Фаворитка (СИ) - Цыпленкова Юлия

— Навестила госпожу Хандель, — с готовностью ответила я, стремясь поскорей позабыть об очередных откровениях. — Знаете, мы затеяли тяжбу, разве я не рассказывала о низкой выходке компаньона почтенной вдовы? Адвокат говорит, что мы обречены, но намеревается потягаться с законом.

— Нет, я об этом еще не слышал, расскажите…

И мы отправились в столовую, где уже был накрыт стол. О короле в тот день более не было произнесено ни слова.

Глава 11

 — Фьер! Доброго дня, дорогой друг. Как же я рада вас видеть!

Господин королевский прокурор поцеловал мне руку и, на миг задержав ее в своей, накрыл второй ладонью. Внимательный взгляд прошелся по моему лицу, а затем губы Гарда тронула улыбка:

— Кажется, вы совсем ожили. Я этому безмерно рад.

— Оставьте, — отмахнулась я. — Меня, признаться, раздражают взгляды, в которых скрыта попытка отыскать во мне следы печали. Неужто всем так хочется видеть мои слезы вместо улыбки?

— Вовсе нет! — возмутился Фьер. — Мы всего лишь переживаем за вас, ваше сиятельство. Напротив, я счастлив вновь видеть свет в ваших глазах. Не так давно, хоть вы и бодрились, но взор вас был угасшим, и это причиняло боль.

— Фьер, вынуждена вам сообщить, что готова откусить голову вам и каждому, кто еще хоть раз будет говорить со мной о том, о чем я слушать не желаю. Вот тогда мне будет грустно от несварения и немного от чувства утраты. Не доводите меня до людоедства.

— Шанриз! — воскликнул Гард, вскинув руки. После хмыкнул и погрозил мне пальцем: — Голова королевского прокурора – достояние Камерата. И дабы ее сохранить, я более не произнесу ни слова.

— Нет уж, ваша милость, произнести, — потребовала я. — Уверьте нас, что всё пройдет замечательно, нам это необходимо.

— Всё, что пожелаете, — склонив голову, ответил Фьер. — Хэлл с вами, ваше сиятельство.

— И это самое лучшее, что вы могли сказать, — ответила я с улыбкой. — Благодарю, дорогой друг.

Мое негодование, пусть и высказанное в шутливой форме, было искренним. Признаться, за прошедший месяц я устала чувствовать себя так, будто нахожусь при смерти. Взгляды, полные сочувствия, тревоги или просто любопытные, – они выводили из себя. Я упорно гнала от себя мысли, причинявшие боль, и с каждым днем мне это удавалось всё лучше. Заботы, которые я себе придумывала даже тогда, когда дел не оставалось, крайне выручали меня. Так моя голова была занята, и в ней не оставалось места ни мучившим меня вопросам, ни вдруг явившейся тоске по тем дням, когда мы были счастливы с государем Камерата.

Последнего я вовсе не ожидала. Мне казалось, что монарх вытравил из моей души все доброе и светлое, что связывало нас. Первую неделю я чувствовала себя матросом на корабле, попавшем в шторм. То я впадала в уныние, вновь изнывая от боли, глодавшей меня. А то вдруг преисполнялась злости, дававшей мне бодрость, и тогда казалось, что, наконец, достигла согласия с собой. Но стоило вечеру заполнить мир сумраком, и силы, переполнявшие меня, уходили с тяжким вздохом.

А потом начала появляться эта необъяснимая для меня тоска… Это злило больше всего. Вот уж чего мне не хотелось, так это грустить о светлых моментах, которыми изобиловали годы, прожитые рядом с мужчиной, которого я почитала человеком близким, дорогим и, возможно, единственным мужчиной в моей жизни. То перед внутренним взором вставали картины нашего озорства, то минуты, наполненные уютом, то ночи, когда страсть сплетала наши тела в неразрывных объятьях, а то и короткие встречи между делами, когда мы обменивались шутливыми репликами и быстрыми поцелуями…

В такие минуты я против воли начинала думать о покинутом любовнике. Капала слезами на страницы книги, которую читала, жалела наше прошлое и постепенно закипала, осознавая, что едва ли ни готова взять перо и написать ему послание, пропитанное горечью. И как только я приходила в себя и выпутывалась из сентиментальных воспоминаний, книга захлопывалась, пряча следы преступной слабости, летела на стол, а я уходила на балкон, чтобы окончательно очистить разум от дымки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И вот тогда я начала составлять себе списки дел на день, даже тех, какие меня никогда не интересовали. Я делала всё, чтобы не позволить себе горевать, злиться или тосковать. Теперь в одной из гостиных и в моих детских комнатах кипел ремонт, в парке устанавливали новый фонтан, а портной, должно быть, возненавидел меня, пока мы изобретали несколько новых нарядов.

Первым стал наряд для верховой езды. Совершенно неприличный по общепринятым меркам. Его мне сшили быстро, потому что в обычном костюме изменилась только нижняя часть. Теперь под юбкой прятались брюки. Да и сама юбка, став несколько шире, имела спереди разрез до пояса, что позволяло с легкостью забираться в седло по-мужски. Случайный порыв ветра или быстрая скачка не оголяли ноги – они были надежно скрыты штанинами и невысокими сапожками, которые я потребовала к наряду. Подол во время посадки верхом, укрывал круп лошади и ноги, но если полы разлетались, то ноги, опять же, были скрыты брюками. Зато, спускаясь на землю, юбка вновь становилась юбкой. Жакет и блузу я оставила без изменений, разве что решила отойти от моды на однотонность, и мой первый костюм имел зеленый верх и черный низ. Теперь на прогулку верхом я надевала только этот наряд.

А в остальное время я была занята моими проектами. Новый подрядчик споро заканчивал второй этаж будущего пансиона, и Иттер Доло с нескрываемым удовольствием вопрошал:

— И как вам, сестрица?

— Превосходно! — искренне отвечала я, потому что теперь и вправду всё было превосходно.

А еще был Тибад, наконец, окончательно и бесповоротно мой собственный. О нем я еще ничего не рассказывала, а теперь пришло время вспомнить и о том, каких успехов добились мои дорогие родители. Еще в пору своего появления в графстве они уверенно взялись за дело. Еще бы! Матушка до того истосковалась по какой-либо деятельности, что по приезду сразу же с головой погрузилась в заботы, которых жаждала так давно и так истово.

И пока батюшка вникал в дела графства, за которые отныне нес ответственность, моя обожаемая родительница занялась подготовкой первых школ. И вот какое письмо она мне тогда прислала:

«Дитя мое, мне предвидятся склоки между детьми из-за разницы не только в положении, но и по внешнему виду. Мне подумалось, что было бы недурно уравнять их в этом. Намедни переговорила с портным, и мы придумали очаровательные платьица для девочек, а для мальчиков штаны и жилеты единого цвета. И не вздумайте бранить вашу матушку за это самоуправство, иначе вы разобьете мое бедное сердце своей черной неблагодарностью. Раз уж вы не пожелали осчастливить ваших родителей замужеством и внуками, то я решила отдаться детям, которых вы поручили нашим с его милостью заботам.

P.S. Первые платья я пошью на собственные средства, а когда ваш фонд наберет достаточную сумму, заведу статью на одежду для школьников.

Ваша любящая матушка».

Бранить?! Да я пришла в неописуемый восторг! Это же была восхитительная идея, которую баронесса Тенерис воплотила со всем тщанием. Лишь разница в цвете отличала ученика из какого-нибудь Тилла от обитателя местечка Венстире. Впрочем, одежда была второстепенной заботой, прежде надо было заполнить школы.

 Учителей и учеников набрали быстро. Правда, крестьяне, несмотря на невероятную возможность отправить своих детей учиться господским премудростям, делать этого не спешили. «Лишние руки в хозяйстве» – стало популярнейшей причиной, по которой они предпочитали довольствоваться старой школой, где занятия были короткими, курс обучения недолгим, а знаний почти не давали. А про дочерей и вовсе говорили: «Девку учить, только портить». Однако матушка со свойственной ей менторской манерой все-таки сумела вырвать девочек у нескольких семей. Мальчиков отдали чуть охотней.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Кстати сказать, в Тибаде теперь было шесть образовательных учреждений. Три пансиона: два женских, разделенных на сословия, и один мужской. А также три школы, две из которых являлись «Школой первых знаний». Пока возраст учеников в первом классе разнился от семи до десяти лет. Мы брали всех желающих, но предел, разумеется, имелся. В третьей школе учились только мальчики, уже не считавшиеся детьми.