Ошибка Перикла - Иван Аврамов

— Моя рука еще не отвыкла от меча, — твердо сказал нарядный хитон. — И я достану им наглецов-лакедемонян, которые, верно, уже сожгли мой дом — дом моего отца и моего деда. Он был разрушен мидийцами, но я заново его отстроил. Наверняка они срубили столетние оливы в моем саду. И их кони вытоптали мои пастбища. Вчера ночью вы видели далекое зарево? Спартанцы разоряют наши родные гнезда. Птицы — и то их защищают, выклевывая глаза обидчику. А мы, выходит, прячемся. Не перегибает ли здесь палку вечно осторожный Перикл? Верно ли то, что мы спокойно наблюдаем, как враг глумится над нашим отечеством, над нашими святынями?

— Луковицеголовый выжил из ума! — раздался негодующий голос.

Его тут же поддержали другие:

— Убегая от огня, можно попасть в дым!

— Схинокефал стар, он выжил из ума! Его голова, которая вовсе не кончается, озабочена тем, чтобы потаскушка Аспасия не наставила ему новые рога!

— Чужое добро раздается щедро. И это сказал не я, а величайший Гомер!

— А вот здесь ты не прав, приятель! Оставь Гомера в покое. И согласись, что честнее Перикла нет человека в Афинах! Разве тебе не ведомо, что царь Архидам — его гостеприимец? Олимпиец во всеуслышание заявил, что, если Архидам, об этом памятуя, не предаст огню и разору его загородные имения, пощадит его дома, сады и поля, то он, дабы избежать кривотолков, сплетен и подозрений, безвозмездно отдает их в собственность Афинского государства. Кто еще из власть имущих афинян способен на такой великодушный жест?

— И не надо учить орла летать! — раздался второй голос в защиту стратега. — Перикл мудр и дальновиден. Зачем нам ввязываться в большое сражение с лакедемонянами, если их сухопутное войско, как ни крути ни верти, а превосходит наше? Разъяренный бык готов спрятаться от досаждающих ему слепней и оводов. Мы будем отгонять спартанского быка маленькими, но злыми укусами. А большой, непоправимый урон нанесет ему наш флот, равного которому нет. Не случайно Перикл любит повторять: «Кто владычествует на море, тот владычествует и над его берегами». Десанты афинян опустошат земли и мегарян, и беотийцев, и локров, и хитрых коринфян. Все выйдет так, как задумал великий Перикл!

— Из каких мест ты прибыл сюда, доблестный защитник Луковицеголового? — вопросил торговец скотом молодого, атлетически сложенного юношу, только что воздавшего хвалу мудрому Ксантиппову сыну.

— Я афинянин с деда-прадеда.

— Тогда мы говорим с тобой на разных языках. Твой дом цел, твое имущество нетронуто. А мое подворье, сердцем чувствую, уже дымится головешками.

Сострат легонько стегнул коня: речи возбужденных сограждан не переслушаешь. У каждого, похоже, своя правда. И еще Сострат, бывалый воин, знал: много кто дома львы, а в битве — лисицы. Не каждый из тех, кто сейчас рвется в бой, костеря на чем свет стоит Перикла, окажется молодцом на поле брани. Надо торопиться домой. Ему вдруг остро захотелось увидеть свое новое красивое просторное жилище затем словно бы, чтоб убедиться — его никто не сжег, не разрушил, не сравнял с землей.

Клитагора, подобно Пенелопе, ждущей неведомо куда запропастившегося мужа, сидела за прялкой, и шерстяное покрывало, снабженное замысловатым узором, получалось у нее изумительно нарядным. За последний год она чуть поправилась, но ранняя женская осень нисколько не испортила ее фигуры — талия на месте, груди, подвязанные страфионом, по-прежнему высоки. Жене за сорок, но Сострату она кажется еще более соблазнительной.

— О, боги, неужели это ты? — воскликнула Клитагора, поднимаясь с низкого стульчика навстречу мужу. — Десять дней без тебя показались мне целой вечностью. Благодарю тебя, светлоокая дочь Зевса,[178]мой муж цел и невредим.

— Ты полагаешь, со мной могло что-нибудь приключиться? — с улыбкой спросил Сострат, поклав руку на плечо жены и нежно его погладив. — Разве я похож на беззащитного старца?

— А время какое, ты забыл? Ах, Сострат, за тобой уже приходили. Посыльный велел завтра явиться к месту сбора — у пританея. На коне, во всеоружии. Ты записан в конницу Гиперида.

— Ого! — присвистнул Сострат. — Я, кажется, начинаю себя уважать. Из самого последнего-распоследнего пешего воина дорос до кавалериста.

— Ты вообще уже не тот Сострат, что прежде. Я горжусь тобой и люблю еще больше, — о том, что Клитагора не лукавит, лучше всего говорили ее глаза.

Она наморщила лоб, припоминая что-то очень важное, о чем еще собиралась сказать мужу. Наконец ее осенило:

— Ах, да, помоги мне справиться с Мнесархом! Он хочет идти на войну!

— Этот сопляк? — удивился Сострат, не подозревая, что в это самое мгновение за его спиной вырос в дверях сам Мнесарх. — Да ведь ему еще шестнадцати нет! Тоже мне вояка!

— Клянусь Зевсом, я уже взрослый мужчина! — вскричал горячий, нетерпеливый Мнесарх, и Сострат тотчас резко оборотился к нему. — Все мои друзья собрались бить заносчивых лакедемонян. А мне что — прикажешь и дальше слушать речи мудрого Сократа?

— У тебя усы еще под носом не выросли, — заметил отец, втайне откровенно любуясь сыном — силен, статен, уверен в себе.

— Ну и что? Ты ведь сам рассказывал, что в пятнадцать лет впервые взял в руки меч. А мне, отец, в палестре нет равных. Я кладу на лопатки всех своих соперников. Даже тех, кто тяжелее меня. Позавчера я дальше всех метнул копье. А вчера в панкратионе одержал верх над самим Кононом, которого никто никогда не мог одолеть.

— То-то я смотрю — ты весь в синяках и царапинах. Этот Конон, по всему, не очень-то придерживается правил — царапался, небось, как леопард.

— Нет, Конон благороден. Это так, в пылу схватки.

— Мнесарх, о войне забудь! На твой век, думаю, ее хватит! Хочешь, чтобы спартанцы посмеялись над нами — афиняне отряжают на войну сосунков?

Перечить отцу Мнесарх не осмелился, лишь недовольно передернул литыми борцовскими плечами и удалился.

— Ты вовремя прибыл, — благодарно сказала Клитагора. — А то Мнесарх оставил бы тебя без меча и щита. Я же видела, как он к ним примерялся. Да и упрям невозможно — весь в тебя.

— Я понимаю тебя, Клитагора, — засмеялся Сострат, уставясь на жену взглядом, в котором читалось откровенное желание. — Дети для матери — якорь в жизни. Рано или поздно, но Мнесарх, а за ним и младший Метон возьмут в руки меч. Получается так ведь, что в этой жизни без меча не обойтись. А у меня с тобой сегодня последняя ночь перед войной. Не поскупись, воскури в нашей спальне самые дорогие благовония. Добавь щепотку сильфия из Кирены — я им разжился в Пирее, он там подешевле. Буду вспоминать эту нашу ночку в походной палатке… А сейчас вели разыскать Атиса. Пусть явится ко мне — что-то после дороги ломит поясницу.