Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине - Виль Липатов

– Хм! Ладно, тетка Лидия, передам в точности.

– Мотри у меня!

– Передам, передам, иди в спокойствии.

Тетка Лидия, значит, определила гаражный маршрут Ивана, который, согласно документам, находился еще в отпуске для экзаменов и на работу выходить не собирался, а вот шел уже быстренько к тракторному гаражу… Здесь темнота сгущалась под стрехами, ласточки там зимовали из тех бедолаг, которые не могли улететь в чужую теплынь. Металл не звенел, не скрежетал – примета плохая или, наоборот, хорошая: первое – сачкуют, второе – тракторный парк находится в образцовом порядке. В гулком от просторности помещении звучал нахально-отчетливо голос дяди Валентина Колотовкина.

– Нельмишша-то в сетчонке призапуталась, истрогой я в ее попасть никак не изловчуся… – медленно и вкусно говорил дядя Валентин Колотовкин. – Н-нда! Ну опосля в брюхо истро гой угодил, а ибласишко-то у меня крен дал, я сам чуток не вывалился. Тут, сказать, мне бы и предел жизни вышел: запутался бы я в сетчишке-то! Главное дело такое: корытишко у меня выпало и, ровно пароходишко, плывет куда ему глаза глядят. Н-нда-ка! Я теперя, народ, человек бескорытный, а это хужее, чем безлошадный, ежели ты проживаешь на Обишке. Лошадь-то мне почто? Лошадь, спрашиваю, накой, ежели самим трактором-от землишшу еле-еле пропахиваешь? Нет, брат, бескорытный хужее, чем безлошадный! Н-д-а-а-а-а-а!

«А еще хужее, когда ни корыта, ни лошади, ни жены, ни сына, ни жизни! – подумал Иван и пошел в темный угол, где разговаривали и слушали. – Почему же они бездельничают, если восемнадцатый стоит на яме без левой гусеницы?»

– Здорово, народ!

– Здорово, Иван! Ты чего заявился? Отпускной ведь. Пятеро рассиживались в темном углу, по именам их Ванюшка обдумывать не стал, но на вопрос ответил.

– Чего я заявился? – зло переспросил Иван. – А того, чтоб самоотверженным трудом лечить зияющие раны.

Пятеро переглянулись, помолчали, опять переглянулись, и дядя Валентин – он в ремонтной не значился – задумчиво спросил:

– А чего, к примеру, ты такой злющий, Иван? Баба уходит, так они всегда уходят, и слава богу, что уходят. Не, Иван, таким злющим сильно плохо.

Но Иван не шутил: вычислив, почему у восемнадцатого нет гусеницы, пошел в душевую, вынул из шкафчика свою родную спецуру, переоделся, вернулся в гараж с инструментальной сумкой под мышкой. Дядя Валентин Колотовкин рассказывал новую историю, и Ванюшка сказал:

– Лишних прошу удалиться. А ты, Витюха, куришь в неположенном месте. Вдруг увидит Варенников – он теперь строгий.

Проверили и подремонтировали ходовую часть восемнадцатого, сменили несколько катков, зашплинтовали колесо. Покумекав над снятой гусеницей, свозили ее в кузницу, а уже когда ставили на место, Ивана отозвал в сторонку вернувшийся к полудню в мастерские дядя Валентин Колотовкин. Потянулся к Иванову уху, встав на цыпочки, и сообщил:

– Тебя родна баба по всей деревне ищет, а в соображенье не возьмет, что ты и вправду от нее работой вылечиваешься. Сама бледная! Спасу нету, до чего сама бледная!

Дядя Валентин был человеком серьезным, и Ванюшка не пошел, а побежал к родной жене. Он долго не бегал: жена встретилась недалеко от центральной площади, на которую Иван выскочил со стороны тракторного гаража, позабыв, конечно, переодеться.

– Настя!

– Иван! Наконец-то! – крикнула Настя и бросилась к спасенному мужу, но вдруг остановилась, словно ее сзади ухватили за полу. – Ты… Ты с работы? Нет… Ах, ты с работы! Ты работал, оказывается, Мурзин!

Бог мой, Ивану бы только переодеться, и дело, наверное, пошло бы по-другому, а он, дурак, помчался в спецовке и даже без телогрейки при двадцати пяти градусах мороза!

– Настя!

– Я слушаю, но должна говорить…

– Говори, Настя.

– И на послезавтра билетов нет. Яков Михайлович говорит, что не в силах помочь. Одним словом, пожалуйста, достань нам с Костей билеты.

Неужели так и останется неизвестным, что же хотела Настя сказать мужу, пока не увидела рабочую спецовку? Может быть, нашла выход из безвыходного положения, может быть, изобрела такой вариант, когда вся сложная система координат сводилась к элементарным трем? Ой, возможно ли такое? Но ведь бегала, искала…

– Достану билеты, – сказал Иван, – достану, но ты скажи, Настя, что хотела сказать.

– Ничего. Вот фантазии!

Хороши фантазии! Отмахал километр чемпионским бегом, стоит на морозе, остывая и замерзая. А она, не обернувшись, пошла в сторону Дворца культуры, где отныне уже не работала окончательно.

– Ванюшка, вали в избу! – заорали справа, потом слева: – Смерзнешь, простудишься, вали в избу…

– Спасибо, я побегу.

Недолгое отсутствие тракторного бригадира в гараже, казалось, никто не заметил: сидели в яме, работали, подгоняли и подшлифовывали, заканчивая восемнадцатый, который по графику должны сдать через три дня. Механик Варенников Николай Павлович, появившись в гараже минутой раньше Ивана, держал речь:

– Вы это чего вдруг в энтузиазм вдарились? Витька, отвечай, зачем решили резко опередить график? Все равно больше червонца премиальных не получите, хоть на год раньше срока. Витька, я тебе говорю!

– Я виноват! – сказал Иван, подходя. – Здорово, Никола!

– Здоров, Иван. Чего раньше сроку?

– Да так… Трудом лечусь.

Николай Варенников подумал и сказал мечтательно:

– Если бы я насчет питья зарок не дал, мы бы с тобой, Иван, напились мертвецки…

После шести часов, когда закрыли и оставили на сторожа гараж, народишко пошел по домам, а Иван Мурзин, неопределенно пообещав тому-другому через полчасика составить компанию, остался возле гаража один. Если бы Настя жила на своей квартире, ему бы прямой путь к матери, а теперь куда двинешься?

– Ванюха, айда домой! – услышал за спиной голос матери. – Нечего шляться по чужим-то людям… Вона, удивляется! Да я кажную твою мысль знаю – не чужой, сама рожала… Айда домой!

Отмахала после работы на ферме два километра до гаража, чтобы забрать сыночка, обогреть и убаюкать… Хорошая мать! Тем не менее Иван сурово набычился.

– А чего дома делать, мам? Насте я билеты утром достану, на самолет посажу, ручкой помахаю. А разговоры и собачиться – мне под горло приступило.

Между тем они уже шли по темно-синему миру. Мать ростом сыну до подмышек, но шагали они похоже: сильно, длинной ногой, твердо вколачивая валенки в жестяной снег. Мурзины шли, работники, верные люди, хоть один из них, выяснилось, подлец и предатель.

– Ответь, зачем тянешь меня на истязание?

– Чего веду? Домой веду, – спокойно сказала мать. – Поесть, попить, поспать. Не бездомный, слава богу!

Ванюшка хмыкнул.

– Ты, мам, говори уж все до конца, пока идем в одиночестве.

– Говорю… Я обратный ход знаю. Тебе надо, Ванюшка, перед женой ползать на коленях… А врачам не верь.

Синева сгущалась быстро, Ванюшка не видел уже домов центра деревни, а материнское лицо с отблеском густой синевы казалось страшненьким.

– В чем я должен врачам не верить? – остановившись, спросил он. – Это интересно…

– А в том, что Любка аборт делать не может… Помнишь, когда еще об этом говорили… Думаю, неправда это.

Мать опустила голову, затаила дыхание. Иван на нее посмотрел ласково и печально.

– И ты, мам, сильно ожесточилась, если предлагаешь Любку без ребенка навек оставить… Знаешь что, мам?

– Но?

– Мы здесь придумкой не обойдемся, не выйдет придумка. Вытерпеть надо, дождаться, как жизнь сама себя поведет. – Они тронулись в путь. – Ты не знаешь, мам, чего меня Настя по всей деревне искала?

– Зачем? Думаю, не иначе как хотела в последнем разговоре с тобой помириться… Слушай, а ежели нам бутылку водки взять у продавщицы Феньки?

Водка не помогла.

Сначала Мурзины сидели за громадным столом, Костя занимал хозяйское место, на столешнице – обычное: щи, поджарка, компот. А бутылка водки стояла нераспечатанной, так как Настя, увидев ее, фыркнула и строго сказала, адресуясь к Прасковье Ильиничне, что ей, Насте, не безразлично, сопьется или не сопьется отец ее сына. Понятно, после такого яркого выступления Мурзины со своей бутылкой водки притихли. И, только покончив со щами, Иван Мурзин сказал:

– А я надеялся, что водка нам поможет. Дескать, придаст новую окраску переливаниям из пустого в порожнее.

Шутка определенно не удалась. На лице Насти читалось одно!

«Развод позже оформим, через загс, как только пришлю заявление. Так и только так, Мурзин!»

– Без водки можно обойтись! – глядя в тарелку, жестко сказала жена Настя. – Я была бы готова пойти на мировую, простить, но… Я себе самой сказала: «Уезжаю! Ухожу!» – и теперь не могу собственное решение отменить. Что-нибудь еще случится, подумаю: «Зря не ушла!» Не случится, тоже буду думать: «Тряпка!»

Ля-ля-ля! Всё кончено.

14

Настя с Костей улетели под субботу; посадили их в турбовинтовой, скоростной, идущий до Ромска два-три мгновения. Поэтому, оторвавшись от земли, машина превратилась в точку быстрее, чем камень, пущенный из рогатки, и сделалось так тихо, как только бывает на огромном пустом поле.