Пионерский гамбит (СИ) - Фишер Саша

— Ты ему веришь? — спросил я. Вот, значит, как. Вот откуда у него фамилия Снегов. Он был женат на моей матери. Видимо, совсем недолго.

— Вроде бы да... Или нет. Не знаю. Это неважно, говорит он правду или нет. Мне не нравится, что он ходит с Веркой. Меня прямо трясет всю.

— А по-моему, он свистит, — решительно сказал я. — Просто пытается усидеть одной задницей на двух девушках. Вера может ему за такие выкрутасы поотрывать всякие лишние части тела, вот он перед ней и шифруется.

— А я, значит, не могу, да?! — Шарабарина резко выпрямилась.

— Так это же не я так думаю, а Игорь этот ваш мутный тебе такую схему предложил, — я пожал плечами. — С Верой он при всех хороводит и обжимается, а тебя вот только по ночам приглашает. И при всех еще и равнодушного из себя корчит. Чего тебе, девочка?

— Да что ты... — Шарабарина шумно выдохнула и сжала кулаки. — Он сказал, что по-настоящему только меня любит!

— А ты уверена, что он это только тебе сказал? Что какая-нибудь балерина из третьего отряда тоже к нему на ночные свидания бегает, например.

— Фу... Я... Нет. Мне надо подумать. Давай уже спать пойдем, Крамской. Кто первым, ты или я?

На утренней отрядной линейке Шарабарина устроила нам всем разнос за разбросанные фантики и бардак вокруг корпуса. Она орала прямо как настоящий сержант морской пехоты Хартман. Куда там Прохорову! Этот светловолосый ангел превратился в огнедышащего дракона, на которого мы все даже глаза поднять опасались. Даже Елена Евгеньевна.

— Сегодня у нас банно-постирочный день, напоминаю для тех, кто не заметил на доске, — сказала она уже нормальным голосом. — Пакуем свои грязные вещи и шагом марш в санблок. Но сначала чтобы собрали весь мусор! На первый второй рассчитайсь! В две шеренги стройся! Направо! Шагом марш!

Санблоком оказалось приземистое здание в дальней от нас части лагеря. Неровные беленые стены, плоская крыша и два входа. Женское отделение и мужское, соответственно. Внутри все устроено просто, дешево и сердито — в дальней части, на общей стене двух отделений, несколько ржавеющих душевых леек, торчащих из трубы, покрытой толстым слоем потрескавшейся краски. Стены до середины закрыты грязно-голубым кафелем, на полу — коричневая шершавая плитка. Полумрак разгоняли тусклые светильники-шары.

А вторая часть, между входом и душевой, очевидно, была «постирочной». На длинной лавке вдоль всего помещения стояли оцинкованные тазы с ручками. А из стены торчали краны — отдельно холодная вода и отдельно горячая. Никаких дополнительных удобств не было. Сток был оборудован тоже дешево и сердито — как дырка в полу, куда, по всей видимости, должны будут стекать пенные реки.

Я сыпанул в тазик порошка «Лотос» из картонной коробки, которую нам выдала с собой Елена Евгеньевна. Побулькал рукой в воде, чтобы перемешалось. Отдернул руку из-под горячей струи. Да уж, а ведь я и забыл, когда последний раз стирал на руках! И что надо теперь с этим бельем делать?

Я закрыл оба крана, решив, что ладно, терпимо, жжется, конечно, ну и фиг с ней. Поболтал в воде рукой еще раз. Огляделся в поисках каких-нибудь еще инструментов для стирки. Вроде память подсказывала мне, что должна быть какая-нибудь стиральная доска, об которую тереть. Но ничего такого. Только здоровенные деревянные щипцы висели на одиноком крючке в правой стене. Такая вот она, суровая пионерская реальность! Придется как-то справляться. Вредный порошок растворяться в воде вообще не торопился. Он крутился, как кусочки пенопласта в «снежном шаре». Но зато на поверхности воды начала появляться пена. Ну что ж, уже достижение!

Я покидал в таз свои футболки и трусы и скосил глаза на остальных ребят. Каждый из них со своим тазом поступал по- разному. Марчуков набулькал уже пену чуть ли не с шапкой и теперь дул на нее. Что там за картины этот фантазер представлял в своей голове — ураган над снежными вершинами или ледяные хребты Антарктиды — понятия не имею. Мамонов методично жамкал свои шмотки в мыльной воде по очереди, потом отжимал и складывал получившиеся каральки рядом с тазом на скамейку. Кто-то просто несколько раз окунул вещи в воду и опрокинул таз с пеной на пол.

Ну ладно, в целом-то технология понятна, что я, право слово, как маленький? Или наоборот, как чересчур большой, которому уже много лет вещи стирает и сушит стиралка, а посуду моет посудомойка. Машина, а не сотрудница.

Выполаскивать дурацкий порошок пришлось в трех водах. И все равно какие-то крупицы его остались, А потом еще никак не удавалось смыть с рук ощущение, что на них этот самый порошок застыл тонкой пленкой и жжется.

Место для сушки тоже оказалось здесь же — несколько столбов, а между ними — натянутые веревки с болтающимися в разных местах прищепками. Я подумал, было, как вообще отличать тут свои вещи от чужих, но уткнулся практически носом в бирку на внутренней стороны своей футболки, которую я как раз пытался прищепить деревянной штукой, у которой пружина постоянно соскальзывала и не хотела ничего держать. «К.Крамской» — было написано на крепко пришитой вдоль шва тряпочке. Как я раньше не заметил? Наверное, просто не разглядывал...

К обеду чистота и порядок на территории отряда и в комнатах были восстановлены, постельное белье — заменено на чистое, правильные фантики — отсортированы и сложены Коровиной в коробку из-под конфет «Родные просторы», что-то они там с этими фантиками важное затевали. То ли, тому отряду, кто больше сдаст, полагались еще конфеты, то ли какой-то другой приз, то ли у них просто появилась идея сделать из фантиков корзинку. Ну, типа такое конфетное оригами.

После тихого часа я хотел, было, пойти разведать, что тут есть за кружки, а может еще раз попробовать напроситься к Вере на тренировки, но тут на меня и Мамонова налетел Марчуков и завопил, что нам нужно срочно идти в комнату отдыха, там есть телевизор, а по телевизору повторяют «Этот фантастический мир», который он пропустил из-за этого всего. Чего конкретно «всего» не уточнил.

Что это за программа, я не знал, но энтузиазм Марчукова оказался заразительным, так что я на него поддался.

Комната отдыха была в том же здании, что и столовая, только вход сбоку. Если бы Марчуков меня туда не повел, я бы ни за что не догадался, что это не помещение для персонала, а вовсе даже доступное всем место с диванчиками, как у нас на веранде, и обшарпанным ящиком телевизора на тонких ножках. От ручки переключения программ остался только плоский штырек, но все было продумано — на телевизоре лежали много повидавшие металлические плоскогубцы с намотанной вместо рукояток синей изолентой. От этого зрелища у меня даже случился коротенький приступ ностальгии — точно такой же «Рекорд» стоял у моей бабушки. И даже ручка была сломанная. Помнится, лет в пять я был очень горд, когда мне наконец было позволено воспользоваться плоскогубцами, чтобы переключить каналы.

Программы оказалась чем-то вроде... Я даже не знаю. Там были две театрализованных постановки, нечто среднее между любительским кино и театром. Перед началом действа на экране появился внушительного вида мужчина с веселыми глазами и ежиком темных волос. Я бы его не опознал, но титры сообщили, что это был космонавт Георгий Гречко. Сами постановки были скучноватыми, с множеством пауз и глубокомысленных диалогов. Первая по рассказу Бредбери, который я не читал, зато вторую я опознал сразу же — «Малыш», Стругацких. Изображение на черно-белом экране было так себе, так что я все больше смотрел на других собравшихся здесь ценителей фантастики. Их было довольно много, все места заняты. Никто не разговаривал, все с почти благоговейным восторгом внимали мутным фигурам на экране. В одном из актеров я даже с удивлением опознал Янковского.

Перед сном пришлось еще разок послушать не очень краткий пересказ просмотренного, где-то на середине «Малыша» я уснул.

Без спецэффектов, в виде снов из будущего, к счастью.

Я почти подпрыгнул на кровати от неожиданного звука, который меня разбудил утром. Это был не горн, как всегда. И даже не топающие однопалатники.