Тайна Соколиного бора - Юрий Збанацкий

Калачов никому не сказал ни слова, но уже жил этим планом, обдумывал его и волновался. То он представлял себе, что Василек осторожно пролез через отверстие и обезоружил, часового, — и сердце тогда замирало от радости; то казалось, что все его расчеты напрасны и из этого ничего не получится. Тогда дрожь пробегала по спине, хотелось вскочить, забегать по вагону, бить кулаками в стену — все равно ведь лагерь… Лагерь смерти! Но эту страшную мысль снова сменяла надежда, и Калачов опять ждал наступления ночи.

…Поезд мчался быстро. За стенами вагона завывал ветер, в оконце через решетку влетал снег. Снаружи уже давно было темно. Через отверстие в двери тамбура пробивался желтоватый свет. Часового не было слышно: он, вероятно, опять задремал.

Калачов встал и осторожно пробрался к двери; он едва не наступил на чью-то руку или ногу.

— Какого черта! Куда лезешь? — раздалась тихая брань.

— Тише! — прошептал Калачов. — Ну-ка, отодвинься!

Те, кто устроился возле двери, очевидно, поняли, что Калачов неспроста гуляет по вагону, и отодвинулись. Кое-кто поднялся на ноги, и все обратили свои взоры на Калачова.

Калачов измерил пальцами ширину отверстия в двери тамбура. Потом потянул к себе Василька. Тот ничего не понимал и дивился, зачем Калачов ощупывает его голову и плечи. Но и это не удовлетворило Калачова, и он топотом приказал Васильку попробовать, пролезет ли голова мальчика в отверстие.

У Василька сильно забилось сердце: он сразу понял мысль Федора Ивановича. Василек был готов на все: он пролезет и через эту дыру, вцепится руками в тонкую шею немца и будет давить изо всех сил, пока не задушит! Он начал осторожно просовывать голову в отверстие… Вот уже просунул до половины — и увидел немца, который дремал, сидя на стуле, убаюканный стуком колес. Но в эту минуту паровоз затормозил, загремели вагоны, потом их резко рвануло. Часовой поднял голову и выругался. Все, как по команде, опустились на пол. В отверстии вспыхнул луч карманного фонарика и, обежав весь вагон, погас.

Василек дрожал, как в лихорадке. Еще несколько секунд — и он навалился бы на немца, схватился бы с ним не на жизнь, а на смерть… Василек ясно представлял себе согнутую фигуру часового, его опущенную вниз голову, тонкую, морщинистую шею. Ударить бы по ней топором или полоснуть ножом!

В голове мальчика промелькнула мысль: а что, если на эту шею накинуть петлю?.. Он зашептал на ухо Калачову.

Федор ответил не сразу, и Васильку сначала показалось, что Калачов не слыхал его. Но потом он крепко прижал к себе мальчика и горячо прошептал:

— Молодец! Настоящий молодец!

Через некоторое время в руках Калачова оказалась длинная веревка, скрученная из разорванного в ленты белья, с петлей на конце. Никто в вагоне не спал. Люди были на ногах, глаза у всех горели надеждой. Место возле двери освободили. Калачов осторожно заглянул в отверстие. Часовой снова дремал, качая головой из стороны в сторону, в такт движению поезда.

Затаив дыхание, Калачов подсадил Василька. Тот осторожно протиснулся в отверстие.

Затем все произошло с молниеносной быстротой.

Заарканенного часового потянули к двери. Его автомат стукнулся об пол. Все, кто был поблизости и мог достать рукой веревку, тянули за нее, да так, что Калачову пришлось сдерживать их, чтобы не оборвали. Через несколько минут Василек свалился в тамбур на задушенного часового и нетерпеливо стал искать задвижку в наружной двери.

В вагон ворвался холод. Люди полной грудью вдыхали свежий воздух. Двери были открыты не в ночь и холод, а в жизнь, на свободу!

Первым выпрыгнул из вагона Калачов, вооруженный немецким пистолетом и автоматом, за ним в холодный снег свалился Василек…

Аленка

Аленка появилась неожиданно. Она была бледна, и Иван Павлович сразу понял, что девушка пришла с плохими вестями.

Командир ценил и уважал Аленку, которая была у них лучшей связной с начала существования отряда. До войны Аленка закончила восьмой класс. Когда началась война, она пришла в военкомат с просьбой послать ее на фронт. Здесь ее и увидел Иван Павлович, который в то время сколачивал свой отряд и подбирал надежных связных. Ему понравилась решительность Аленки. Он видел: такая будет отважно бороться с врагом. Он долго говорил с девушкой, а когда предложил ей остаться в тылу у врага и быть связной в партизанском отряде, она недоверчиво посмотрела ему в глаза:

— Не подведете?

Иван Павлович удивился:

— Как же я могу подвести тебя?

— А так, что в армию не пойду и здесь буду… без дела!

Секретарь райкома улыбнулся:

— Думаешь, что оставим, а сами уйдем? Нет, нас здесь оставляет партия. Это приказ товарища Сталина.

— Я согласна, — тихо промолвила девушка и крепко пожала руку Ивану Павловичу.

Юная комсомолка была неутомима. Она передавала командиру отряда важные сведения о врагах, вербовала в отряд надежных людей. И о ней с благодарностью и любовью вспоминал не один только Леня Устюжанин…

— Что случилось, Аленка? — встревоженным голосом спросил командир поздоровавшись.

— Сейчас… расскажу. Воды бы…

Ей подали кружку чаю. Аленка взяла ее в руки, поднесла было ко рту, а потом, раздумав, поставила на стол и обняла ладонями.

Тимка, сидевший в ожидании распоряжений командира у выхода, с интересом разглядывал девушку. Он не видел ее глаз, обращенных к Ивану Павловичу, но видел тонкую, высоко поднятую бровь, длинные ресницы, короткий нос, густые светлые волосы. Аленка почувствовала на себе внимательный взгляд мальчика и обернулась. Посмотрев на Тимку лучистыми серыми глазами, девушка улыбнулась и снова обратила лицо к командиру.

«Красивая! — подумал Тимка. — Очень красивая».

Аленка спросила Ивана Павловича:

— Вы слышали, что в наших лесах объявился какой-то отряд.

— Отряд? — переспросил Сидоренко.

— Человек двадцать пять. Говорят, десант.

Иван Павлович поднялся с места:

— Десант, говоришь? Ну-ну, интересно… Что ты об этом знаешь?

— Сама видела.

Аленка рассказывала, забыв о чае:

— Под вечер зашли в село. Одеты в хорошие кожухи, на шапках — красные ленты. Автоматы немецкие, винтовки наши. Есть и пулеметы Дегтярева. Командиру лет за сорок… Люди бросились встречать, полсела собралось. Ведь каждый хочет знать, что происходит на Родине! Выступил их командир. Он мне с первого взгляда не понравился: видно, хитрющий такой, глаза какие-то желтые, противные и бегают, как у вора, и все время бородку пощипывает. «Прислали нас сюда немцев бить», заявляет, и начал всех ругать. «Вы знаете, — кричит, — в каком положении наша Красная Армия? Разбитая, голодная… Воины умирают на поле боя, а немцы уже окружили Москву, взяли Ленинград и подбираются к Уралу. Вся надежда на вас! Кто может, собирайтесь и идите на немца, бейте его — иначе погибнет Россия. Не надейтесь, — говорит, — на Красную Армию. Надейтесь на свои собственные силы».

Иван Павлович переглянулся с комиссаром. Аленка продолжала:

— Люди видят — здесь что-то не так. А кое-кто, слышу из разговоров, упал духом: «Довоевались! Пропали…» Я сразу поняла: это не партизаны.

Комиссар обратился к Ивану Павловичу:

— Нам Москва ни о каком десанте не сообщала?

— Абсолютно ничего. Нужно немедленно запросить. Тимка, позови радиста!

Тимка бросился пулей. Ему ужасно хотелось услышать, что будет рассказывать эта девушка дальше… Прибежав в палатку радиста, он передал приказ командира и быстро вернулся назад. Доложив о выполнении приказа, он снова застыл у порога, весь обратившись в слух.

Аленка продолжала:

— …Отобрали одиннадцать стариков и подростков. «Пойдете, — спрашивают, — с нами?» Ну, люди не уверены, да и я шепнула: «Не верьте!» — «Мы подумаем», говорят. «Ах, так? Россия погибает, а вы — в кусты? Расстрелять изменников!» И… расстреляли.

— Расстреляли?

— Вывели на огороды и… всех.

В землянку вошел радист. В штабе царило молчание.

— Провокация! Безусловно, провокация! — сказал комиссар.

Командир передал радисту радиограмму:

— Срочно! — и потом обернулся к комиссару: — Конечно, провокация.

В это время Свиридов доложил, что в отряд прибыли двое из города, просят принять их в партизаны.

Окончив разговор с Аленкой, Иван Павлович велел Тимке позвать новоприбывших. Прием был обычным делом: каждый день в отряд являлись десятки людей. Шли колхозники, рабочие из городов…

— Я из Житомира, — говорил, осматриваясь вокруг, высокий человек в летнем пальто. — Был рабочим. А это мой товарищ, политрук Красной Армии Швачко. Я его раненного скрывал, а потом увидел, что схватят нас, ну и… обязанность, так сказать, каждого патриота… Долго мы бродили, а все же нашли вас. Так что принимайте, будем воевать, как сумеем. Вот мои документы.