Стрелка - В. Бирюк

Получив сиё пастырское благословение, одела она одежду тёмную, велела запрячь лёгкий возок свой игуменский, да прикатила к тому месту, где мы её нашли. А возок с возницей, дурковатой сестрой-послушницей, выше по лугу стоит, дожидается. Сама же Манефа, найдя удобное место откуда лагерь был весь как на ладони, смотрела, да слушала, да записывали мерзости православного воинства в складень. Для отдачи епископу, всей здешней местности — отцу и святителю.

Вот складень она и совала в сумку. А я в темноте никак не мог понять — что это. Додумался до рожка автомата… Факеншит! Ну не дурак ли я?!

Сухан растянул по песку её чёрное платье, по моей команде она встала на него на четвереньки, накинули сверху плащ, чтобы не замёрзла и не светила всем… своим. И я занялся её столь аппетитным, после мощей Новожеи, упокой господи её душу, задком, лично мною промытым и насухо вытертым. Щедро смазывал маслом в… интересующих местах, благо наш «банный набор» дождался нас под кустиками, звонко хлопал ладошкой для усиления кровообращения и ускорения разогрева… «аппаратуры».

Суёшь палец в корчажку с маслом, вставляешь между её губ. Не певчих, естественно. А там… там фиг. Так зажато, что и не нащупать. Тянешь за косу. Коса у неё длинная, до попы. Удобно сунуть руку под плащ и дёрнуть. Как коней вожжами осаживают. «Чтоб место своё знала».

Тянем-потянем… «Посадил дед репку»… Так за что же Дед посадил Репку? Или правильнее — на что?

Вскрикнула и наделась. Тут надо чётко понимать особенности русской грамматики: когда женщина одевается — это уже потом, а вот когда надевается… На мой ледяной скользкий палец. По первый сустав.

Замерла. Прислушиваясь к себе, к чуть заметному движению первой фаланги пальчика.

К прикосновении подушечки. К скольжению ноготка. Внутри себя.

Даже дышать перестала. «Поднятая на дыбы».

«О мощный властелин судьбы!Не так ли ты над самой безднойНа высоте, уздой железнойРоссию поднял на дыбы?»

Первая фаланга среднего пальца как «мощный властелин судьбы»? — Так это смотря — чей палец. И смотря — где. И — чьей судьбы. Я ж — не всю Россию!

Да, точно не девица. Но обет целомудрия соблюдает. Наверное… При такой температуре окружающей среды ничего достоверного сказать нельзя.

Хорошо игуменья прогибается — приятно смотреть. Даже без «узды железной» — просто косу в натяг. Поясницы у инокинь разработаны — они ими постоянно поклоны бьют. А если «узду» чуть по-опустить?

Нехорошо: сразу сгорбилась, охнула, соскользнула. Осанка совершенно неэстетичная. Нет, без вставляния чего-нибудь куда-нибудь — осанки не получается. Русская мудрость так и говорит: «будто кол проглотил».

Снова осадить. Во-от. Уже лучше, уже прогиб и сама держит. А если последовательно всеми фалангами?

Прохождение каждого сустава воспринимается как отдельное важное событие. Всё. Жаль — только два. А если с переворотом? Резьба бывает — левая, а бывает — правая…

Ахает, но позу сохраняет. А если на два пальца? Тпру! Стоять! Куда пошла! Осади!

– Читай молитву.

– К-какую?

– Предсмертную. Ты, вкупе с епископом своим, совершили злодеяние. Душегубство. Убили женщин, иные из которых — невинны. Ибо не они выбирали путь, по которому шли, но лишь следовали добродетели смирения и покорности, послушания старшим да высшим. Ты же возомнила о себе — праведница. Обличала грехи несуществующие. Взяла себе роль судии. Что ж, теперь и тебе идти теми же путями. Дорогой блуда к омуту бесчестия. В хоровод утоплениц.

– Богородица, дево, радуйся… А-а-а!

– Что? Больно? Толстоват? Терпи. За грехи свои. Уж она-то обрадуется. Что с дуры за дурость взыскано. А теперь — сама. Надевайся. Ну! Глубже! С радостью! Ибо и казни, насылаемые за грехи наши, надлежит принимать с восторгом и умилением. Давай-давай, сучарка крестанутая, расстарайся по-курвиному. Ты им — смерть пропела, ныне тебе самой — их песни петь. Глянь туда. Вишь — костры горят. Там под тысячу здоровых пьяных мужиков. У которых их подружек отобрали. Вот кину тебя им на замену… Уж они-то с тобой поиграются! Сразу-то не умрёшь, но так… набалуешься, что все молитвы из мозгов по-вывалятся. Даже и «господи спаси» — сказать не сможешь.

Не могу точно вспомнить цитату из воспоминаний той кореянки из японского солдатского борделя. «Не важно: было ли утро или вечер — едва один солдат выходил, как входил другой». Там «входил» — речь о помещении?

Некоторое время я развлекался, заставляя её воспроизводить типовые реплики и движения профессионалок. С упором на непристойные пожелания и оценки. Уделяя особое внимание демонстрации интонационного богатства её прекрасного певучего голоса. Жаль, арий Верди она… увы. А то я такой бы текст ей подкинул!

Приходится работать исключительно с древней классикой:

«Зайди, будем упиваться нежностями до утра,Насладимся любовью;Потому что мужа нет дома;».

Наложить на текст от Соломона поток ахов, охов, стонов, варьировать повторы и смыслы… «Зайди» — куда именно, чем именно, на какую глубину, предпочтительный угол атаки при захождении… оценка, вариации и оттенки продолжительности… и тональности звучания…

Потом занялись разными богохульствами, смешивая канонические тексты с детской похабщиной: «Уд твой иже еси в моей писи…».

Увы — не пробивает. Ужаса нет, душевного потрясения — не возникает.

Мы уже несколько согрелись, так что попытки подёргать её за груди, покрутить соски, пощипать за бока — существенного эффекта не давали. Были бы у меня руки ледяные, а так… Ступор. Одурела. Повизгивает, тупо повторяет сказанное… Воздействие гаснет в тонком верхнем слое, глубины души не затрагивает. И что оттуда выскочит через час…?

«Чужая душа — потёмки» — русская народная мудрость. Верю. Но мне от этого не легче: как-то надо исключить саму возможность доноса епископу.

Так же, безропотно, не отрывая головы от скрещенных на песке рук, она восприняла замену: отработав своё, я уступил место Сухану. Тут даже озвучка стала существенно беднее — чисто ритмическое по-ахивание.

И что теперь с этой дурой делать? Утопить? Первоначальное стремление выглядело наиболее правильным, но… Теперь, после полового акта с этой женщиной, после наполнения её лона собственным семенем…

Забавно, но использование презерватива снимает этот оттенок восприятия даже на подсознательном уровне. А неиспользование — наказывается на законодательном. Поскольку подчёркивает гендерное неравенство: одни от этого могут забеременеть, а другие, как ни старайся… Что и послужило основанием для судебного преследования основателя WikiLeaks.

Архетипы, факен их шит! Убить женщину, которая может стать матерью твоего ребёнка… Для этого нужно считать женщину человеком. Равным, таким же. Убить равного… — это один круг проблем. Для нормального самца — нормально, хотя и напряжно.

Убить продолжение своего рода… Инстинкт против. Как показал опыт смешанных команд в военном флоте Израиля, в критических ситуациях моряки больше заботятся о спасении женщин, чем о сохранении живучести корабля.

Грохнуть традиционно оттрахнутую женщину тяжелее, чем нетрадиционно. Или — мужчину, вне зависимости от его оттрахнутости. Парадокс.

Моя ярость как-то… нет, не исчезла — чуть отодвинулась. Утопить игуменью… — неправильно. Оставить её в живых? Она побежит к епископу. Может, её как-то… попортить? Ну, там… язык вырезать? Так она напишет. Руки-ноги переломать? — Добрее утопить. А живая… — хоть бы и не сразу, но всё равно — сообщит Феодору. И мне будет… бздынь.

Человеческая душа — очень живучая субстанция. Её мало растоптать, порвать. Её ещё нужно собрать, разгладить. Чуть в другой конфигурации. Иначе она сделает это сама, по-своему.

То изнасилование, которое я ей тут устроил… Она один раз в своей жизни пережила — второй раз… Если сразу с ума не сошла — дальше легче будет. Вера в бога, вера в Федю… крепкие устои. Отлежится, по-постится, исповедуется… и донесёт.

Она боится меня… Но это — только «здесь и сейчас». Нужно что-то… что сделает невозможным её духовное возвращение к «епископу-убийце». Что-то типа «чёрной мессы»? И где я возьму здесь подходящий реквизит?

Я лежал на песке, опершись на локоть, посматривал на монотонные движения Сухана, едва видимые в свете звёзд, отражающихся в мелких озёрных волнах, на наш лагерь в стороне, где постепенно стихал пьяный рёгот, и гасли костры, на полосу тумана, начавшегося собираться у острова. Под руку попала сумка игуменьи. Надо бы стереть её складень, то, что она там по-записывала.

В сумке выпирал её наперсный крест. Крест интересный: похож на латинский «крыж» — нет верхней и нижней перекладинок. На верхней должна быть табличка с указанием вины преступника — надписью «Іисусъ Назорей, Царь Іудейскій». На нижнюю — казнимые на кресте должны ноги ставить. Но у Иисуса она была плохо прибита — перекосилась. А вот сам распятый — на месте.