Убийцы Сталина. Главная тайна XX века - Юрий Мухин

Как следует из протокола этой комиссии, после доклада Ежова и его обсуждения первым взял слово секретарь Киевского обкома партии Постышев и предложил отдать Бухарина и Рыкова под суд, но не расстреливать. С ним не согласился инспектор кавалерии Красной армии Буденный, который предложил разрешить суду приговорить заговорщиков к расстрелу.

Обычно Сталин брал слово последним, чтобы не давить своим авторитетом на выступающих, но в данном случае он выступил сразу после Буденного, и, что совершенно очевидно, выступил именно затем, чтобы своим авторитетом изменить тон поступающих предложений. Он предложил Рыкова и Бухарина под суд не отдавать, т. е. простить их, а в качестве наказания выслать.

Однако выступивший за Сталиным секретарь исполкома Коминтерна Мануильский проигнорировал мнение Сталина и предложил Рыкова и Бухарина судить и расстрелять. Будущий пламенный борец с культом личности Сталина — Хрущев — предложил судить, но не расстреливать.

В итоге из 19 членов комиссии, вносивших предложения, предложение вождя партии и народа помиловать Бухарина и Рыкова поддержало всего 5 человек, предложение Ежова об их расстреле — 4 человека, остальные были за суд, но без расстрела. В результате комиссия Микояна приняла решение повременить с судом и отправить дело Рыкова и Бухарина в НКВД на доследование, и ЦК проголосовал за это предложение. Предложение Сталина о помиловании Бухарина и Рыкова не прошло ни по комиссии, ни, соответственно, в ЦК. Голос Сталина оказался одним голосом из 71 голоса членов ЦК — не более.

Теперь о сути. Ковалев извратил принципы тогдашнего права, утверждая, что пленум не имел права указывать суду тип высшей меры наказания — не имел права указывать суду, что Бухарина нужно расстрелять. Дело в том, что пленум обязан был это сделать!

Политические преступления в те годы описывала статья 58 тогдашнего Уголовного кодекса СССР, эта статья была фактически разделом кодекса и содержала 14 пунктов с множеством подпунктов. И если присмотреться к мерам наказания за контрреволюционные преступления, то вы увидите, что исключительная мера наказания — расстрел — предусмотрена в единственном виде только по ст. 58-а и ст. 58, которые, кстати, введены в Кодекс только в 1934 г. По остальным преступлениям, включая вооруженное восстание, шпионаж, террористические акты и т. д., предусмотрены две исключительные (высшие) меры наказания — расстрел (первая категория) и высылка за границу с лишением гражданства (вторая категория). Если есть смягчающие обстоятельства, то и расстрел, и высылка за границу могут быть заменены лишением свободы на срок не ниже трех лет.

Представьте себя на месте судей в те годы. К примеру, на процессе уликами и признанием подсудимые уличены в теракте, предположим, в убийстве первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) С.М. Кирова. Смягчающих обстоятельств нет. Какое наказание вы назначите — расстрел или лишение гражданства? Ведь ст. 58 предусматривает оба этих наказания как исключительные, как высшую меру.

Вы, судьи, при такой постановке вопроса не сможете назначить наказание, если вам определенно не сообщат, по какой категории (первой или второй) следует его назначать. Вот пленум ЦК в деле Бухарина и оговаривал ее — первая категория, расстрел.

О категории наказания сообщало судьям государство, непосредственно на суде — обвинитель. На судей никто не имел права давить, они честно должны были определить виновность подсудимых и назначить наказание согласно ей, а если человек был невиновен, то оправдать его. Как вы читали выше, у посла США, юриста, процессы над заговорщиками не вызвали ни малейших сомнений в их справедливости.

В 1928 г. в процессе так называемого «шахтинского дела» перед судом под председательством будущего Прокурора СССР А.Я.Вышинского предстало 53 человека, судимых по первой категории. [Судили их не только за вредительство — за выбор для разработки бедных пластов угля, порчу оборудования, заказ ненужного оборудования, такой выбор очередности строительства, при котором оно должно длиться очень долго и т. д. Судили их и за «откат», т. е. за то, что они согласовывали с западными продавцами очень высокие цены за оборудование, после чего продавцы «откатывали» им часть денег, полученных с СССР за это оборудование. Сегодня на территории бывшего СССР это обычное дело, а в СССР за это расстреливали.] Обвинитель, будущая «жертва сталинизма» А.Н. Крыленко, в заключительной речи просил суд признать их вину и наказать всех 53 подсудимых. Однако суд четверых полностью оправдал: доказать их виновность Крыленко не смог, суд его доводы и доказательства во внимание не принял. 11 человек суд приговорил к расстрелу — у них не было никаких смягчающих обстоятельств. Но! Сам суд за раскаяние на следствии и в суде попросил у Верховного Совета помиловать 6 из 11 приговоренных им к расстрелу. ВЦИК ВС к суду прислушался.

Чем руководствовалось государство, в нашем случае пленум ЦК или Политбюро ЦК ВКП(б), когда назначало категорию наказания?

Цель наказания — предотвратить подобные преступления в будущем. Это не месть. А тяжесть наказания определяется степенью его общественной опасности. Но общественная опасность тех или иных деяний зависит от того, в каком положении находится само общество. Если обществу угрожает смертельная опасность от подобных деяний, то наказание должно быть очень суровым, оно должно остановить эти деяния. А если общество в безопасности, то наказание может быть мягким, либо его может вообще не быть.

Во время войны Англии с гитлеровской Германией невыгодное для Черчилля сравнение с Гитлером наказывалось 5 годами тюрьмы. Но до войны никому бы и в голову не пришло за такое наказывать вообще, да и сегодня премьер-министра Тони Блэра можно сравнивать с кем угодно, газеты, в частности, называли его «пудель Клинтона».

Большевики, пожалуй, были первыми, кто так точно и ясно смотрел на смысл наказания и кто заложил прямо в закон возможность смягчать наказание в зависимости от обстановки, в которой находится общество.

Вот, к примеру, история знакомства со ст. 58 уже упомянутого князя С.Е. Трубецкого — заместителя главы подпольной белогвардейской организации в Москве, тесно связанной с английской разведывательной службой «Интеллидженс сервис».

Организация была разгромлена в то время, когда Гражданская война еще шла, но следствие продолжалось до ее окончания. (В ходе которого, кстати, князя и не подвергали, и не собирались подвергать пыткам.) Суд приговорил его по первой категории — к расстрелу, но ведь Гражданская война-то уже закончилась, общественная опасность того, что князь совершал, резко снизилась. Поэтому сам суд подвел его под какую-то малоприменимую к нему амнистию и дал 10 лет «строжайшей изоляции». Однако родственники Трубецкого на воле предложили ему подать ходатайство для работы вне стен тюрьмы, он его подал и дальше пишет:

«Сравнительно скоро ходатайство было удовлетворено, и мы попали в довольно оригинальное положение (не привыкать стать). По документам мы значились заключенными в Таганской тюрьме, но имели право жить в городе, «не занимая особой комнаты» (!). Мы были обязаны каждую неделю, в определенный день, регистрироваться в тюрьме, и, кроме того, мы трое были связаны между собой круговой порукой, на тот случай, если бы кто-нибудь из нас скрылся. Условие «не занимать особой комнаты» (квартирный кризис) было для нас не так страшно: Леонтьев и Щепкин поселились в комнатах их жен, а Мама и Соня имели две комнаты — общую их спальню и столовую, в которой я и поселился.

Служащие в Госсель-синдикате оплачивались, по тем временам, исключительно хорошо, и, считая в золоте или твердой валюте, я далеко не получал потом в эмиграции такого высокого вознаграждения, как тогда. Это было для нас более чем кстати».

Однако князь оказался человеком упрямым и своей организационной контрреволюционной деятельности отнюдь не прекратил. Против него снова возбудили уголовное дело, но следователь предложил ему на выбор: либо его опять будут судить, либо князь уберется из СССР самостоятельно. Суд, приговорив князя к высшей мере наказания по второй категории, не только лишил бы Трубецкого гражданства СССР и выслал бы его за границу силой, но и конфисковал бы у него имущество, а самостоятельно он мог уехать со всем барахлом. Что князь и сделал, вызвав в Берлине зависть у тех белоэмигрантов, кто вынужден был бежать за границу в составе белых армий, бросив в России все.

И, наконец, к вопросу о том, хорошо это или плохо, когда политическое руководство решает, по какой категории наказывать преступников? Думаю, что хорошо.

Во-первых, честному человеку в принципе плевать, по какой категории судят преступников, замысливших преступление против страны. Не совершай преступлений, и тебя не будут судить ни по какой категории.