у Мэри была причина умолкнуть.

– Но мне бы хотелось выйти замуж здесь, в Эллис-Хаусе.

– О, Мэри. Ни к чему тебе такая головная боль. Пусть будет самая простая церемония, и все.

– Но вы будете присутствовать?

– Ох, милая.

– Будете?

– Я будут только плакать и плакать без конца, милая. Испорчу тебе праздник.

Позднее, тем же вечером, мистер Лэнфорд Эллис – старший брат Веры и царствующий патриарх семейства – пригласил Мэри к себе и поздравил ее с предстоящим замужеством. Он выразил надежду на то, что Стэн Томас – достойный молодой человек. Он сказал:

– Ты должна купить себе красивое свадебное платье. – И протянул Мэри конверт. Она приподняла уголок, а мистер Эллис сказал: – Не открывай здесь. – Он поцеловал Мэри, сжал ее руку и сказал: – Мы всегда питали к тебе самые теплые чувства.

Больше он ничего не сказал.

Мэри не открывала конверт до тех пор, пока не осталась в своей комнате одна. В конверте лежала тысяча долларов наличными. Десять стодолларовых купюр. Мэри сунула их под подушку. В тысяча девятьсот пятьдесят шестом году для покупки свадебного платья это были огромные деньги, но в итоге Мэри венчалась в цветастом хлопчатобумажном платье, которое она сама себе сшила два лета назад. Она не хотела тратить деньги. Она решила отдать конверт со всем содержимым Стэну Томасу.

Эти деньги она принесла на брачную церемонию вместе с одеждой и постельным бельем. Больше у нее ничего не было. Это было все, что она получила за годы службы в доме Эллисов.

В особняке Эллисов в Конкорде мать Рут Томас провела дочь в ее комнату. Они давно не виделись. Рут не любила приезжать в Конкорд и делала это редко. Порой в Рождество она предпочитала остаться в своей комнате в пансионе. Это ей нравилось больше пребывания в Конкорде, в доме Эллисов. К примеру, в прошлое Рождество она сюда не приезжала.

– Ты чудесно выглядишь, Рут, – сказала ее мать.

– Спасибо. Ты тоже хорошо выглядишь.

– У тебя ни одной сумки?

– Нет. На этот раз – нет.

– Мы наклеили здесь новые обои к твоему приезду.

– Симпатичные.

– А вот твоя детская фотография.

– Надо же, – проговорила Рут и склонилась к фотоснимку в рамочке, висевшему рядом с трюмо. – Это я?

– Это ты.

– А что у меня в руках?

– Галька. Камешки с подъездной дороги у Эллис-Хауса.

– Господи, полные кулаки!

– А вот я, – сказала мать Рут.

– Да, вот ты.

– Я пытаюсь уговорить тебя, чтобы ты отдала мне камешки.

– Похоже, ты их вряд ли получишь.

– Верно, вряд ли. Похоже, ты мне их так и не отдала.

– Сколько мне было?

– Года два. Такая милашка.

– А тебе тогда сколько было?

– О… Тридцать три, наверное.

– Я раньше никогда не видела эту фотографию.

– Да, вряд ли.

– Интересно, кто снимал.

– Мисс Вера.

Рут Томас села на кровать – красивую, с медными спинками и кружевным покрывалом. Ее мать села рядом с ней и спросила:

– Тут до сих пор пахнет обойным клеем?

– Да нет, все нормально. Какое-то время они сидели молча. Потом мать Рут встала и открыла ставни.

– Так будет посветлее, – сказала она и снова села.

– Спасибо, – сказала Рут.

– Когда я покупала эти обои, я решила, что на них нарисованы цветы вишни, а теперь смотрю и думаю: нет, это цветы яблони. Смешно, правда? Даже не пойму, почему я сразу не рассмотрела.

– Цветы яблони очень красивые.

– Разница невелика, наверное.

– И те, и другие красивые. Хорошо у тебя получилось.

– Клеила не я. Мы нанимали человека.

– Нет, правда, очень красиво.

После очередной долгой паузы Мэри Смит-Эллис Томас взяла дочь за руку и спросила:

– Сходим, навестим Рики?

Рики лежал в детской кроватке, хотя ему было девять лет. Он был ростом с маленького ребенка (может быть, с трехлетнего), и пальцы на его руках и ногах были скрючены, как когти. Волосы у него были черные и короткие, на затылке они свалялись, потому что он непрерывно вертел головой из стороны в сторону. Он то и дело мотал головой, поворачивал личико то туда, то сюда, словно отчаянно что-то искал. И глаза у него поворачивались то вправо, то влево, ища что-то. Он то издавал писклявые, скрежещущие звуки, то подвывал, но как только к кроватке подошла Мэри, он сразу утих и стал что-то негромко бормотать.

– Мама пришла, – сказала Мэри. – Пришла мама.

Она вынула ребенка из кроватки и уложила на овечью шкуру, постеленную на полу. Он не мог сидеть, не мог держать голову. Он не умел самостоятельно есть. Он не разговаривал. Как только он оказался на овечьей шкуре, его маленькие скрюченные ножки упали в одну сторону, а ручки – в другую. Он начал мотать головой туда и сюда, его пальчики задрожали и напряглись. Они колебались в воздухе, как водоросли в морской воде.