Купите книгу, она смешная - Олег Сенцов

Прошло две минуты. Голос с Олимпа громко объявил, что у нас осталось минута, чтобы разойтись или помолиться и начал обратный отсчет. Вертолеты начали делать боевой разворот, а танки совсем нехорошо загудели. Тут из шатра вышел улыбающийся Джим, за ним вся его братия с такими лицами, будто у них у всех кто-то резко умер. Елен осталась внутри, видимо ей срочно понадобилось прилечь. Джим, молча, зашагал к линии обороны военных, и лишь проходя мимо меня, на секунду положил мне руку на плечо. Мужчины недовольно загудели, женщины схватились, кто за сердце, кто за рот и начали тихонечко подвывать, родившиеся к тому времени дети заплакали, не родившиеся – недовольно забили ножками в утробах. Затем все враз стихло и стало слышно, как пули чешутся в стволах и затворах, как им тесно в рожках и обоймах, как им хочется напиться человеческой крови, нарваться мяса и наломаться костей. Наступил критический момент. Джим подошел уже вплотную к траншее. Голос Вершителя Судеб прокашлялся в динамике и спросил, явно пытаясь напускной сердитостью заглушить волнение:

— Ты Джим Гаррисон?

— Да, это я, генерал Франко Баптисто, — спокойно, но почему-то громче самого генерала ответил Джим. – Но это не единственное, что я знаю. Я знаю, например, что когда ты был полковником, то ты уговорил своего любовника застрелить тогдашнего главнокомандующего. Бедный Энрике, он сделал все, как ты просил. Потом ты лично руководил его пытками и расстрелом, но он тебя не выдал. Это ведь было тебе не впервой, помнишь, когда ты был капитаном, еще при колонии, то еще тогда расстреливал демонстрантов? А молодым лейтенантом, куда делись Лючия с ребенком? Ты был уверен, что их никто не найдет в том болоте и ты спокойно сможешь жениться на дочери своего полковника. А помнишь, Анголу, Франко?

Динамики, все это время, молча сопевшие (хотя это они может быть просто очень громко фонили), прервали свое молчание, видимо обладатель небесного голоса не пожелал слушать о том, что происходило в Анголе, и послышался сиплый крик: «Огонь!» Ничего не произошло и после небольшой паузы, голос застрочил как из так и не выстреливших пулеметов: «Огонь! Огонь! Огонь…» постепенно захлебываясь, он перешел на хрип и затих. К тому времени Джим уже был на гребне траншеи и кто-то из ближайших к нему солдат, стоя на одном колене, уже пытался поцеловать край его простыни, той самой в мелких розовых поросятах. Проведенный нами через пустыню народ, что-то такое почувствовал и с радостными криками бросился на уже бывшую линию обороны, где началось массовое и неорганизованное братание с военными. Выстрелы в воздух, обнимания, целования и чепчики ввысь. Я вылез из своего инкассаторского грузовика и попытался протиснуться к Джиму, но это было не под силу человеку. Лишь змея, могла прошмыгнуть между ног, что и сделала Елен, подоспев к Джиму с каким-то графином воды, принялась поить триумфатора и утирать ему эфемерный пот со лба, сосредоточенно при этом сдвинув брови. А тем временем Джим сказал, что-то в духе: «А теперь айда во дворец». И все двинулись в центр, к президентской резиденции. Где-то по городу уже шли небольшие столкновения между полицией и восставшими, которые восстали, как только мы приблизились к городу. Но мы как огромная волна шли по улицам города, в которой гасло любое пламя конфликта и все становилось частью этой водной массы. Нас стало так много, что когда мы вышли на центральную площадь и застопорились из-за человеческой пробки, то ходить можно было уже лишь по головам. Джима практически вынесли на руках к входу во дворец, охрана которого тут же покидала свое оружие на землю. Джимми вручил их начальнику в обмен на его шпагу, первые, что попалось под руку – апельсин. Джим зашел ненадолго вовнутрь сам, попросив свих сопровождающих обождать немного у входа. Я залез на уличный фонарь и мог все хорошо с него рассмотреть. Какой разговор происходит сейчас внутри дворца я себе примерно представлял, так как наблюдал уже один раз свержение Джимом диктатора, правда калибром помельче, и не при таком скоплении народа. Через десять минут от задних ворот отъехал бронированный автомобиль с темными стеклами и не менее темным президентом внутри и начал осторожно пробираться сквозь толпу, которая уже не столь осторожно проверяла данный транспорт всеми подручными средствами на предмет его крепости. Но в это время на балкон вышел Джим и машину оставили в покое, начав протискиваться поближе, чтобы услышать что-то наверняка очень важное. Пока помощники бывшего президента, а ныне пламенные борцы за очередную свободу своего народа, суетливо устанавливали микрофоны и усилительную аппаратуру, а также попутно скидывали вниз знамена и гербы теперь уже бывшего режима, Джимми просто махал рукой, как машут пароходу который, отплывает слишком долго. Толпа ревела, как на финале премьер лиги, и будто бы голы забивались каждую минуту. Воспользовавшись паузой, к Джиму на балкон тихонечко просочились его опостыли и чуть позже Елен, которая к тому времени уже успела переодеться в блестящее оранжевое платье. Видимо она быстренько обнаружила, по следам отступления президентской супруги в виде разбросанных манто и рассыпанного жемчуга, ее гардеробную и нашла в ней кое-то по своему размеру. Толпа продолжала гудеть и раскачиваться, патроны к тому времени уже у всех позаканчивались и военные просто трясли автоматами над головами. Когда, наконец, после волшебных слов: «Раз, два, три», появился звук, Джим поднял вверх какую-то бумагу и сказал, что нет у них теперь больше президента. Все вокруг радостно заорали, как будто Джимми объявил, что каждый из них выиграл по автомобилю.

— Вам не нужен больше президент, — продолжал Джим. – Вам не нужен больше никакой другой правитель, ни надсмотрщик, никто! Вам нужны лишь люди, которые вас окружают, но они у вас уже есть. Обернитесь вокруг. Посмотрите вовнутрь себя, посмотрите, кого вы видите там? Нравится ли вам этот человек? Хорошо, если не нравится! Хорошо, если вы захотите, чтобы этот человек стал лучше! Но я вас всех люблю такими, как вы есть, потому, что не бывает плохих людей, не бывает!

Далее продолжилась небольшая, но очень проникновенная речь в том же духе, ее я дослушивал, уже соскользнув со столба, так как мои потные руки мне были нужны, чтобы утирать себе слезы. Эту речь теперь начинают учить отрывками еще в пятом классе, и к выпускному ты должен знать ее уже назубок, потому что иначе диплома о среднем образовании в этой стране получить невозможно. К тому времени как Джим закончил свое историческое выступление, уже все соседние фруктовые лавочки и магазинчики были разграблены доблестными революционерами на предмет апельсинов и почти у каждого из митингующих он был в руке. Чтобы не аплодировать Джиму в конце его спитча одной рукой, а хлопать с соответствующим ситуации фанатизмом, все начали подкидывать апельсины вверх, яростно бить в ладоши и кричать. Тут революция и победила.

Глава пятнадцатая – последняя, но зато длинная

Еще ни после одной революции, ни в одной стране не становилось жить лучше, и эта не стала исключением. До революции существовать тут всем было как-то не очень, в процессе Джим совосставшие сделали все, чтобы парализовать страну, ну, а сразу после первого апельсинового митинга на теперь уже бывшей президентской площади, ныне площади Свободы, все вообще остановилось. Причем удивительно, что главными ревнителями революции оказались бывшие парламентарии бывшего карманного парламента, а также члены свергнутого правительства. Они вешали себе на шею самые большие апельсины – символ революции, и наперебой устраивали митинги и собрания, на которых старались переплюнуть друг друга в уверениях в толерантности к новой власти и в открещивании от старой, выходя их этих словесных баталий в собственной пене и слюне оппонентов. Отдельно, уже в развернутых интервью, они рассказывали об упорной многолетней подпольной борьбе, я бы даже сказал – пододеяльной борьбе, которую они вели с прошлым, и как теперь выяснилось окончательно ненавистным режимом.

Не менее популярными были собрания и митинги, устраиваемые ближайшими приближенными Джима, которые, кто в Столице, кто в регионах, кто, не побоюсь этого слова в забитых деревнях – все зависело от степени приближенности и постреволюционного рвения последыша – наперебой твердили джимовы проповеди и откровения. Все эти выступающие постоянно колесили по стране с довольно высоким уровнем ротации, так что местному населению было вовсе не до работы – все митинговали, чему последние безмерно радовались, так как ленивы и любопытны оные были без меры, в чем я мог убедиться еще в начале своего проживания в деревне, по объемам ежедневно исчезающего в никуда сахара. Народ слушал, открыв рот, иногда даже забывая хлопать и откусывать апельсины, висевшие у каждого на шее, для того чтобы рассказы о революции приправлять еще и ее вкусом. Докладчики на этих митингах очень сильно разнились в показаниях относительно произошедших революционных событий, а так же чудес, совершенных Джимом или точнее уже почти святым Набии, сходившись лишь в одном – в роли каждого выступавшего в великом деле очередного освобождения народа от очередных диктаторских пут, претендуя при этом как минимум на вторую после великого вождя роль. Выступления же самого вождя происходили на все той же площади, на все том же балкончике. Джим по привычке поселился в гнезде, очередного выселенного павлина, вместе с ним жила и вся его челядь, включая основных приближенных, Елен, меня, а также Барнса со своим помощником, благо президентский дворец был огромен, и места хватало всем. Я жил в отдельной, хорошо запираемой комнате с чемоданами, Барнс со своим неразлучным кочегаром заняли соседнее по коридору купе, тоскуя и регулярно спрашивая разрешения прогуляться к железнодорожному депо – понюхать воздух, как он сам выражался. Выйти из нашего нового дома в первое время было довольно проблематично даже ночью, потому что самые ярые фанаты джимового ораторского искусства, а их было не счесть, ночевали прямо на земле, днем же к ним присоединялись еще и те, кому было, где ночевать и тогда выход из дворца блокировался полностью. Как я сказал, митинги происходили не только на главной площади, но и на всех остальных, работать было некогда, и зараза революции очень быстро парализовала остатки страны, в которой очень быстро закончился порядок, деньги и еда. Остались лишь люди, соответственно без порядка, денег и еды.