Когда рухнет плотина - Николай Эдельман

Такое с ней бывало - проникнется самыми нежными чувствами к мнимой или подлинной сопернице и вместе с ней начинает меня третировать.

- Я все знаю! - усмехнулся я. - Вы с ней так нежненько спали в обнимочку..!

Ирка встала перед Люсей, загораживая её от меня.

- И что с того, что две испуганные, беззащитные женщины пытались чуть-чуть приласкать друг друга? Только такой испорченный, развращенный, как ты, человек, может увидеть в этом нечто предосудительное!

- Это ты-то испуганная и беззащитная, - покачал я головой. - Наум, тащи бутылку!

Басилевич откупорил рейнвейн, принес с кухни первые попавшиеся стаканы и чашки.

- О! - одобрительно крякнул Куропаткин, давно забывший о поисках оружия. - Это кстати! - и не дожидаясь дополнительных приглашений, стал разливать вино по емкостям и передавать их своему комитету. Я оторвал руку Григория от луизиного бедра, впихнул в неё чашку с вином и зарычал на него:

- Пей, черт тебя подери! Говорил ведь тебе - не связывайся с подонками! Нонконформист хренов! Все вы такие, теоретики насилия, поклонники святого Адольфа! А как дело до настоящего насилия доходит, сразу лапки кверху и причитаете: "Я этого не хотел!"

- Я повеситься хотел, Виктор! - проревел он и, схватив чашку, стал торопливо пить, давясь и захлебываясь.

- Нам, интеллигентным людям, не пристало исповедовать экстремистские теории, - снова заговорил я. - Можешь воспевать насилие сколько хочешь, но когда оно начинается в реальности, лучше не путаться под ногами у профессионалов этого дела. Я надеюсь, тебе самому не досталось?

Топорышкин повернулся к Луизе, привлек её к себе и начал яростно обцеловывать её грудь; она только осторожно отводила его пальцы, тянущиеся к пуговицам на её рубашке.

- Да, я пьяный, сударыня, - бормотал он, давясь слезами, в промежутках между поцелуями. - До этого я два года вообще ничего не пил, Виктор может подтвердить. Только травяной чай. Это была идея. Мы должны очиститься, изгонять из себя все ложное. Алкоголь - это зависимость. Нет, не алкогольная зависимость, а вообще. От жизни. От цивилизации. От шаблонов. Это связи, которые нам навязывают. Но теперь мы... Какие связи рвать? После этого... После этого... На моих глазах собака загрызла ребенка... Девочку лет семи. Их вывели во двор, натравили питбуля... Он ей оторвал руку, потом вцепился в горло... А её мать ползала у них в ногах, умоляла пощадить. Но её только били ногами в лицо... А мужа... мужа... - и он завыл, лишаясь членораздельной речи.

- Господи! - запричитала одна из теток. - И как таких извергов зесля носит?!

- А что, собственно, случилось с молодым человеком? - спросил Куропаткин, которого, казалось, топорышкинские рассказы нисколько не тронули, между тем как Луиза была совершенно белая - вероятно, вспомнила собственные переживания - и сама льнула к Григорию, а Ирка больно стиснула мою руку.

- Молодой человек занимался агитацией в пользу коммунистов и других экстремистских течений, - любезно объяснил я, с трудом сдерживая желание грязно выругаться, - а когда увидел своих - и ваших - друзей в действии, у него немного поехала крыша.

- Не преувеличивайте, не преувеличивайте, - начал укорять меня Куропаткин, по своему почину откупоривая следующую бутылку. - Эксцессы, хм... совершаются как раз теми, на кого было направлено возмущение масс... и завербованными ими всякими отбросами общества - жульем, бродягами, асоциальными личностями... Вот в истории, рассказанной вашим другом - кто держит питбулей? Только эти, хм-хм... "новые русские". Простому человеку, обездоленному реформами, это не по карману.

- Это что же выходит, они сами себя бьют? - спросил я с сарказмом.

- Не сами себя. Друг друга. Устроили разборку на весь город, пользуясь бездействием скоррумпированной власти. Ну и нет худа без добра. Во-первых, теперь всем ясно видно, куда Россию заведет скопированная с Запада демократия, а во-вторых, в городе станет поменьше, хм-хм, лиц кавказской национальности. Теперь будут знать свое место.

- Эй, эй, - крикнул я, - вы тут поосторожнее со своим национал-шовинизмом! Вот у этой девушки, - указал я на Луизу, - убили родителей за то, что они армяне.

- Ох, бедная! - всплеснула руками Зинаида Петровна. - А ведь я вас знаю, - сказала она, присматриваясь к Луизе. - Вы фигуристка. Вас по телевизору показывали. На чемпионате России. Вы какое место заняли?

- Девятое, - пробормотала Луиза несколько сконфуженно.

- Зато первая в Светлоярске, - утешила её Зинаида Петровна. - А как ваша фамилия, я запамятовала?

- Шаверникова, - сказала Луиза с вызовом, и на её лице появилось что-то вроде улыбки.

Теперь настал мой черед разинуть рот.

- Браво, - сказала Ирина. - Один - один. Чего удивляешься? Ты же её как бы удочерил.

- Да, - вымолвил я, - но откуда она знает мою фамилию?

- Я тебя тоже узнала, - объяснила Луиза. - Читала твои статьи. А твоя жена подтвердила.

- И вы тоже... - проскулил Топорышкин. - И вы тоже, сударыня... Да, я недостоин вас! - вдруг воскликнул он, выскочил из-под неё - она плюхнулась в кресло на его место - и встал перед ней на колени, по-прежнему упираясь лбом ей в живот. - Я как последний подонок пытался вас разжалобить, не зная, какую трагедию вы пережили! Я даже прощения у вас просить не имею права! Но зато вы лучше поймете меня, я верю - у вас большое чистое сердце, и мы вдвоем, раскрыв друг другу обьятия, сумеем забыться...

- Григорий! - воскликнула Луиза не то обрадованно, не то раздосадованно, но в любом случае с ноткой снисхождения к этим нелепым пьяницам-мужчинам. - Перестань чепуху говорить! - и взяв его голову в руки, отстранила его от себя. - Ну что мне с тобой делать? Иди сюда, поцелуй меня.

Топорышкин, жутко разомлевший от такого предложения, потянулся к ней губами, мокрым лицом, шеей, весь. Но не успели их губы соприкоснуться, как он отпрянул и заявил:

- Нет, - и всхлипнул. - Я недостоин вас. Я сам помогал этим... этим... Песни пел...

Он вскочил на ноги, буквально выдрал из карманов джинсов кассету, рванулся к окну и дернул за ручку. Мы с Луизой повисли у него на плечах и попытались оттащить музыканта от окна. Но он, крепко вцепившись в ручку, сумел распахнуть створку и швырнул на улицу кассету. В окно залетали дождевые капли, другие, прибитые ветром, размазывались мокрыми полосками по стеклу. Окна выходили как раз на восток, и ещё не взошедшее солнце уже подсвечивало брюхо суровым тучам, нависавшим текучим, бурлящим слоем, в котором ясно различались струи и завихрения, отражавшие атмосферные пертурбации, над городом, погруженным в полную темноту, словно в лужу чернил - по ней довольно щедро были рассыпаны огоньки пожаров. И ещё этот жуткий красноватый оттенок, рассеянный по небу, придавая панораме впечатление не то инопланетного пейзажа, не то обложки "металлической" пластинки. Из города по-прежнему неслась стрельба - торопливый треск ручного оружия и более редкие, солидные разрывы снарядов. Поняв, что Топорышкин не собирается выбрасываться из окна, мы ослабили хватку, но далеко не отходили - на всякий случай. Наконец, шумно втянув носом сопли, Топорышкин позволил отвести себя в кресло.