Пионерский гамбит (СИ) - Фишер Саша

Бешено колотящееся сердце медленно успокаивалось.

Я сжал кулаки от бессилия, вспомнив то, что я только что видел. Карину подкараулили девчонки во главе с Ритой Хиляевой. Я не понял даже половины из их диалога, но оставшегося было достаточно, чтобы понять, что моей дочери угрожают. Если она не принесет тридцать тысяч рублей, то какие-то ее фотографии опубликуют в интернете.

Напоследок мерзкая кривляка Хильда выплеснула в лицо Карине содержимое яркой жестяной банке в ее руках и гордо удалилась, повиливая тощим задом.

А Кара села на скамейку, зажала ладони между коленей и уставилась в темную пустоту.

Кто-то из моих соседей заворочался, металлическая решетка завизжала. В коридоре раздались чьи-то тихие шаги. Засыпать обратно мне не хотелось.

Кажется, все эти сны про Карину что-то значили. Будто я должен что-то сделать правильно, и тогда у нее все будет хорошо. А если я ошибаюсь, то... Получается, что я где-то ошибся? Что-то сделал не так? Или наоборот не сделал того, что должен был?

Заворочался мой сосед. Я воспользовался звуком и соскользнул со своей кровати. Босиком подкрался к двери и прислушался. Выглянул. Коридор был пуст. Туслкая лампочка освещала дальний его конец, квадраты света расчерчивали пол веранды.

Я просочился сквозь щель двери. Интересно, сколько сейчас времени? Совсем глубокая ночь, или я проспал всего каких-нибудь полчаса?

На цыпочках я дошел до дальнего края коридора. Приложил ухо к двери комнаты воспитателя. Хозяин комнаты не спал. За дверью бормотал радиоприемник. Кажется, даже на каком-то иностранном языке. Потом раздался звук отодвигаемого стула, и я метнулся в сторону, чтобы если вдруг мой папа выйдет, то не заметит меня из-за двери. Но выходить он, похоже, не собирался. Стукнула дверца тумбочки, зашелестел пакет, потом — фантик от конфеты.

Я перевел дух и подошел к двери Елены Евгеньевны. За дверью было тихо.

Ничего необычного.

Я вернулся на исходную, постоял возле своей кровати, а потом решительно сунул ноги в кеды. Спать не хотелось совершенно. Хотелось выйти на воздух и подышать свежим воздухом.

Уже не таясь, я открыл дверь, и слегка пошатываясь, будто спросонок, направился к выходу.

От зябкой ночной прохлады по коже тут же побежали мурашки. Я свернул как бы в сторону туалета, но до самого домика не дошел, опустился на траву рядом с толстым деревом почти сразу за углом корпуса. Не то, чтобы прятался, но просто чтобы в глаза не бросаться.

Я попытался подумать логически. Допустим, я здесь не просто так, а с какой-то важной миссией. И мне за это лето нужно сделать что-то важное. Не зря же я оказался в том самом месте и времени, где встретились мои родители. И Игорь еще, который почему-то потом будет носить фамилию моей матери. Если вспомнить всякие там «Назад в будущее» и прочую временную фантастику, то если вмешаться в отношения, в результате которых я появился на свет, то я на свет никогда не появлюсь. И что тогда? Я просто исчезну из этой реальности? Или просто останусь здесь и не вернусь в свое время?

Я еще раз мысленно представил себе список фактов, которые я знаю.

Игорь и Вера сейчас встречаются. Вера должна вот-вот забеременеть.

Сергей, мой отец, с ней познакомился пару дней назад, по чистой случайности...

Упс. Не такая уж случайность. Он приехал в лагерь, потому что Анну Сергеевну отстранили, а я приложил к этому руку. Если бы я ничего не сделал, Аннушка продолжала бы держать нас в ежовых рукавицах своих представлений о хорошем детском отдыхе, а Прохоров продолжал бы бороться за честь отряда всякими сомнительными средствами. Во имя великой цели же.

Интересно, а как было в той реальности, где был обычный Кирилл Крамской? Писатель-фантаст с вегето-сосудистой дистонией... Ну или из-за чего там можно грохнуться в обморок и кровь носом пустить?

Итак, еще раз.

Игорь. Человек с очень большими проблемами. Если верить моему соседу по палате, как его? Баженову, кажется... У него отец сбежал в Израиль, по этому поводу его отовсюду отчислили и вычеркнули. Я напряг память. Евреи? Что я вообще помнил про национальный вопрос в СССР? Вроде мое детство было никак не омрачено какой-либо формой ксенофобии. В моем классе учились близнецы Камо и Карен Абкаряны. Первая моя любовь еще из детского сада была казашкой. До сих пор помню имя, Искакова Джамиля. А про евреев я знал только то, что их активно не любил Гитлер. Ну и еще ряд бизнесменов неудачников, которые во всем были готовы винить детей земли обетованной.

Или все-таки...

За деревьями раздался тихий девичий смешок. Очень близко, рядом с нашим корпусом. В свете фонаря блеснули платиновыми искрами длинные волосы. Раздался звук торопливого поцелуя, небольшая возня, а потом чья-то темная фигура торопливо удалилась.

Ирка Шарабарина, а это была именно она, притаилась рядом со стеной отряда. Прислушалась. И стала пробираться к приоткрытому окну в девчачью спальню. Интересно, почему, когда мы пытаемся быть незаметными, то неизменно принимаем эту идиотскую позу — согнувшись и на полусогнутых ногах? Вот сейчас, например, это было совершенно ни к чему. Макушка Шарабариной до окон все равно не доставала. И идущий подобным образом человек привлекает к себе гораздо больше внимания, чем просто шагающий обычным образом. Ну, вроде как, из туалета возвращается... Зачем в окно лезть? По привычке?

— Нарушаем, гражданочка! — вполголоса сказал я.

Шарабарина аж подпрыгнула.

— Крамской, ты обалдел? — громким шепотом прошипела она. — Ты что, следишь за мной?

— Неа, просто не спалось, вышел посидеть, — я усмехнулся.

— А если кто-то проснется из старших?

— Скажу, что не спалось, и я вышел посидеть, — я снова усмехнулся. — Мне и врать-то незачем, я же не на свидания бегаю.

— Это было не свидание... — возмущенно прошептала Шарабарина. — Слууушай... Надо поговорить. Давай только отойдем подальше, ладно? А то услышат еще...

Я поднялся, и мы с Иркой тихонечко углубились в лес по тропинке. До забора.

— Ты же знаешь, с кем я встречалась? — спросила Шарабарина, усевшись на травяную кочку. Лицо ее было скрыто тенью, кружевные брызги света от фонаря лишь слегка золотили волосы.

— Понятия не имею, — хмыкнул я и тоже сел. Под задницу попалась сосновая шишка, конечно же... Хорошо, не муравейник. Хотя может я еще просто не почувствовал.

— Свистишь же?

— Я правда не видел, — я пожал плечами. — Только удаляющийся силуэт.

— Игорь догадался, что это мы с Коровиной все устроили, — тихо сказала Шарабарина. — И вызвал меня на разговор. А я сначала не хотела идти, потом пошла. А он...

Она замолчала и громко засопела. Я не подгонял и не переспрашивал. Все равно расскажет. Похоже, я ей даже не как советчик нужен, а как стенка, об которую бьют мячиками теснящихся в голове мыслей, чтобы принять решение.

— Он сказал, что только меня любит. И что когда мне исполнится восемнадцать, мы поженимся. А Верка ему нужна совсем не поэтому. Вроде как, у него сейчас какие-то проблемы из-за отца или обоих родителей. И ему нужна чужая фамилия. Только вот четыре года он ждать не может, потому что тогда он ничего не успеет сделать. А он... А она... В общем, Верка ничего не должна заподозрить, она считает, что все по-настоящему. И что он в конце смены собирается сделать ей предложение, но хочет, чтобы я знала, что это все не по-настоящему. Не знаю, почему я тебе это все рассказываю...

— Потому что хочешь подумать вслух, — сказал я. — А думать об Коровину опасно, она болтливая.

— Да... Наверное...

Она наклонилась вперед, и кружево света упало на ее лицо. Сейчас она не пыталась меня соблазнить. Она выглядела... тревожной.

— Рановато детство заканчивается, да? — спросил я.

— Что? — вздрогнула девушка. — Я не знаю. Мне вся эта история кажется тупой какой-то. Он будет ходить всюду с Веркой-физручкой, а я должна пробираться к нему тайком. И вести себя паинькой, потому что у него проблемы, а я же не хочу, чтобы у него были проблемы... Что скажешь?