Мировой кризис - Уинстон Черчилль

На самом деле правительство США (мы не говорим здесь об отдельных лицах) было осведомлено о содержании каждого из этих тайных договоров и после своего вступления в войну могло в любой момент узнать все необходимые подробности. Но самое удивительное то, что в своей депеше от 29 ноября 1918 г. французское правительство, как мы видели, формально предложило американскому департаменту иностранных дел немедленную отмену всех старых соглашений еще до начала переговоров о мире, Лансинг оставил эту ноту без всякого ответа. Но предоставим опять-таки слово Бекеру, положившись на справедливость его собственных суждений.

«…У нас в Америке мало знали и еще меньше интересовались европейскими тайными договорами. Они ни в одном пункте не затрагивали наших национальных интересов… Каждый знал, что Италия заключила выгодную для себя сделку, когда она перешла на сторону союзников. Но ведь это была война, а на войне все может оказаться необходимым. Даже Государственный департамент Соединенных Штатов, который обязан знать дела внешней политики, ибо ему специально поручено ведение ими, по-видимому, не был заинтересован в этих тайных договорах и, если верить статс-секретарю Лансингу, очень мало или почти ничего не знал о них… Президент, по всей вероятности, знал общее содержание этих тайных договоров, ибо он часто порицал приемы „тайной дипломатии“, очевидно не делал никаких попыток сколько-нибудь полно или подробно познакомиться с ними».

«…Когда Бальфур приехал в Вашингтон в 1917 г. в качестве британского комиссара, он познакомил полковника Хауза с некоторыми из этих договоров. Но полковник Хауз сказал, что он мало интересуется этим, ибо, по его мнению, нужно напрячь всю энергию для того, чтобы выиграть войну; в конце концов он сказал Бальфуру, что „союзники делят шкуру неубитого медведя“. Таким образом советники президента недооценивали важности всей этой проблемы и чувствовали, что обсуждение ее лишь помешало бы энергичному продолжению войны, которое они считали важнейшей задачей момента. Как и вся страна, они верили, что в конце концов, когда мы „разобьем кайзера“, все будет к лучшему…»

«…Если наши дипломаты проявляли недостаточное понимание значения тайных договоров, то что сказать о широкой публике? Она попала в совершенно незнакомую для нее обстановку, слепо подчинялась порождаемым войной чувствам, и те несколько листов, на которых были написаны тайные договоры, для нее решительно ничего не значили…»

Допустим, что все это лишь проявление мужественного здравого смысла. Но если этим можно извинить беззаботность или безразличие правительства и народа США, то спрашивается, насколько же в большей мере такие мотивы были уместны у союзников. Если можно извинить Америку в том, что она недооценивала или игнорировала значение тайных договоров под влиянием «чувств, порожденных войной», то уже и подавно следует извинить Англию и Францию, которые были затронуты огнем сражений, истекали кровью, потеряли убитых самых дорогих им людей, и, чувствуя, что все их национальное существование поставлено на карту, точно так же отстраняли эти договоры на второй план.

Было бы глупо и несправедливо утверждать, что этот дележ возможной добычи стоял в сколько-нибудь тесной связи с тем делом, ради которого вели войну союзники. Когда начинаются войны, то к их первоначальному поводу примешивается много посторонних вопросов, а многие из их конечных результатов совершенно не согласуются с первоначальными целями. Когда в 1898 г. США объявили войну Испании, они вовсе не намеревались взять себе Филиппинские острова и покорить их население, и однако их победа неизбежно привела к обоим этим последствиям. Говорить, что Франция и Англия боролись ради «турецкой добычи», было бы такой же клеветой, как и утверждать, что США затеяли ссору с Испанией ради аннексии и завоевания Филиппинских островов. Быть может, было бы к лучшему, если вся эта клевета была отброшена всеми, хотя это и могло бы нарушить некоторые из тех дешевых кинематографических эффектов, которые так дороги сердцу Станнарда Бекера. Как бы там ни было, существовали тайные договоры, скрепленные подписью великих держав и их честным словом. В то же время договоры эти, если не в главных своих чертах, то в некоторых важных подробностях противоречили широким и простым теориям, воплощенным в четырнадцати пунктах президента Вильсона.

Ллойд-Джордж и британская мирная делегация переправились через Ла-Манш 10 ноября. Их сопровождали морские и военные власти. Им предшествовал обширный штат экспертов-чиновников, заполнивших до отказа один из самых больших парижских отелей. Компетентность сотрудников этого штата, их огромная осведомленность в области истории, права и экономики, а равно и методы, которыми вели свои дела британские чиновники, заслужили уважение как у союзников, так и у неприятелей. «В изящных белых книжках английских экспертов, – пишет один немецкий автор, – по вопросам о бельгийском нейтралитете, рейнской и дунайской проблеме, о будущем маленького Люксембурга и еще на бесчисленное множество других тем можно было найти все, и число этих книжек было легион. Из всех руководств, помогавших разбираться в лабиринте запутанных и перестраиваемых отношений человечества, английская коллекция была самой полной и, как признавали все, более систематической и упорядоченной, чем американская или французская. Даже члены американской и французской делегации часто справлялись в маленьких белых книжечках, когда они старались разобраться в неясных вопросах, по которым они должны были высказываться или делать прогнозы».

Деловая работа всего этого огромного аппарата направлялась сравнительно небольшой организацией – секретариатом военного кабинета, значительно усовершенствованным за предыдущие 4 года благодаря организационным способностям и неутомимой деятельности Мориса Хэнки. Этот морской офицер, будучи еще молодым капитаном, в 1912 г. стал секретарем комитета имперской зашиты. На его ответственности лежало составление Военной книги, на основании которой в 1914 г. вся британская жизнь была переведена с мирного на военное положение. Он вел и приводил в порядок записи о всех главнейших делах, докладывавшихся сначала военной комиссии кабинета, а затем и самому военному кабинету как во время войны, так и во время перемирия. Он знал все; он мог заняться любым вопросом; он был знаком со всеми; он ничего не говорил; он пользовался общим доверием; наконец, по желанию всех он стал единственным секретарем, записывавшим в течение решающих шести недель переговоры, которые велись между президентом Вильсоном, Клемансо и Ллойд-Джорджем и в результате которых были окончательно выработаны условия мира.