Мотивированный мозг. Высшая нервная деятельность и естественно-научные основы общей психологии - Павел Васильевич Симонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3. Деятельность сознания, подвергающего гипотезы (своеобразные «психические мутации и рекомбинации») сначала логическому отбору, а затем экспериментальной производственной и общественно-практической проверке.
4. Закрепление результатов отбора в индивидуальной памяти субъекта и в культурном наследовании сменяющихся поколений.
В случае развития цивилизации эволюционирует культура в целом, однако новое (идея, открытие, изобретение, этическая норма и т. д.) первоначально возникает не в абстрактном межличностном и надличностном пространстве, а в индивидуальном материальном органе – мозге конкретного человека, первооткрывателя и творца. А. А. Любищев писал: «…творчество природы имеет большое сходство с творчеством человека. Давно уже в разных науках говорят об эволюции не только организмов, но, например, об эволюции оружия, технических предметов, машин, автомобилей и т. д. Все это примеры именно творческой эволюции в подлинном смысле слова “творчество”… Между последующими стадиями эволюции какого-нибудь оружия мы не имеем прямой генетической связи: примитивный автомобиль не превратился непосредственно через ряд стадий в современный, превращение претерпевала идея автомобиля в умах последовательного ряда изобретателей, и на этом “корневище идей” отпочковывались последовательные этапы усовершенствования автомобилей» (Любищев, 1982, с. 180) (подчеркнуто нами. – П. С.). Сказанное уместно сопоставить с тем фактом, что, хотя эволюционирующей единицей в биологии является популяция, отбор может действовать только через отдельных особей. Непредсказуемость открытия, защищенность «мутагенеза» и «психических рекомбинаций» от вмешательства сознания и воли представляют необходимое условие развития, подобно тому как непредсказуемость мутаций обязательна для биологической эволюции. Полная рациональность (формализуемость) и произвольность первоначальных этапов творчества сделали бы это творчество невозможным и означали бы конец развития цивилизации.
Поясним сказанное примером. Допустим, что успехи генной инженерии и усовершенствованная система воспитания позволили нам формировать идеальных людей. Но ведь они будут идеальны с точки зрения наших сегодняшних исторически преходящих и неизбежно ограниченных представлений об этом идеале. Тем самым идеально запрограммированные люди могут оказаться крайне уязвимыми при встрече с будущим, которое потребует от них не предусмотренных нами качеств. К счастью, в области психофизиологии творчества мы встречаемся с одним из тех запретов природы, преодоление которых было бы нарушением законов этой природы, подобно закону сохранения энергии и’принципу дополнительности. Вот почему все попытки формализации и кибернетизации творчества напоминают попытки создать вечный двигатель или одновременно определить импульс и положение электрона на орбите.
Поскольку сверхсознание питается материалом, накопленным сознанием и частично зафиксированным в подсознании, оно в принципе не может породить гипотезу, совершенно свободную от этого опыта. В голове первобытного гения не могла родиться теория относительности или замысел «Сикстинской мадонны». Гений нередко опережает свое время, но дистанция этого опережения исторически ограничена. Иными словами, человечество берется за решение только тех задач, к которым оно относительно подготовлено. Здесь вновь мы встречаемся с непредсказуемой неслучайностью «психических мутаций». Вместе с тем общественное развитие реализуется через активно преобразующую мир деятельность конкретных личностей, через деятельность их сверхсознания, где зарождаются научные и технические открытия, новые этические нормы и замыслы художественных произведений. Сугубо индивидуальная находка в области технологии позднее оборачивается промышленной революцией, в свою очередь меняющей ранее существовавшие производственные отношения. Так, высшая нервная деятельность человека, ядром которой являются его витальные («биологические»), социальные и идеальные (творчески-познавательные) потребности, становится, по выражению В. И. Вернадского (1940), великой планетарной и космической силой среди других сил.
Неполное, лишь частичное осознание человеком движущих им потребностей снимает мнимое противоречие между объективной детерминированностью человеческого поведения и субъективно ощущаемой свободой выбора. Эту диалектику поведения в свое время проницательно разглядел Бенедикт Спиноза. «Люди только по той причине считают себя свободными, – писал Спиноза (1932, с. 86), – что свои действия они сознают, а причин, которыми они определяются, не знают». Поведение человека детерминировано его наследственными задатками и условиями окружающей среды, в первую очередь условиями социального воспитания. Науке не известен какой-либо третий фактор, способный повлиять на выбор совершаемого поступка. Вместе с тем вся этика, и прежде всего принцип личной ответственности, базируется на безусловном признании абсолютно свободной воли (Гегель, 1970, с. 120). Отказ от признания свободы выбора означал бы крушение любой этической системы и нравственности.
В своей широко известной книге «По ту сторону свободы и достоинства» Б. Ф. Скиннер (Skinner, 1971) доводит до логического конца идею механистического детерминизма. По Скиннеру, личность не ответственна за поступки, поскольку они всецело предопределены внешними обстоятельствами, условиями воспитания. Классифицируя что-либо как порок или добродетель, общество просто определяет, что оно будет наказывать, а что – поощрять. Понятия свободы воли и моральной ответственности должны быть так же изгнаны из науки о поведении, как в свое время физика рассталась с «теплородом», астрономия – с представлением о Земле – центре Вселенной, биология – с «жизненной силой», а психология – с мифом о бессмертной душе.
Столь решительные заявления Скиннера вызвали крайне болезненную реакцию даже со стороны естествоиспытателей. «Я верю, что как человеческие существа мы обладает свободой и достоинством. Теория Скиннера и техника инструментальных условных рефлексов основаны на его экспериментах с голубями и крысами. Так пусть они им и принадлежат!» (Eccles, 1973, р. 223).
Вместе с тем приходится констатировать, что аргументация защитников «свободы выбора», как правило, уступает логической стройности скиннеровских построений. Вот что пишет, например, К. А. Новиков в специальной статье, посвященной проблеме свободного выбора: «…в конкретных выборных ситуациях субъект зачастую “работает” не на тот исход, который в данных условиях имеет наибольшую вероятность реализации, а на тот, который по своему содержанию наиболее соответствует глубинной динамике социального процесса» (Новиков, 1972, с. 109). Поскольку «глубинная динамика социального процесса» сама по себе требует дополнительных разъяснений, механизм ее влияния на выбор субъекта повисает в воздухе. Ничего не привнесла в решение проблемы и широко разрекламированная «когнитивная революция» в психологии. Вот один из образцов когнитивного подхода. Поведение человека определяется: 1) его генетикой, 2) обучением, 3) ситуацией и 4) когнитивной оценкой. Первые три фактора обусловливают детерминированность поведения, четвертый – возможность выбора альтернативных схем действий (Knowlton, Rottschaefer, 1979). Здесь уместно спросить: а что определяет ту или иную «когнитивную оценку»? Почему субъект предпочитает одну схему действия и отвергает другие? Суть дела снова тонет в словах.
Все попытки оторвать действия человека от удовлетворения его потребностей удаются только при крайне узком представлении о потребностях, игнорирующем их многообразные трансформации во вторичные, третичные и т. п. производные побуждения. «Действие человека, – писал Л. С. Выготский, – возникшее в процессе культурно-исторического развития поведения, есть свободное действие, т. е. независимое от непосредственно действующей потребности и непосредственно воспринимаемой ситуации, действие, направленное на будущее» (Выготский, 1984, с. 85). Но разве заблаговременное изготовление орудий для охоты, рыбной ловли, обработки
