Смерть эксперта-свидетеля - Филлис Джеймс

– Макс, что с тобой?

Голос Доменики, резкий от волнения, вернул его в настоящее. Мысли его повернули назад, сквозь калейдоскоп вихрем летящих лет, сквозь смерч навсегда запечатлевшихся образов детства и юности, к последнему незабываемому образу, все еще четко сфокусированному, навеки запечатленному в его памяти: безжизненные, впившиеся в пол лаборатории пальцы Лорримера, помутневший полуоткрытый глаз Лорримера, кровь Лорримера.

– Иди переодевайся. Я позабочусь о вине, – сказал он.

Глава 7

– Что люди скажут?

– Ты всегда только об этом и думаешь, мам, что люди скажут! Какая разница, что они скажут? Я не сделала ничего такого, чего надо было бы стыдиться.

– Еще бы ты сделала! Если кто такое скажет, твой отец им мозги-то сразу вправит. Ноты же знаешь нашу деревню, а на чужой роток не накинешь платок. Тыща фунтов! Я своим ушам поверить не могла, когда этот поверенный позвонил. Очень даже подходящая сумма. А к тому времени, как Ллли Пирс доберется до «Звезд и плуга», чтоб там эту новость сообщить, эта сумма до десяти тысяч успеет вырасти, можешь мне поверить.

– Кому какое дело до Лилли Пирс? Она просто глупая старая корова!

– Бренда! Не смей такие слова говорить! Кроме того, нам в этой деревне жить приходится!

– Ну, вам, может, и приходится, а мне вовсе не обязательно. И если тут у них мозги так настроены, то чем скорее я отсюда уеду, тем лучше. Ох, мам, да не смотри ты на меня так! Он просто хотел мне помочь, хотел доброе дело сделать. А может быть, это у него просто порыв был такой, и он подумать не успел.

– Знаешь, не очень-то чутко с его стороны. Мог бы сначала обговорить это дело с твоим отцом или со мной.

– Но он же не знал, что скоро умрет!

Бренда и ее мать сейчас были в доме одни: Артур Придмор отправился на заседание приходского церковного совета. Посуда была вымыта, кухня прибрана, им предстоял долгий свободный вечер. Слишком обеспокоенные, чтобы усесться перед телевизором, и слишком занятые необычайными событиями дня, чтобы взяться за книгу, они устроились у камина, встревоженные, радостно возбужденные и в то же время испуганные. Им сейчас так недоставало крупной и уверенной фигуры Артура Придмора на его всегдашнем месте – в кресле с высокой спинкой. Наконец, миссис Придмор, встряхнувшись, пришла в себя и взяла корзинку с рукоделием.

– Ну, что ж. По крайней мере это поможет свадьбу как следует справить. Если тебе придется взять эти деньги, лучше всего положить их на сберегательный счет на почте. Ты возьмешь их оттуда, когда они тебе нужны будут, да еще проценты получишь.

– Они нужны мне сейчас. Купить книги и микроскоп, как доктор Лорример хотел. Он мне их для этого оставил, и я так и собираюсь с ними поступить. И кроме того, если кто-то оставляет деньги специально для какой-то цели, их нельзя тратить ни на что другое. Да я и не хочу, попрошу папу сделать в моей комнате полку и рабочий стол. Сразу же и начну готовиться к экзамену на аттестат повышенного уровня по естественным наукам.

– Он не о тебе должен был думать. А как же Анджела Фоули? У нее, бедняжки, такая тяжелая жизнь была. Ни пенни по завещанию своей бабки не получила, а теперь еще и это.

– Это нас совсем не касается, мам. Это его дело. Может, ей и оставил бы эти деньги, если б они не поскандалили.

– Как это – поскандалили? Когда?

– Как-то на прошлой неделе. Кажется, во вторник. Как аз перед тем, как я домой пошла, и почти все сотрудники же из Лаборатории ушли. Инспектор Блейклок послал меня вверх, в Биологический, с запросом по одному из заключена для суда. Они были вдвоем в кабинете доктора Лорримера, и я слышала, как они ссорились. Она у него денег просила, а он сказал, что не даст, а потом еще сказал что-то про то, что изменит завещание.

– Ты что же, хочешь мне сказать, что стояла там и слушала?

– А что же мне было делать? Они так громко разговаривали! Он ужасные вещи говорил про Стеллу Моусон, ты знаешь, писательница, с которой Анджела Фоули вместе живет. Я же не подслушивала нарочно! Я и не хотела ничего слышать!

– Ты могла уйти.

– И опять наверх подниматься от самого вестибюля, да? Я же должна была спросить у него про заключение по делу Маннингса. Я не могла пойти обратно и сказать инспектору Блейклоку, что не получила ответа, потому что доктор Лорример ругается со своей кузиной! А потом, мы в школе всегда чужие секреты слушали.

– Ты уже не в школе. И правда, Бренда, ты иногда так меня беспокоишь! То ты ведешь себя как разумный взрослый человек, а то можно подумать, что ты – девчонка-четвероклассница! Тебе ведь восемнадцать, ты уже взрослая. При чем тут твоя школа?

– Не знаю, чего ты так кипятишься? Я же никому ничего не сказала.

– Ну, тебе придется все рассказать этому детективу из Скотленд-Ярда.

– Мам, что ты! Я не могу! Это не имеет никакого отношения к убийству!

– Кто может сказать? Считается, что полицейским надо говорить все, что имеет хоть какое-то значение. Разве он этого не сказал?

Именно это он ей и сказал. Бренда помнила, как он посмотрел на нее и как виновато она покраснела. Он понял, что она что-то утаила. Упрямо отстаивая свое, она сказала:

– Но я же не могу обвинить Анджелу Фоули в убийстве! Или почти что обвинить! Кроме того, – заявила она торжествующе, вспомнив кое-что из того, что говорил ей инспектор Блейклок, – это будет показание с чужих слов, а не настоящее свидетельство. Он на это и внимания не обратил бы. И, мам, вот еще что. Может, она вовсе и не ожидала, что он завещание так быстро изменит? Этот поверенный тебе сказал, что он завещание изменил в прошлую пятницу, правда? Может быть, это потому, что ему надо было утром в пятницу присутствовать на месте преступления в Или. Вызов из полиции поступил только в десять часов. Он, видно, тогда и заехал к ним в контору.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего. Только, если кто думает, что у меня был мотив убийства, так и у нее был.

– Вот еще! Никакого мотива у тебя не было и не могло быть! Это просто смеху подобно! Это жестоко! Ох, Бренда, ну почему ты не пошла на концерт вместе со мной и папой!

– Нет уж, спасибо большое! Мисс Спенсер со своим романсом «Бледные пальцы, что я так любил!» и мальчишки из воскресной школы, исполняющие этот занудный танец «моррис», который у майского шеста плясать надо! Да еще дамы из Женского института с колокольчиками в руках, и мистер Мэттьюс с акустическими ложками. Видела все это сто раз.

– Но тогда у тебя было бы алиби!

– Так оно у меня все равно было бы, если бы вы с папой остались дома, со мной.

– Было бы вовсе не важно, где ты была, если бы не эта тысяча фунтов. Ну, будем надеяться, Джералд Боулем все правильно поймет.

А не поймет, пусть поступает как знает! Не вижу, какое отношение имеет к Джералду. Я ему пока еще не жена.

И, между прочим, мы еще даже не помолвлены. И пусть лучше не вмешивается.

Она взглянула на мать и вдруг страшно испугалась: только раз в жизни она видела, чтобы мать выглядела так, как сейчас– в ту ночь, когда у нее был второй выкидыш и старый доктор Грин сказал ей, что она не сможет больше иметь детей, Бренде тогда было всего двенадцать. Но ей вдруг вспомнилось лицо матери в тот миг, и выглядело оно точно так же, как сейчас будто кто-то провел по нему все разрушающей рукой, стерев живость, смазав контуры щек и лба, замутив взгляд, превратив это лицо в аморфную маску отчаяния. И Бренда вспомнила и осознала теперь то, что до сих пор лишь ощущала, не понимая: гнев и возмущение, что ее мама, такая несокрушимая и надежная, точно высокая скала посреди безрадостной равнины, сама подвержена страданиям и боли. Она же должна была умерять горести Бренды, а не страдать сама! Утешать, а не искать утешения! Но сейчас Бренда стала взрослее и сумела понять. Сейчас она смотрела на мать новыми глазами, как бы со стороны, увидела ее словно впервые. Дешевое платье из кримплена, безупречно чистое, как всегда, к лацкану приколота брошь, которую Бренда подарила ей недавно, в день рождения. Полные щиколотки над практичными дешевыми туфлями на низком каблуке, пухлые руки в коричневой старческой гречке, золотое обручальное кольцо потускнело и вросло в палец, вьющиеся волосы, когда-то золотисто-рыжие, как у дочери, по-прежнему просто зачесаны набок и схвачены черепаховым обручем, лицо свежее, почти без морщин. Бренда обняла мать за плечи:

– Мам, ну мама же! Не надо так волноваться! Все будет в порядке. Коммандер Дэлглиш узнает, кто это сделал, и тогда все опять войдет в норму. Слушай, давай я сварю какао? Не будем ждать, пока папа вернется с заседания церковного совета. Выпьем по чашке прямо сейчас. Мам, все в порядке. Правда. Все хорошо.

Обе одновременно услышали рокот приближающегося автомобиля. Безмолвно смотрели друг на друга, испытывая чувство вины, словно заговорщицы. Их древний «моррис» звучал совсем не так. Да и не мог это быть их «моррис». Заседания церковного совета никогда не кончались раньше восьми тридцати.