Падение «Вавилона» - Андрей Молчанов

Посему выгрузку кожано-меховых изделий мы с Изей производили в ударном порядке, непрерывно озираясь на поток машин, чтобы вовремя узреть в нем бело-зеленые полицейские «жигули», грозящие неприятностями. Неподалеку от нас столь же спешно производили погрузочно-разгрузочные работы иные коллеги Изи, с кем он не успевал обмениваться приветствиями.

Волоча последние коробки с дубленками, мы вошли в магазин, дабы получить накладную, но тут в двери появился какой-то невзрачный человечек, отрывисто произнесший в сторону стоящего за прилавком хозяина:

— Полицай сигнал.

Практически вся публика, находившаяся в торговом учреждении, побросав свои тюки, сумки, теряя башмаки и очки, ринулась к выходу, но тут выяснилось, что невзрачный человечек, заглянувший в магазин, просто задал вопрос, имеется ли в продаже сигнал типа полицейской мигалки, и не более того.

Возникшая суматоха быстро улеглась, но на праздного посетителя вылился не один ушат нецензурного негодования.

Пока деловая публика предавалась выбросу своих отрицательных эмоций, к магазину действительно подкатил полицейский автомобиль и на пороге возникли двое офицеров с пистолетами и наручниками. С их появлением в помещении воцарилась торжественная тишина, подобная той, какая сопутствует последнему прощанию с покойным в похоронном учреждении.

Офицеры неспешно подошли к прилавку, спросив у побледневшего продавца, имеются ли у него в продаже сувенирные матрешки. Вопрос, вызвавший у остолбеневших клиентов магазина, снабжающих армию, судорожные улыбки.

— Ассортиментом не предусмотрено… — затрудненно дыша, прохрипел продавец.

Полицейские недоуменно переглянулись.

— Русский магазин, а матрешек нет, — хмыкнув, произнес один из них. — Очень странно.

Не дожидаясь дополнительных пояснений со стороны продавца, мы с Изей, двигаясь внезапно вспотевшими спинами по стеночке, выскользнули на тротуар, в несколько заячьих прыжков достигли сидений «мерседеса» и резво покатили прочь.

Дальнейший наш путь лежал в предместья Берлина, в одну из воинских частей, где Изе предстояли переговоры с полковником-интендантом, ведающим снабжением военторга продуктами и промтоварами.

Темой переговоров была взятка, которую полковник — распорядитель кредита на закупку необходмых гарнизону товаров получал от Изи — неоднократно проверенного, кристально честного в криминальных расчетах снабженца части.

Как я уяснил, полковнику было глубоко наплевать как на стоимость поставляемой ему продукции, так и на ее качество; единственное, что волновало его, — наличная сумма денег от Изи за предоставление контракта.

Рассеянно глядя на несущуюся под колеса автомобиля серую полосу автобана, я пытался понять суть происходящих событий, непосредственным участником которых являлся.

На моих глазах происходил некий исторический катаклизм, вызванный крушением исполина советской империи. И на обломках исполина шла активная коммерческая возня всякого рода-племени ушлых пареньков.

Уходящая из Европы армия оставляла колоссальные ценности: недвижимость, полигоны, аэродромы, благоустроенные городки, технику, получая взамен лишь субсидии на ее временное содержание от германских властей — субсидии, значительной своей частью оседавшие в карманах армейских хапуг и суетящихся вокруг них прилипал-изь. «Лесники» и прочая шушера составляли уже последнее звено этого роя паразитов над поверженным воином-освободителем— оккупантом.

Но мне, очевидцу нашествия хищников, плотно кучковавшихся возле воинских частей, в свою очередь, глубоко пораженных изнутри повсеместным рвачеством и казнокрадством, не без оснований казалось, что в сфере правительственных небожителей, стоявших у истоков исторических преобразований, также витают идеалы свойства сугубо материалистического, и в ушах моих звучали слова незабвенного полковника Покусаева о крупных распродажах не какого— нибудь ширпотреба, а обширных европейских территорий…

Бойкий грызун Изя всего лишь добирал крохи, упавшие ему от разрезанного в недосягаемых высях пирога…

Позже, читая газетки, обличающие министра обороны в незаконном приобретении им служебных «мерседесов», я снисходительно посмеивался над таковыми разоблачениями, не понимая: а в чем, собственно, состоит злоупотребление властью?

Подобными автомобилями владели многие жалкие «лесники», а уж глава огромного военного ведомства обладал безусловным правом позволить себе этакое средство передвижения на элементарной основе личного статуса; причем свора разнообразных изь могла хотя бы из чувства элементарной благодарности преподнести ему в подарок перевязанный красивой ленточкой «Шаттл», не нанеся этим никакого ущерба своим сколоченным на нуждах армии капиталам.

С другой стороны, размышлял я, если армия — часть общества, значит, и общество находится в состоянии точно такой же дезориентации, утраты идеалов и подвергается аналогичному разграблению и паразитизму со стороны всевозможных дельцов, чья цель — набить плотнее твердой валютой собственный карман, а затем отчалить с награбленным на благополучные капиталистические территории.

А что же народ? Как обычно, безмолствует? Но откуда такая коровья покорность? От исторически выработанного мировоззрения?

Или прав был диктатор Сталин, установив на всем пространстве страны свои лагерные порядочки, ибо понимал, что человеком русским, склонным к пьянству, воровству и признанию грубой силы, можно управлять исключительно с помощью террора и лозунгов, а к тому же были учтены коварным горцем и уроки бездарно павшего самодержавия, погрязшего в дерьме собственной немощи и беспредельного казнокрадства.

Словом, я приходил к простой мысли, что и народ, и всякий отдельный его представитель, своей судьбой всецело обязан собственной инициативе и выбору. И точно так же, как нельзя приписывать победу над немецким фашизмом Иосифу Сталину, невозможно инкриминировать развал Союза персонально Горбачеву или же Ельцину.

Однако свой бестолковый и несчастный народ я все же любил. За выносливость его, долготерпение и — философское отношение к жизни, которое сквозило даже и в разухабистости его неисчислимых безумств и потерь…

В Берлин, продираясь сквозь плотные вечерние автопробки, мы вернулись под вечер, раскидав турецкую кожгалантерею по курируемым Изей магазинчикам, собрав деньги за реализованный товар и заключив несколько контрактов с военторговскими коррумпированными деятелями.

На складе, ставшим отныне моим жилищем, меня ожидали приятные сюрпризы: Валера оборудовал мне кухню мойкой, полками и газовой плитой, а кроме того, собрал спальный гарнитур, отчего выделенная мне в пользование комната приобрела вполне жилой и даже уютный вид.

— Сегодня в Карлсхорсте шмон, — сообщил Валера. — Несколько автобусов с полицейскими приехало, шерстили все квартиры, бродяг замели в кутузку — батальон! Все машины проверили по компьютеру, твою тоже…

— И чего? — не без опаски спросил я.

— Нашли три угнанные.

— Я о своей…

— А, с твоей все нормально вроде…

Вот так да! Неужели никаких сигналов в полицию от потерпевших от меня господ из спецслужб так и не поступило и мне задарма досталась роскошная тачка? Или — «БМВ» отныне приманка и, подойди я к машине, как тут же окажусь в лапах врага?

— Слушай, — попросил я Валеру, — ты только никому не говори, что я хозяин машины. Телега дорогая, а криминала в округе полно, мало ли что…

— Само собой, — поддержал такую мысль Валера. — Дадут по башке, ключи отберут… Это здесь только так. Как «здрасьте». Райончик у нас — боевых действий, все черти сюда слетелись.

Валерина правота была несомненна: каждодневно Карлсхорст наводняли разношерстные авантюристы всех национальностей из бывшего социалистического лагеря, многих из которых привлекала открывшаяся здесь дешевая ночлежка, занимающая жилой отселенный дом, арендованый неким совместным предприятием у армейских властей.

Валера обслуживал ночлежку, оборудованную прачечной, как сантехник и газовщик, пользуясь за это неограниченным правом бесплатной замены постельного белья и полотенец, и воспользоваться своей привилегией предложил мне, представив меня хозяину ночлежки, как приятеля и коллегу по совместной работе.

Попивая чаек на балкончике владельца этой сомнительной гостиницы — офицера запаса, прослужившего здесь, в Карлсхорсте, не один год, — я наблюдал за суетой, царящей во дворе дома, где шла торговля автомобилями, разгрузка всемозможного товара, предназначенного для отправки на Украину, в Россию, в Болгарию и даже в Монголию, откуда также прибывали «челноки», рыскавшие по Европе в поисках дешевого барахла и обретающие его именно в этом районе Берлина, набитом жуликами всей мастей.

В ночных набегах на германские магазины в основном специализировались поляки-нелегалы, продающие затем награбленное за десять-двадцать процентов от реальной стоимости — лишь бы хватило на водку, наркотики и ломоть пиццы. Эта публика не боялась ни тюрьмы, ни депортации: в Моабите их вполне устраивали чистые, просторные камеры и сытное, с ветчиной и бананами, питание, а нелегальный переход границы, следовавший незамедлительно после выдворения в Польшу, означал для них всего лишь приятный и полезный для здоровья променад.