Атаман - Валерий Поволяев

В зале возникла паника, в проходах встали казаки в полушубках, перепоясанных ремнями, с карабинами в руках — они патрулировали улицы, примыкающие к театру, потому так быстро и оказались здесь. Несколько молодых людей попробовали смять казаков, но те сдержали натиск — имели по этой части опыт; один из казаков, старший урядник в барсучьей папахе, взметнул над собой карабин и грохнул громовым голосом;

— Тих-ха, граждане!

Семенова, находящегося без сознания, тем временем вынесли из задымленной, ободранной ложи, уложили в пролетку, остановленную рядом с театром, и увезли в госпиталь.

Бомбистов не поймали, главный из них — Василий Неррис — был взят случайно, лишь несколько дней спустя, его задержали в поезде около Нерчинска. Изменивший внешность, в седом парике и с такой же седой жесткой бородкой, опирающийся на клюшечку — ни дать ни взять дед, достойно проживший жизнь, — он, несмотря на маскировку, был выслежен глазастыми контрразведчиками и арестован.

Очнулся Семенов, а у изголовья его Маша сидит, крохотным кружевным платочком глаза вытирает, в углу палаты на стуле дремлет сгорбившись, будто большой носатый ворон, адъютант, кобура с кольтом была передвинута у него на живот. Рядом с адъютантом дремал на стуле поручик. Между коленями у него была зажата винтовка. Адъютант с поручиком охраняли атамана — контрразведка предприняла меры по его безопасности.

— Очнулся, атаман? — неверяще прошептала Маша.

— Очнулся, — шевельнул сухими губами Семенов. — Я долго находился без сознания?

— Долго, — тихо, подрагивающим от слез голосом проговорила Маша.

— Не плачь!

Вечером из Омска, из канцелярии Колчака в палату был доставлен пакет. Вскрывать его имел право только атаман.

Прочитав присланную бумагу, атаман не сдержал обрадованной улыбки, сухие обелесенные губы его растянулись так широко, что на них полопалась кожа, в ломинах появились крохотные капельки крови. Сведения, содержавшиеся в секретном пакете, были приятны — атаману Семенову был присвоен чин генерал-майора. Кроме того, он был назначен командующим войсками Читинского военного округа.

Конфликт между Читой и Омском закончился.

Маша чувствовала себя в Чите королевой, перед ней мигом открывались любые двери, даже дверь такого серьезного учреждения, как контрразведка — в контрразведке ее всегда ожидал горячий вкусный чай, настоящий китайский, пряники и холодное белое вино. Есаул Греков оказался большим мастаком по этой части, сумел наладить прямую связь с Владивостоком, и ему оттуда доставляли вкусное вино, производимое на юге Китая, которое нравилось Маше.

Греков при ее появлении обязательно вскакивал из-за стола и щелкал каблуками. Это лихое щелканье Маше также нравилась.

— Полноте, полковник, — милостливо говорила она, протягивая руку для поцелуя.

— Не полковник, а всего-навсего есаул, — поправлял ее Греков.

— Все равно.

Однажды она появилась в контрразведке раскрасневшаяся, с блестящими глазами, — малость навеселе, понял опытный Греков; он поспешно встал из-за стола и щелкнул каблуками; Маша улыбнулась ему ободряюще, и у Грекова мелькнула в голове шальная мысль: а не подкатиться ли к атамановой красотке, не предложить ли ей свои услуги? Атаман сутками занят, мотается по Забайкалью то на машине, то верхом на коне, то в собственном вагоне, прицепленном к паровозу, а молодая красивая женщина пропадает... Не дело это. Лицо у Грекова было доброжелательным и одновременно бесстрастным.

— Скажите, у вас в тюрьме много сидит невинных людей?

— Есть такие, — осторожно проговорил Греков.

— Почему они сидят?

— За недоказанностью вины.

— Раз вина не доказана, то тогда почему вы держите их в тюрьме?

— Чтобы доказать эту вину.

— Словоблудие какое-то. Я хочу осмотреть камеры и поговорить с каждым, кто в них сидит.

— Не советую делать этого, Маша, — мягко проговорил Греков. — Там вообще опасно появляться.

— А я возьму с собою двух боевых офицеров. С револьверами. Они в случае чего меня защитят.

— Не делайте этого, Маша, — прежним мягким тоном произнес Греков, ощипал прищуренными глазами ее фигуру, восхитился про себя; «Хар-раша!» Лицо его ничего, кроме благожелательного бесстрастия, не выражало.

—Ax! — Маша махнула рукой и покинула кабинет Грекова.

В коридоре со скамейки поспешно вскочил юный розовощекий прапорщик в новенькой, очень хорошо сшитой шинели...

Вечером атаману сообщили» что Маша вместе с прапорщиком Дитерихсом и поручиком Волковым провела ревизию Читинской тюрьмы и освободила сто человек.

Есаул Греков, доложивший об этом атаману, с любопытством ждал его реакция — Семенов славился тем, что бывал крут на решения, ежели что, рубил шашкой, только брызги летели в разные стороны, — у атамана подобрались и отвердели щеки, взгляд сделался жестким, темным, но в следующее мгновение в нем появились крохотные светлые брызги, будто рыба, выметнувшись из воды, взбила пенный столб, около глаз возникли морщины, целая сеточка, они состарили Семенова, а вот взгляд его неожиданно помолодел. И помягчел. Улыбка, возникшая на его лице, была дряблой.

— Ну что ж, есаул, отпустила Маша хануриков — значит, отпустила, так тому и быть. Если честно, я и сам собирался побывать в тюрьме, посмотреть, что там у вас за мусор понапихан.

Греков молча щелкнул каблуками.

— Да не щелкайте вы сапогами, — поморщился атаман. — Я не дама, на меня эта музыка не действует. Подготовьте-ка мне списки тех, кто там у вас сидит. — Атаман прищурился, глянул оценивающе на есаула, хмыкнул. — А насчет того, чтобы одной пулей сразу трех большевиков на тот свет отправлять — это вы, есаул, очень ловко придумали.

В ответ на похвалу Греков на этот раз щелкать каблуками не стал, лишь склонил тщательно причесанную голову, проговорил четко, хотя и тихо:

— Рад стараться!

— Мозги у вас светлые, — еще раз похвалил атаман. — А в тюрьме я побываю завтра же. Сегодня мне предоставьте списки заключенных.

— Их много, несколько тысяч человек.

— Ничего страшного, — сказал Семенов. — Чем больше — тем лучше.

Он выпустил на волю из Читинской тюрьмы сто пятьдесят человек — переплюнул свою гражданскую жену Машу Алмазову. Хотя в ее действиях ему не все понравилось, особенно то, что она приехала в тюрьму не одна, а с Дитерихсом и Волковым.

Нельзя сказать, чтобы Греков был обижен вниманием прекрасных мира сего, но довольно часто он получал, что называется, щелчки по носу, хотя был неглуп и пригож собою. Женщины видели в нем что-то опасное для себя; исходили от есаула некие невидимые токи, заставляющие всякую женщину настораживаться и пристально оглядывать этого аккуратно одетого и тщательно напомаженного человека. Грекова не принимали даже проститутки — убегали от него.

И Греков, случалось, запивал; злость поднималась в нем клубами, душила его, осадить ее можно было только водкой, и Греков пил. Пил, пил, пил. Те, кто видел Грекова в таком состоянии, качали головами, отмечая про себя: «Опасный человек!»

А вот Маша не боялась его — не испугалась и не поспешила отстраниться, отгородиться от Грекова, и это рождало в есауле внутреннюю истому, сладкое чувство, которое невозможно было залить водкой.

Холодным декабрьским вечером Маша, потоптавшись на крыльце старого купеческого особняка и сбив снег с аккуратных валенок, вошла в дом.

Это было здание контрразведки. В коридоре ее встретил Греков; он словно ждал Машу, но тем не менее проговорил удивленно:

— Сударыня, в такой час?

— А что, нельзя?

— Наше учреждение гостеприимное, к нам всегда можно. — Шутка понравилась Грекову, и он растянул губы в улыбке. Улыбающимся Грекова в контрразведке видели редко.

— Вот и хорошо. — Маша неожиданно потянулась. Греков даже услышал, как у нее в плечах хрустнули косточки. — Скучно, — ни с того ни сего призналась она.

— В таком разе позвольте пригласить вас в ресторацию. — Греков невольно оглянулся — вдруг его кто-нибудь слышит? — На ужин.

— Все эти ресторации у меня уже во где находятся. — Маша «попилила» себя пальцем по горлу.

— Тогда прошу пройти ко мне в присутствие. — Греков любезно распахнул дверь своего кабинета. — Сейчас нам подадут роскошный китайский чай. И свежие бублики, теплые, мягкие, их лишь полчаса назад принесли из булочной...

Маша вошла в кабинет Грекова.

— О, у вас на окнах новые гардины!

— Обживаемся потихоньку. — Есаул взял в руку ямщицкий колокольчик с деревянным сучком, воткнутым в дужки, позвонил. На звонок в дверь просунулась кучерявая седая голова — денщик — ну будто дядька Черномор с заботливым взглядом, вылезший откуда-то из-за стены.

— Весь внимание, вашбродь, — проговорил дядька Черномор хриплым голосом.