Тёмные самоцветы - Челси Ярбро

— Еще, государь, тебя хочет видеть твой венгр. Он вырастил для тебя новый камень.

— Камень? Способный рассеять бесовские чары? — В глазах Ивана мелькнул проблеск надежды. — Отвечай, этот камень таков?

— Не ведаю, батюшка, — сказал несколько громче, чем надо, Борис. — Знаю лишь, что алхимик принес его и ожидает за дверью. — Он надеялся, что караульные, замершие у стен казначейской, запомнят его слова и сообщат о них дознавателям, если случится что-то дурное. Ракоци ему нравился, но вдруг он и впрямь подослан к царю, чтобы лишить того жизни. Так думают многие, да и момент сейчас подходящий. Заговоры готовят годами, а осуществляют в один краткий миг.

— Если мне камень понравится, я приму его дар. Если же я усмотрю в нем проклятие, иноземца запорют тяжелым бичом, разбивающим кости до мозга. — Царь Иван поигрывал длинной связкой нешлифованных изумрудов. — Скажи ему это, пусть сам решает, идти ко мне или нет.

Борис тяжко вздохнул и поднялся на ноги, отчаянно сожалея, что ему нельзя отряхнуть от пыли совсем еще новенький расшитый золотой нитью кафтан. Царю могло показаться, что он отгоняет заразу, последствия чего были вполне предсказуемы и ужасны.

— Передам все в точности, государь.

Иван отпустил его взмахом руки, уже поглощенный осмотром великолепного турмалина, тускло сиявшего розовато-зеленым огнем.

На этот раз Ракоци оделся весьма однотонно. Все облачение его было черным: доломан, ментик, кунтуш, рейтузы и сапоги. Черным же был и нагрудный сапфир, и лишь рубиновая печатка на пальце малиново тлела, чем удивительно походила на уголь, вынутый из раскаленной печи.

— Что государь? — спросил он, пренебрегая правилами этикета.

Борис неопределенно пожал плечами.

— Не знаю, что и сказать. Если ему покажется, что самоцвет хорош, вам выйдет награда, хотя и неясно какая, если же получится по-другому, вас запорют кнутом. — Он потупился, изучая носки своих татарских сапожек, потом угрюмо прибавил: — Решайте сами, идти к нему или нет. Это его слова.

— А что бы вы посоветовали? — осведомился Ракоци, ничем не показывая, насколько его взволновало услышанное.

— Я? — Борис вздохнул. — Я не знаю. Гляжу на него и не понимаю, что с ним содеется через миг.

— Так, — хмыкнул Ракоци и кивнул. — Стало быть, выбора мне не оставили. — Он прошелся по узкому коридору вдоль шеренги молодцеватых стрельцов, затем развернулся на каблуках и вновь подошел к Борису. — Что ж, проводите меня к нему. Если я не пойду, он заподозрит неладное, и все это кончится тем же кнутом.

— Вы могли бы бежать, — сказал Борис со смешком, но глаза его были серьезны.

— Разумеется, — рассмеялся ответно Ракоци. — Но скажите мне — как? Без охраны? Без подорожных бумаг? По дорогам, покрытым подмерзающей грязью? И опять же, куда мне бежать? В Польшу? Но западные пути заступают стрельцы. К Черному морю? Но там казаки. В лучшем случае они продадут меня туркам; что будет в худшем, не стоит и говорить. Север завален снегом и льдами, а на востоке одна лишь Сибирь — с лесом, болотами и дикарями. Я знавал двоих самоедов, но этого мало для того, чтобы осесть в тех краях. — Он покачал головой. — И потом, у меня есть жена. Я не могу ее бросить. Что же прикажете — тащить ее за собой? Туда, где и с войском-то трудно пробиться? Нет уж, увольте. Я остаюсь.

Борис вскинул руки.

— Вы правы, правы. И все же… — прибавил он после краткого колебания.

Но Ракоци уже шел к дверям.

— Не будем сердить царя, — сказал он, обернувшись. — Властители нетерпеливы. Доложите ему обо мне, а потом, если сможете, уходите. Ни к чему рисковать двоим.

Борис отрицательно мотнул головой.

— Нет. Я буду с вами. — Он пожевал губами. — К царю может заглянуть Никита Романов. За ним теперь сила. Он назначен опекуном царевича Федора, как и я.

— А это не кажется вам нерасчетливым раздвоением власти? — спросил осторожно Ракоци, не зная, как Годунов воспримет вопрос.

— Не думаю, ведь Иван Васильевич полагает, что возможным заговорщикам будет сложнее злоумышлять против Федора, если за ним станут присматривать две именитые семьи. — Молчание, последовавшее за столь уклончивой фразой, было более красноречивым, чем сам ответ.

Ракоци только кивнул.

— Что ж, все понятно. Наверное, в действиях государя имеется свой резон. — На деле понятного было мало. Что это за заговорщики, на которых ему намекнули? Знает ли их имена Годунов? Действительно ли царевичу угрожает опасность? Или это всего лишь умышленно пущенный слух? Вопросы все множились, но их надлежало отринуть. Сейчас надо было беречь свои силы для встречи с царем. Он расправил плечи и поднял голову. — Ладно, Борис Федорович. Впускайте меня. Я готов.

Борис показал знаком, что понял его, и резким движением распахнул тяжелые двери.

— Батюшка, тебя хочет почтить граф Ференц Ракоци, большой знаток самоцветов и преданный твой слуга.

Иван стоял возле огромного, инкрустированного лазуритом, агатами и бирюзой сундука, держа в руках нитку речного жемчуга и небольшую золотую икону, тыльная сторона которой алмазно искрилась.

— Это апостол Варфоломей, — пояснил он вошедшим. — Я молюсь ему, прошу поддержать мою жизнь. Говорят, он всегда был кроток и милосерд, никогда никого не обманывал, никогда не делал дурного. Я пытаюсь внушить ему, что в душе моей тоже нет зла, хотя мир вкруг меня опутан дьявольскими сетями. Ничего не поделаешь, таково бремя тех, кто отмечен достоинством и благонравными устремлениями. — Он смешался и тупо воззрился на Ракоци. — Ты принес самоцвет?

— Да, государь, — сказал Ракоци, преклоняя колено.

— Если в нем обнаружится что-то от дьявола, ты за это ответишь, — предупредил Иван.

— Если такое произойдет, государь, я безропотно приму кару. — Ракоци запустил руку в рукав и извлек из него небольшую коробочку, обитую шелком.

— Нет. Нет. — Иван отшатнулся. — Я не возьму ее, венгр. Я ведаю, ты искусен во многом, а потому открой ее сам. И поднеси прямо к лицу, дабы вдохнуть ядовитые испарения или принять в свою плоть смертоносное жало. — Он поджал губы и выкинул вперед руку, как полководец, двигающий в атаку войска.

— Да, государь, — сказал Ракоци кротко, склоняясь к укладке. Откинув блестящую крышку, он поднял глаза. — Ну вот, никто меня не ужалил, я совершенно спокойно дышу. В этой коробке находится лишь аметист, темный, как вино Венгрии, и столь же великолепный. — Он покосился на камень. Тот и впрямь был хорош. Лучший из девяти, вынутых этим утром из атанора, он тихо сиял изнутри, словно капля росы ранним утром. — Прими этот дар, великий властитель, от своего собрата польского короля в знак его неизбывного к тебе уважения.