Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дэвид посерьезнел и медленно и четко показал: Долли с ними не ездила.
Ясно, ответила я. Он взглянул на меня. Я не знаю! ответила я на незаданный вопрос и вернулась к своим растениям. Он тоже вернулся к работе, но я начала махать руками, и наконец он заметил и посмотрел на меня, вскинув брови. Ты уверен, Дэвид? Мне в голову пришло одно возможное объяснение: может, она присматривала за домом, пока их не было?
Дэвид внимательно смотрел на меня. За домом присматривала Кэйти, ответил он. Она как раз уходила, когда я зашел.
Кто?
Дочь ветеринара. Следила за собачкой, у той могли начаться роды. За несколько месяцев до этого таксу Банни свели с породистым самцом. Теперь Банни регулярно сообщала покупателям лавки о том, как проходит беременность ее собаки, даже если те об этом не спрашивали. Даже если они никогда не видели эту собаку.
Тем утром воздух в теплице казался густым и вязким, как будто растения решили забрать себе весь кислород. Наконец Дэвид постучал по стеклянной стенке и подождал, пока я отвлекусь от своих посадок.
Обед, показал он и коротко улыбнулся. Еще не проголодалась?
С длинными волосами он стал выглядеть немного взрослее, но мальчишеское обаяние никуда не делось. Мы сели за столик, где часто вместе обедали. Обычно он ест одной рукой, чтобы вторая была свободна для разговора; мне нравится смотреть на оживленное порхание его руки куда больше, чем слушать человеческую речь. Я всегда любила этого доброго и кроткого мальчика; его легко любить, он теплее и восприимчивее моей драгоценной дочери, утратившей свою теплоту, став подростком. Дэвид – хороший человек.
Прежде чем познакомить дочь с Дэвидом, я напомнила ей простое приветствие на языке жестов, которое она хорошо знала в детстве, когда нам обеим все еще нравилось молчать. Но когда Дэвид поздоровался, ее руки не шевельнулись; она лишь коротко и безразлично улыбнулась и тут же повернулась ко мне и нахмурилась.
– Я хочу домой, – сказала она. Я стояла рядом с Дэвидом. – Я весь день была в школе.
– Останься ненадолго, – я дала ей возможность извиниться за грубость. – Нам нужно кое-что доделать, – я произнесла это вслух, а не на языке жестов, напоминая ей, что Дэвид также умел читать по губам.
– У нас не получится поговорить, – ответила она, шагнула ко мне и спрятала руки в рукавах школьного джемпера. – Он меня не понимает, – громким шепотом проговорила она, скорее злясь, чем осторожничая.
Тут Дэвид повернулся ко мне и с обычной своей легкостью показал: я закрою. Идите домой. Он улыбнулся мне и показал на Долли: я ее не понимаю. Очень сложная девушка.
Долли уловила, что речь о ней, и тут же повернулась к выходу. С силой толкнула стеклянную дверь, но старые петли ослабли, и дверь не сразу полностью захлопнулась. Она стояла и таращилась на нас из-за стекла, а мы с Дэвидом смотрели на нее из теплицы. С тех пор, приходя ко мне на работу, она всегда ждала меня снаружи, а с Дэвидом не здоровалась. После первой встречи я попыталась ее успокоить и заверить, что Дэвид будет рад с ней поговорить; мол, он привык, что беседа с людьми, не владеющими языком жестов, идет туговато. Долли сидела на диване в пижаме с узором из кроликов и читала библиотечный экземпляр «Леди Сьюзан». В то время она увлекалась Джейн Остин и перечитывала все ее романы в хронологическом порядке.
Она пожала плечами и ответила, не взглянув на меня:
– Ну и славно. Он будет рад со мной поговорить. Но я не хочу говорить с ним, – она перевернула страницу, картинно щелкнув пальцами и показывая, что разговор окончен.
Подруги Долли никогда так не дерзили матерям. Я знала, потому что видела их вместе и наблюдала за ними со стороны. Другие матери говорили с детьми как начальник говорит с подчиненными, а у нас начальником была Долли. Я привыкла к ее приказному тону, хотя тот плохо сочетался с ее прелестным детским личиком. Дэвид тоже не хотел обсуждать Долли. Когда я о ней говорила, его лицо деревенело и становилось странно неподвижным.
Мы с Дэвидом обычно обедали в теплице. Я садилась в тени, а загорелый Дэвид – напротив, в большом квадрате слепящего солнечного света. В тот день мне не хотелось говорить о Долли и о том, где та была в выходные; я решила его рассмешить и рассказала о случае со стейком тартар, подчеркнув, каким отвратительным мне показалось это блюдо.
Видела бы ты свое лицо! ответил он, показал на меня и передразнил, изобразив отвращение. Хотя ты права. Я бы тоже не стал есть это дерьмо.
Я погрозила ему пальцем за бранное слово, а он довольно улыбнулся. Мы оба знали, что я не возражала против его грубостей, но иногда я все равно шутливо журила его за это, и нам обоим это нравилось. Я питала к нему материнские чувства, и, полагаю, удовлетворяла его потребность в материнской теплоте, ведь его настоящая мать была такой холодной и безупречной. Моя собственная дочь с младенчества мгновенно приходила в бешенство, если кто-то не одобрял ее поведения. В теплице мы с Дэвидом играли в такие детско-родительские отношения, где родителю можно было упрекнуть ребенка, а тот воспринимал это как проявление заботы.
А Долли сказала, что это очень вкусно. Ей понравилось, ответила я, желая защитить дочь, несмотря на их с Витой странные вкусы.
Дэвид кивнул; его лицо стало серьезным, почти суровым. Да, ответил он, представляю.
После работы я пошла к Вите и постучала в дверь. Несколько минут никто не отвечал. Наконец я повернулась, чтобы уйти, и тут она вышла. На ней было короткое кимоно, чистое лицо блестело. Традиционная ванна перед ужином, вспомнила я.
– Ах, это ты, – сказала она.
Кажется, я еще никогда не видела на ее лице такого безразличия. Она, казалось, даже не моргала и не дышала.
Я заранее заготовила приглашение и не ответила
