Португальские письма - Габриэль-Жозеф Гийераг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Книга кончается безнадежной пессимистической нотой, но не имеет «конца» в духе галантно-авантюрных или плутовских романов, ибо писатель не ставил себе задачи собственно рассказа, но лишь погружал читателя во все оттенки уже определившегося чувства и тем более определившейся ситуации, его вызвавшей. Дальнейшая судьба «Писем» — это история попыток придать им тот или иной «конец», т. е. попыток ввести произведение в рамки привычных жанров или хотя бы приблизиться к ним — наметить границы событий и придать душевным движениям конкретную заданность и направленность, сделать в конечном счете из страстного монолога светский диалог.
Титульный лист второго тиража первого издания «Ответов на Португальские письма»
Париж, Ж.-Б. Луазон, 1670
Мы не знаем прямой реакции публики на появление книги, но один перечень переизданий красноречиво говорит о большом успехе: в том же 1669 г. Клод Барбен напечатал второй тираж, в Кельне все в течение того же года Пьер дю Марто выпустил подряд два издания, наконец, к концу года появляется еще одно, осуществленное в Амстердаме Изааком Ван Дейком. В начале 1670 г. Барбен снова печатает книгу. Затем «Португальские письма» регулярно переиздаются в последующие десятилетия[186]. Еще красноречивее появление продолжений и «ответов». Уже в августе 1669 г. Клод Барбен издает вторую часть «Писем», не имеющую ничего общего с первой. Он оправдывается: «Шумный успех, вызванный переводом пяти Португальских писем, внушил кое-кому из знатных людей желание увидеть перевод нескольких новых писем... Я думал, что само сочинение не так уже неприятно, чтобы публикацией его я не снискал одобрения читателей...» Однако, сравнение первой и второй частей обнаруживает в последней руку ремесленника, способного лишь на пустую светскую болтовню. Иногда автором второй части называют второстепенного литератора Адриена-Тома де Сюблиньи (1636—1696), немало писавшего для Барбена. Во второй части дама не разлучена со своим возлюбленным; она то назначает ему свидание, то видится с ним в свете; за размолвками легко может последовать примирение. Здесь перед нами не безудержная трагическая страсть, а скорее обычная светская игра в любовь, с совершенно микроскопическими поводами для ссор и примирений любовников. Но отныне плоские любовные упреки светской дамы будут печататься вместе с горячими, порывистыми письмами Марианы. В середине все того же 1669 г. появляются «Ответы на португальские письма»; их печатает парижский издатель Жан-Батист Луазон. Это действительно «ответы»: на каждое письмо Марианы, на каждый ее упрек, на каждую ее фразу следует ответ, часто дословно повторяющий текст первых «Писем». И здесь перед нами работа литературного поденщика. В ней видна торопливость: столь велик был успех «Португальских писем». Одно очень примечательно в этих «ответах», и это, очевидно, характеризует читательскую реакцию на письма Марианы, — это последняя фраза предисловия: «Меня уверили, что дворянин, написавший их, вернулся в Португалию». Автор «ответов» присочинил счастливый конец явно в угоду сентиментальности читательниц, убеждая их, что бедная Мариана вновь обрела счастье.
Приблизительно в то же время, т. е. где-то в середине или второй половине 1669 г., в Гренобле у Робера Филиппа вышли еще одни «Ответы на португальские письма», называемые обычно «Новыми ответами». Это были ответы опять на письма Марианы, а не дамы из второй части (которая так и не дождалась откликов на свою светскую болтовню). В «Новых ответах» чувствуется рука способного литератора. Стиль его, быть может, чрезмерно изыскан, но герой умно, твердо и мужественно отвечает Мариане, а порой даже переходит в наступление и обвиняет девушку в ветрености. Основной подтекст его ответов — чувство самолюбивой гордости; он видит в своих письмах лишь возможность соревнования в нежных упреках и страстных признаниях. Автор книги не ставит перед собой задачу раскрыть созревшее и сформировавшееся чувство героя, он дробит его переживания соответственно поводам, извлекаемым из писем Марианы. Это, конечно, никак не вяжется с первыми «Письмами», с их построением, но сами по себе эти письма довольно удачны. В предисловии была сделана первая попытка анализа «Португальских писем»; здесь отмечались их искренность и проглядывающая в них непритворная страсть, книга ставилась в ряд литературных шедевров («они справедливо могут быть названы чудом любовного излияния»). Вместе с тем откровенно говорилось о возможности прекрасного литературного упражнения («Мне и в голову не пришло упустить такой прекрасный повод к сочинительству»). Рождалась новая традиция. Излагать этапы ее эволюции здесь нет нужды; укажем лишь, что найденные в «Португальских письмах» приемы психологического анализа любовного чувства были плодотворно использованы во многих и многих памятниках французской прозы. Возник и специальный жанр любовной переписки[187], где заняли свое место и послания Лбеляра и Элоизы[188] и письма заброшенной во Францию черкешенки Айше (мадемуазель Аиссе; 1695—1733), два памятника эпистолографии, наиболее близкие «Португальским письмам» и часто печатавшиеся с ними под одной обложкой.
Иллюстрация к книге К.-Ж. Дора «Письма лиссабонской канониссы»
Париж, Ламбер, 1770. Гравюра Жана Массара по рисунку Шарля Эйзена
Лирический пафос «Португальских писем» был воспринят рядом французских поэтов. Наиболее интересна попытка Клода-Жозефа Дора (1734—1780), издавшего в 1770 г. «Письма лиссабонской канониссы к Мелькуру, французскому офицеру». В пространном предисловии Дора с восхищением пишет о «Португальских письмах», которые он противопоставляет литературе эпохи: «В этих самых Письмах нет ни любовной метафизики, введенной в моду нашими бабенками, ни спасительных ударов кинжалом, разрубающих интригу вместо того, чтобы ее распутать, ни медленно действующих ядов, дающих болтливым героиням время для затянувшейся агонии, одним словом, тех ситуаций, в которые автор судорожно стремится втиснуть придуманные им характеры, не имеющие ничего общего с жизненным водоворотом, что бурлит вокруг нас; напротив, все в них правда, естественность, та приятная простота, что составляет очарование книг, к которым не раз возвращаешься и которые никогда не наскучат»[189]. Но «подлинным языком любви»[190] Дора считает поэзию, поэтому перекладывает «Португальские письма» двенадцатисложными стихами, увеличив число писем до шестнадцати и усилив их чувствительность, что было вполне в духе все более распространявшегося сентиментализма (не случайно книжка Дора привлекла внимание русского поэта-карамзиниста Ю. А. Нелединского-Мелецкого). Дора так определял свою задачу: «Письма, которые я предлагаю вниманию публики, — не что иное, как глубокое раскрытие сердца любящей
