Ксеноцид - Орсон Скотт Кард

– Я не смею, ведь ты снова рассердишься.

Цин-чжао терпеливо ждала.

– Ну хорошо, – сдалась Ванму и тревожно посмотрела на свою госпожу. – Отец говорит, и даже Пан Ку-вэй повторяет, а он очень мудр, один раз он чуть не сдал экзамен на право гражданской службы…

– Так что же они говорят?

– Это очень плохо, что Конгресс выслал гигантский флот, просто огромный, – и все лишь ради того, чтобы напасть на крошечную колонию, которая всего-то отказалась отослать двух своих граждан на суд другой планеты. Они говорят, что справедливость полностью на стороне Лузитании, потому что переслать людей с одной планеты на другую – это значит навсегда лишить их семьи и друзей. Это приравнивается к приговору, только выносится он еще до суда.

– А что, если они виновны?

– Решать должен суд их собственного мира, где люди знают их и могут справедливо судить о степени их виновности. Конгресс же решает издалека, они вообще ничего не знают, а понимают и того меньше. – Ванму снова склонилась. – Так Пан Ку-вэй сказал.

Цин-чжао даже передернуло – такое отвращение вызвали у нее предательские речи Ванму. Но знать, что думают по этому поводу обыкновенные люди, крайне важно, пусть даже боги потом рассердятся на Цин-чжао за то, что она выслушивала такие святотатственные речи.

– Значит, ты считаешь, что не следовало посылать на Лузитанию целый флот?

– Если они просто так направили на Лузитанию войска, что им помешает в один прекрасный день послать флот на Путь? Мы такая же колония, не входим в число Ста Миров, не являемся членом Межзвездного Конгресса. Они спокойно могут заявить, что Хань Фэй-цзы, к примеру, предатель, и отослать его на какую-нибудь далекую планетку, чтобы он исчез на целых шестьдесят лет.

Вот это было действительно ужасно – Ванму нахально приплела к разговору имя отца Цин-чжао. Это был страшный проступок, но не потому, что Ванму являлась обыкновенной служанкой, а потому, что никто не смел даже вообразить, будто великого Хань Фэй-цзы когда-нибудь кто-нибудь обвинит в преступлении законов. Самообладание на миг покинуло Цин-чжао.

– Межзвездный Конгресс никогда не назовет моего отца преступником! – в ярости вскричала она.

– Прости меня, Цин-чжао. Ты приказала мне повторить слова моего отца.

– Ты хочешь сказать, что это твой отец упоминал имя Хань Фэй-цзы?

– Все люди Чжонлэя знают, что Хань Фэй-цзы – самый почтенный человек на всем Пути. Мы гордимся, что дом Хань – частичка нашего города.

«Так, значит, – подумала Цин-чжао, – ты прекрасно понимала, насколько честолюбивые цели преследуешь, когда решила попробовать стать служанкой его дочери».

– Я не хотела сказать ничего оскорбительного для твоего отца, как не хотели они. Но неужели Межзвездный Конгресс по желанию не может приказать Пути отослать твоего отца на другой мир для свершения суда?

– Они никогда…

– Может или не может? – настаивала Ванму.

– Путь – колония, – ответила Цин-чжао. – Законом допустима подобная ситуация, но Межзвездный Конгресс никогда…

– Но если они уже приказали Лузитании, почему они не могут отдать тот же приказ Пути?

– Потому что ксенологи на Лузитании были повинны в преступлении…

– А народ Лузитании так не считает. Правительство планеты отказалось посылать их на суд.

– Вот это и есть наистрашнейший их проступок. Как смеет правительство какой-то планетки воображать, будто разбирается в положении дел лучше Конгресса?

– Но им известны все детали, – возразила Ванму так, будто объясняла элементарную истину, знакомую всем и каждому. – Они давно знают этих людей, ксенологов. Если бы Межзвездный Конгресс приказал Пути послать Хань Фэй-цзы на другую планету, чтобы там он предстал перед судом за преступление, которого, как мы прекрасно понимаем, он никогда не совершал, неужели ты думаешь, что мы бы не восстали против высылки такого великого человека? И тогда бы они натравили на нас флот.

– Межзвездный Конгресс – воплощение справедливости всех Ста Миров, – заявила Цин-чжао, ставя последнюю точку.

Дискуссия была закончена. Какая дерзость, Ванму не соглашается с ней!

– Но ведь Путь пока что не входит в число Ста Миров, если я не ошибаюсь? – сказала Ванму. – Мы всего лишь колония. Значит, они могут делать что захотят, а это несправедливо.

В конце последнего довода Ванму кивнула головой так, будто наконец возобладала в споре. Цин-чжао чуть не расхохоталась. По сути дела, она бы и расхохоталась, не будь так взбешена. Отчасти она сердилась потому, что Ванму не раз прерывала ее и даже смела противоречить – даже учителя Цин-чжао никогда не осмеливались столь резко возражать ей. Однако наглость Ванму пришлась к месту, и гнев Цин-чжао свидетельствовал, что она слишком привыкла к незаслуженному почтению, с каким люди относились к каждому ее слову просто потому, что эти слова слетали с уст Говорящей с Богами. Должно быть, кто-то свыше вдохновил Ванму на подобные речи. Гнев Цин-чжао не совсем справедлив, поэтому она должна избавиться от него.

Но в основном Цин-чжао гневалась потому, что Ванму посмела неприлично отзываться о Межзвездном Конгрессе. Будто Ванму не воспринимала Конгресс как воплощение высшей власти над человечеством; будто Ванму считала, что мнение Пути куда более важно, нежели единая воля Ста Миров. Даже если суждено приключиться невозможному и Хань Фэй-цзы будет приказано предстать перед судом другой планеты, удаленной на сотни световых лет от Пути, он, ни слова не говоря, исполнит приказание – и придет в бешенство, если кто-нибудь на Пути выкажет хоть малейшее сопротивление воле Конгресса. Восстать, подобно Лузитании? Невероятно. Одна мысль об этом заставила Цин-чжао ощутить жирную грязь на своих руках.

Грязная. Нечистая. Взглядом она начала искать жилку на полу комнаты.

– Цин-чжао! – воскликнула Ванму, стоило только ее госпоже опуститься на колени и склониться над половицей. – Нет, только не это, за что боги наказывают тебя? Ведь эти слова были произнесены мной!

– Они не наказывают меня, – ответила Цин-чжао. – Они очищают меня.

– Но, Цин-чжао, ведь это были даже не мои слова. Они принадлежат людям, которых здесь нет.

– Кому бы они ни принадлежали, они нечестивы.

– Но это нечестно, почему должна подвергнуться очищению ты? Ведь ты никогда не думала так, не верила в сказанное мной!

Все хуже и хуже! Да замолчит когда-нибудь эта Ванму или нет?!

– Теперь ты заявляешь, что сами боги поступают нечестно?

– Да, заявляю, раз они наказывают тебя за слова других людей!

Эта девчонка невыносима.

– Значит, ты мудрее богов?

– Они точно так же могут наказать тебя за то, что ты следуешь силе притяжения, или за то, что на тебя падает дождь!

– Если они прикажут мне очиститься, я так и поступлю и назову это справедливостью, – склонилась Цин-чжао.

– Тогда справедливости вообще не существует! – выкрикнула Ванму. – Когда ты произносишь это слово, ты имеешь в виду то, что взбрело на ум богам. Но когда я говорю о справедливости, прежде всего я хочу сказать, что это честно, так должно быть. Люди должны быть наказаны за проступки, которые совершили намеренно, с умыслом, и…

– Что бы боги ни подразумевали под справедливостью, я должна прислушиваться к их словам.

– Справедливость есть справедливость, что бы там ни воображали себе боги!

Цин-чжао резко поднялась на ноги и влепила служанке звонкую пощечину. Она вправе была это сделать, потому что Ванму причинила ей боль, не меньшую, чем если бы ударила ее. Но Цин-чжао не могла избивать человека, который был не способен ответить ей тем же. Кроме того, создалась крайне интересная ситуация. Ведь сами боги послали ей Ванму – Цин-чжао уже успела убедиться в этом. Поэтому, вместо того чтобы вдаваться в бессмысленные споры с Ванму, Цин-чжао лучше попытаться понять, что хотели сказать боги, послав ей служанку, которая говорит о них такие постыдные, неуважительные вещи.

Боги сами вложили в уста Ванму слова, что несправедливо наказывать Цин-чжао за то, что она просто выслушивала святотатственные речи другого человека. Возможно, в заявлении Ванму кроется какая-то доля истины. Но также истинно то, что боги не способны на несправедливость. Следовательно, Цин-чжао наказывали вовсе не за то, что она выслушивала о предательских настроениях других людей. Нет, Цин-чжао должна была очиститься потому, что в самой глубине своего сердца, какой-то малой частичкой его, верила во все это. Она должна была очиститься потому, что в глубине души все еще сомневалась в божественном предназначении Межзвездного Конгресса; она по-прежнему считала, что Конгресс способен на несправедливость в своих поступках.

Цин-чжао тут же подползла к ближайшей стене и взглядом начала искать жилку на полу. Слова Ванму открыли Цин-чжао, что где-то внутри ее скрывается источник нечистот. Боги позволили ей подняться еще на одну ступеньку, вскрыв очередной темный уголок сознания, так что в один прекрасный день она вся наполнится светом и, таким образом, оправдает славу своего имени, которое сейчас не более чем насмешка. «Какая-то часть меня сомневается в праведности Межзвездного Конгресса. О боги, во имя моих предков, моего народа, правителей и, в конце концов, во имя меня самой очистите меня от сомнений, очистите меня!»