Тёмные самоцветы - Челси Ярбро

Ракоци покачал головой.

— Что же тут ложно, Ксения?

— Вы сами знаете. — Она подтянула одеяло чуть ли не к подбородку, пытаясь поглубже зарыться в него. — Я ведь не слепая.

— Что же тут ложного? — повторил он вопрос.

Прежде чем она успела ответить, раздался стук в дверь. Это был Роджер.

— Я принес подогретого вина, господин. — Он кивком указал на поднос с золотым кубком, заботливо обернутым красной салфеткой. — Внизу мне встретились повар и пекарь. Им показалось, что в доме воры, но я их разубедил: сказал, что это ветер бьет в окна. Они успокоились и отправились спать. Сегодня и впрямь очень ветрено — вы не находите, госпожа?

Ксения, ничего не ответив, отвернулась к стене.

— Выпейте вина, Ксения, — сказал Ракоци. — Оно вас подбодрит.

Он кивнул Роджеру, и тот двинулся к ложу.

— Выпейте, госпожа, — поддержал он хозяина. — Об этом не будет знать никто, кроме нас.

— Разве что капельку, — прошептала Ксения и потянулась к кубку, но тут же отдернула руку. — Зачем он здесь? — спросила она, пристально глядя на Роджера, потом посмотрела на мужа. — Он ведь мужчина. Ко мне не должен входить никто, кроме вас.

Где-то внизу загремел другой ставень, ударяясь о стену.

— Несомненно, — отозвался Ракоци, призывая на помощь весь свой дипломатический дар. — Если бы в нашем доме имелась женская половина, все было бы именно так. Но у нас ее нет. Вы ведь сами со мной согласились, что жизнь взаперти скучна. И потом, такое домоустройство помешало бы вам по-прежнему навещать монастырь и оказывать страждущим помощь. — Говоря это, он забрал у Роджера кубок и знаком велел слуге удалиться.

Тот, поклонившись, ушел.

— Это все так, — сказала Ксения, хмурясь. — Однако что скажут люди? — Не зная, как выйти из сложного положения, она выхватила из рук мужа кубок, приложилась к нему и, ойкнув, зажмурилась: горячая жидкость обожгла ей язык.

— Не все ли нам равно, Ксения? — по губам Ракоци скользнула легкая улыбка. — Пусть говорят что хотят.

— Нет! — вскрикнула Ксения. — Людям дай только повод. Их подозрения превратятся в уверенность, и тогда… — Она опустила глаза.

— Что за подозрения? — спросил Ракоци, но вопрос его повис в воздухе.

— Меня ждет бесчестье, отец будет опозорен, а дядюшка выгонит из дому мать, — пробормотала Ксения и, вновь отхлебнув из кубка, с укором обратилась к супругу: — Не притворяйтесь, что вам ничего не известно.

— Но мне и впрямь ничего не известно. Решительно ничего. — Ракоци положил ногу на ногу и обхватил руками колено. — Клянусь всеми забытыми богами, Ксения, никто мне не говорил ничего дурного о вас. Правда князю Василию не по душе ваша худощавость, а кое-кто полагает, что вы вышли замуж позже, чем надо бы, но все это чепуха. О каком бесчестье идет речь? Я теряюсь в догадках и полагаю, что для нас обоих было бы лучше, если бы вы доверились мне.

Ее глаза налились слезами.

— Лучше ли, нет ли — не знаю.

— Лучше, Ксения, ибо я ваш супруг и обязан оберегать вас.

— Оберегать? — спросила она еле слышно. — Вы, узнав правду, уже не посмотрите на меня.

— Еще как посмотрю, — заверил ласково Ракоци. — Обещаю, ничто в вашем прошлом не повлияет на мое отношение к вам.

Молчание длилось вечность. Ставень внизу перестал громыхать. То ли его заклинило, то ли унесло безжалостным вихрем.

Ксения допила вино и протянула Ракоци кубок. Руки ее заметно дрожали.

— Говорят, отца убили, когда монголы ворвались в наш дом. Говорят, он долго сдерживал их натиск. Говорят… — Она осеклась, не находя нужных слов.

— Говорят? — сочувственно спросил Ракоци. — А как было на деле?

Ее затрясло.

— Он струсил и убежал. Его догнали, убили. Я слышала, как он кричал. Но их было восемь. — Она согнулась, обхватив ладонями локти, ее била крупная дрожь.

Ракоци ожидал услышать нечто подобное, но все равно был ошеломлен развернувшейся перед его внутренним взором картиной. Людская жестокость все та же, что и во времена Вавилона, подумал с горечью он.

— Сколько же лет вам тогда было?

— Одиннадцать, — уронила она, с трудом сдерживая рыдания.

— Одиннадцать, — повторил Ракоци. — А где была ваша матушка?

— В Богоявленском монастыре, на острове, где призревают беременных женщин. Она… у нее случился выкидыш. — Ксения отвернулась. — Господь покарал ее за мой грех.

Веков десять лет назад Ракоци не преминул бы оспорить подобное заявление, сейчас же он только вздохнул и спросил:

— Это она так сказала?

— Да, прямо в день похорон. Она объявила, что на моей совести также и смерти моих младших братьев. Их было четверо, но никто не прожил долее года, что, по ее словам, предвещало мой грядущий позор. И духовник наш Илья много позже сказал то же самое. Согрешивший единожды изначально греховен, так что, похоже, и в гибели батюшки повинна именно я.

Ракоци весь кипел, слушая этот вздор, но постарался держать себя в рамках.

— Вы не должны винить себя в том, что с ним случилось, — сказал рассудительно он. — Вашего отца убили монголы, они и в ответе за все.

— Он… — запальчиво вскинулась Ксения и вдруг задохнулась, в глазах ее вспыхнули слезы. — Он бросил меня, — совсем по-детски пожаловалась она, стискивая ладони. — Мы собирались бежать, во дворе стояла повозка. Он пошел вниз, сказав, что будет ждать меня там, но не сдержал слова. Монголы неслись к дому, и он хлестнул лошадей. — Голос ее упал. — О, Господи Боже! Слуги сбежали раньше, а у монголов были луки и пики. Они закололи нянюшку, крича, что та ни на что не годна, и… и…

— И изнасиловали тебя, — сказал Ракоци тихо, перейдя от волнения на ты.

Ксения лишь кивнула, осенив себя крестным знамением.

— Это мой грех и позор, — пробормотала она.

— Нет, — отозвался Ракоци, наклоняясь, чтобы поставить пустой кубок на пол. — Нет, Ксения, нет. Вы тут не виноваты ни в чем.

Она уставилась на него словно на сумасшедшего.

— Вы разве не поняли? — Тело ее сотрясалось как в лихорадке. — Восемь монголов по очереди забавлялись со мной. Они…

— Надругались над вами, я понял. — Голос Ракоци был полон сочувствия. — Но это было давно.

Она отказывалась верить ушам.

— И вам не противно? Нет, я не верю. Я вижу, мне не стоило ничего говорить.

— Стоило, — сказал Ракоци. — Мы ведь муж и жена.

— Нет, нет, — забормотала она как помешанная. — Мне следовало молчать. — Что-то с грохотом вновь пронеслось мимо окон, и Ксения вжалась в стену, но тут же выпрямилась и заключила: — Чтобы никто-никто на свете не мог прознать о случившемся, ни одна живая душа.