Последнее слово - Фридрих Незнанский

— А Виктор Михайлович дома? — так же таинственно спросил Турецкий, и бабка неожиданно приняла его тон:

— А где ж ему быть? Дома. Отдыхает. Разбудить?

— И давно?

— Да уж пора просыпаться. Как ему сказать?

— Скажите, посоветоваться хочу с ним по одному старому делу. Именно спросить совета, и ничего больше. Как он себя чувствует?

— Как… да плох, как всегда, не узнает. Ладно, скажу… Может, польза какая… Вы проходите, ботинки вон там снимайте, тапочки возьмите, а то сил нет убираться.

— А вы — супруга Виктора Михайловича?

— Она, — вздохнула старуха, — куды денешься…

Квартира была двухкомнатная. Первая комната — проходная, в ней и остался Турецкий, а хозяйка ушла во вторую. Там послышался негромкий разговор, и вскоре на пороге появился глубокий старик, опиравшийся на костыль и палку. Сзади делала вид, что его поддерживает, жена, хотя старик в дополнительной поддержке вовсе не нуждался.

Старик уместился на стуле возле стола, не здороваясь, посмотрел бессмысленным взглядом на гостя и отвернулся к окну.

— Здравствуйте, Виктор Михайлович, — начал Турецкий, уже сообразив, что до момента возникновения хотя бы видимости взаимопонимания здесь будет звучать не диалог, а его монолог.

Что ж, к этому он был готов. Грязнову на его запрос из Воронежского УВД ответили, что старик от давней контузии окончательно спятил, а теперь, дожив до более чем преклонного возраста, и вовсе превратился в «овощь огородную». Мол, и говорить с ним не о чем. Но, памятуя о злобной оценке Заскокина действительно превращающимся в растительное существо Ребровым, назвавшим его симулянтом, все же решили рискнуть. Кстати, и тихий разговор в другой комнате подсказал Турецкому, что с Заскокиным не так все просто, как представляется местному милицейскому начальству. А что, может, и была у старика веская причина косить под дурачка. И Александр Борисович, не обращая внимания на то, что старик старательно делал вид, будто ничего не слушает, а сам-то застыл в настороженной позе, опытному взгляду заметно, начал негромко рассказывать о том, что привело его сюда. Жена Заскокина тоже слушала внимательно, она не умела так ловко и правдоподобно, как старик, «делать вид».

Подробно рассказал Турецкий о несостоявшемся теракте на Киевском вокзале, который мог бы унести тысячи жертв. Рассказал об уже проведенных работах, о шнуре детонатора, о предположениях взрывотехника. Не забыл и о своих подозрениях по поводу террористов, полагая, что среди них были и те, кто мог знать о заложенной в подвале вокзала взрывчатке. Так же, как и на других важнейших объектах столицы. Но это еще предстоит выяснять и выяснять. А следов никаких. Все документы были уничтожены при эвакуации архивов НКВД. Те немногие бывшие сотрудники органов госбезопасности, которые что-то могли знать, находятся в полнейшем маразме, а людей, кто конкретно производил минирование, видно, никого уже не осталось в живых, и судьба их неизвестна…

Турецкий подумал, что он ослышался, что ему показалось, будто в душноватой атмосфере комнаты прошелестело слово «известна», как эхо сказанного им. Но он увидел, как изменилась поза старика, он словно немного расслабился и уже не сидел, как столбик на краю дороги, а привалился к спинке стула и впервые посмотрел на гостя. Правда, взгляд его был по-прежнему словно размытым и страдающим астигматизмом.

Александр Борисович сделал вид, что не обратил внимание на странный отклик, и продолжил. Заговорил о том, как сейчас поставлены «на уши» буквально все спецслужбы, что идет поиск любых свидетелей, которые могли бы пролить свет на тот пресловутый план минирования ста объектов города. Сказал и о том, что лично руководит огромной комплексной следственной бригадой, в которую входят представители всех правоохранительных структур и спасательных служб. А на самого Заскокина они вышли случайно. Один из старых маразматиков, бывший энкавэдэшник, что был в те годы наверняка большим мерзавцем, словно бы походя упомянул фамилию Заскокина и, брызгая слюной от злости, обозвал того человека симулянтом, которого ему, Реброву, так и не удалось расколоть. Вот, собственно, и вся информация. Но сам Александр Борисович и его ближайшие помощники, видя крайнюю неприязнь бывшего чекиста к своей явной жертве, сделали вывод, что наверняка речь у старика, выживающего из ума, но до сих пор демонстрировавшего свою ненависть к «врагам народа», шла о честном человеке, возможно ставшем одной из бесконечно многих жертв репрессий. Попытались выяснить про этого Заскокина, и им неожиданно повезло. Поэтому он, Турецкий, руководитель следственной группы, бросив все неотложные дела в Москве, сам примчался сюда. Итак, на карту поставлена жизнь тысяч ни в чем не повинных людей, потому что террористы наверняка попытаются повторить свою попытку, а у них, у Турецкого и его товарищей, нет решительно никаких данных по поводу заложенной на Киевском вокзале еще в сорок первом году взрывчатке.

Эта, по сути, исповедь была честной и откровенной. Александр Борисович рассчитывал все-таки на то, что Заскокин, в противовес Реброву, не «овощь огородная», а сможет понять, что происходит на белом свете. Об этом тоже вскользь сказал Турецкий и заметил, как слегка дернулся старик, словно его чем-то задело. А что, может, и резким словом, не исключено.

А вот дальше и произошло то самое невероятное, что позволило Александру Борисовичу сделать вывод о здравом разуме, уместившемся в весьма хилом теле.

Старик медленно повернулся от окна, сделал непонятный жест жене, и та вышла в другую комнату. Через минуту вернулась с чистой ученической тетрадкой и шариковой авторучкой, положила на стол перед мужем. А тот еще раз внимательно посмотрел в глаза Турецкому, раскрыл тетрадку и твердыми пальцами взял ручку.

— На Киевском — это была моя работа, — сказал он почти нормальным, но словно чуть скрипящим, надтреснутым голосом. — Наша, — поправился он, — сейчас покажу.

Короткими и точными движениями ручки он изобразил на тетрадном листке план, как понял Турецкий, части вокзала сверху. Нечто подобное, напоминающее чертежную схему дома, храма или иного строения, Александр Борисович встречал среди иллюстраций в книгах по архитектуре. В одном месте чертежа старик поставил крестик. Затем на другом листке он изобразил, видимо, то же самое, но только если глядеть сбоку. И снова поставил крестик, уже гораздо ниже уровня пола, на котором, уж это понял Турецкий, стояла опорная стена, представляющая собой широкую в основании арку.

— Если вам, Александр Борисович, чего неясно, покажите любому строителю, он поймет, что надо делать.

— Да нет, в общем-то, я представляю… — задумчиво сказал Турецкий. — Дело в другом. Видимо, мы начали двигаться в правильном направлении, но сразу столкнулись с почти непреодолимыми трудностями. Внизу, в подвалах, все настолько запутано, что черт голову сломит. Наверху — сплошная бетонная масса, если долбить ее, можно нечаянно привести в действие детонаторы, расположенные рядом со взрывчаткой. А ее там, по нашим предположениям, немало.

— Девятьсот с небольшим килограммов, около тонны толовых шашек, — отозвался старик.

— Скажите, Виктор Михайлович, а зачем вам слава психа? — резко переменил тему и улыбнулся Турецкий. — Я вот с откровенной завистью смотрю на вашу твердую руку…

— Это отдельный разговор. И не краткий. В нем не одна моя судьба, понимаете? Еще со мной-то они могут делать что хотят, но других я этим сукам не отдам на съедение! — Голос старика задрожал от негодования.

— Ну-ну, Виктор Михайлович, — попытался успокоить вдруг разволновавшегося Заскокина Турецкий. — Никто ни вас, ни ваших, наверное, товарищей есть не собирается. Это вам мое твердое слово, можете не сомневаться. У меня даже есть подозрение, правда, нет абсолютной уверенности в том, что с теми людьми, которые выполняли секретные работы в октябре сорок первого, поступили примерно так же, как фараоны поступали со своими рабами — строителями пирамид. Но, может, я неправ. Никаких документов на этот счет в архивах службы безопасности не существует, я сам внимательно изучал.

— Я вам верю. Какой же преступник, живодер и убийца, захочет оставлять после себя свидетелей своих преступлений? Нет таких. Но многие из них, как вы справедливо заметили, увы, превращаются в огородные овощи… Что поделаешь, время никого не щадит, ни преступников, ни их жертвы.

И снова удивился Турецкий — старик похож на высохшую редьку, а голова мыслит ясно!

— Вы мне расскажете о себе? — спросил он неожиданно для себя.

— Если это представит для вас интерес… Нет, — тут же поправился старик, — я не сомневаюсь, что вам будет интересно, я в другом сомневаюсь… Сможете ли вы потом спокойно спать.

— Даже так? — тихо спросил Александр Борисович.