Прошедшее время несовершенного вида… и не только - Гриша Брускин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Или: «Вы действительно пользовались путеводителем, написанным итальянским аристократом?» (Бонанно Пизано.)
Или: «Действительно ли у вас были родственники по фамилии Магарас?»
Или вопросы вроде: «Вы пишете: “Раньше приезжал в Москву: план – от. бать как минимум 10 человек”. А вам не совестно перед женой?» (Щас. Прямые и косвенные дополнения.)
Или: «Вы, циник! Перетрахали женщин всех национальностей? Вам не стыдно?!» (Донжуанский список.)
Или, о ужас: «Неужели первой вашей женщиной была ваша мама?» (В шесть лет. Прямые и косвенные дополнения.)
Как я уже писал выше, в иных моих книгах – много голосов. Реальных и придуманных. Сместить, запутать реальность было одной из задач автора.
Выдуманный персонаж, который переспал со своей мамулькой – «брат» пианистки из одноименного фильма Михаэля Ханеке по опять-таки одноименному роману Эльфриды Елинек.
Но читатель не унимается. Однажды позвонил некто из Бостона:
– Прочитал вашу книгу. Я – ваш поклонник. Потрясающее впечатление. Я так же, как и вы, фрейдист.
– ?
– Я тоже… ну… это… э-э-э… с мамой. Лучше женщины не знал и не знаю… Ах, это не вы? Придуманный персонаж? Понял. Знаю такой приемчик. Сам тоже говорю, что не я, а один человек…
Господа! Должен вас всех разочаровать и признаться: это «Рукописи, найденные в Сарагосе». По поводу прямой речи: лишь небольшая часть текстов, написанных от первого лица, – действительно я, мой голос.
Большинство – другие, выдуманные, голоса. Выдуманные истории, выдуманные стихи и вирши.
Для тех, кому этого мало, уточняю: мамульку не трахал и в гостинице с видом на Кремль не проживал.
Самолюбие автора тешит лишь убедительность его, то есть автора, пера. И что читатель, как невинное дитя, по-прежнему верит в Слово, в Логос. В Текст.
Помнится, Лермонтов писал в предисловии к «Герою нашего времени»: «Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии <…> Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей».
Жанр последующих текстов можно было бы назвать экспериментальной лирикой.
Баллада
в брусяной избе седаше
стол поставаше
скатерть камками обиваше
соболя ложаше
ширинки раздаваше
свечи зажигаше
свахи набегаше
невесту одеваше
жених восхожаше
образа́м поклоняше
свадьбу играше
кад с пшеницей поставаше
перепечу рассыпаше
соль подаваше
гости восседаше
караваи-калачи едаше
мед пивной выпиваше
склянку бросаше
бросаши разбиваше
ногами топташе
головой киваше
сердцем растяше
волосы расчесаше
кику возлагаше
злату мису браше
хмелем посыпаше
молитву читаше
в мыльне умываше
в спальню идаше
óтроче зачинаше
саблю обнажаше
на коня взбираше
с ворогом воеваше
врага в полон взяше
на охоту отправляше
недóля начинаше
пищу не вкушаше
живот к смерти приближаше
детей благославляше
жена вопияше
крест целоваше
упавши умираше
Донжуанский список
Мама была, как булочка. Мягкая.
Отец крестьянин. Деспот.
Бил в детстве.
Теоремы Пифагора не знал, а долбил меня книжкой по лбу.
Подрос.
Возник свой круг.
Две пары джинсов.
Играл на гитаре.
Хотел успеха.
А он все орал: «Блатной!»
Огромный мужик был.
Умирал – ссохся.
Дело молодое.
Девчонка.
Посмотрел сзади. Посмотрел спереди. Поговорили. Всколыхнулось.
Захотел секса.
Стали встречаться.
Страсть, шестеренки, гармония.
Ведь нужно то, чего у тебя нет.
Дополняли.
Думал: можно положиться.
Думал: может бросить, но не предаст.
Думал: лучшая коммунистка Советского Союза, а не просто мыло.
Думал: не повесит лапшу на уши.
Но, как говорится, береженого Бог бережет.
И я контролировал. Не хотел попадать в мешок.
Чтоб засунула в параметр.
Не верю в «нам было хорошо всю жизнь».
Будешь смотреть на ее жопу и думать: «Два года назад была лучше».
Вдруг слышу: «Я беременна».
Получил повидло.
И понял, зачем им Василии нужны!
Используют козырь. В этом их сущность, естество.
Послал на хуй.
Мне только не забор.
Есть кефир, и хорошо. Нет капусты – по барабану.
Я цыганом катаюсь по миру.
Умру нищим в коробке.
Но свободным.
В восемнадцать женщина – деревяшка. Не созрела.
Тридцать-сорок – сок.
Прежде всего – запах.
Затем изучаешь сзади (не смотреть же сразу в рыло!)
И глазами не сталкиваешься. Не выдаешь себя.
Сверху. Снизу.
Дальше ноги. Не должны быть, как галифе.
Потом уж цвет глаз.
Болотный производит эффект.
Если шестеренки входят друг в друга – пропал.
Мужик ведь обезьяна: тресь, и все.
Примитивен: ему сто пятьдесят трусов не надо.
Вот они нас и пользуют.
Будь здоров как!
Мужчина – охотник. Добытчик.
Перепихнется – все равно вернется в семью.
Зачем ему нести в несколько скворечников?
А она в скворечнике сидит. Бережет очаг.
Но все, блядь, ищет очаг получше. Выбирает следующую жертву.
Денежный мешок, комфорт подавай.
Расчетлива. Проявляет сноровку.
Умеет маскироваться.
Вариант не для меня.
Но без них пресно.
С бабами мужик закаляется. Из повидла – в холодильник. Из холодильника – в повидло.
Добавляет адреналина.
1) Наших ни с кем не сравнишь.
Если настоящая: Рязань, Саратов, Кострома – кожа белая как мука. Безволосая. Атавизмов нет. Бабы – люкс. Труба.
Не червивые. И не кривят: если что, прямо в рыло скажут.
Правда, потом расходятся на сто килограмм.
Суперэгоистки. Это от третьего мира.
Тянут одеяло на себя.
В семье ревнивые.
Не умеют скрывать. Пользуются флиртом (в лоб, при муже), чтоб вносить напряженность.
Бульдозеры.
Одна сочинила песню про Есенина.
Вопит: «Серега, Серега…»
Слова красивые. Ничего не скажешь.
Но чего разоралась?! Ты тридцать лет в Америке кушала черную икорочку. Откуда драйву взяться?
Нету!
Надо образование повышать.
Отец говорил: «Не хочешь быть тупым – учись!
Или иди в фигурное катание».
Кстати, люблю смотреть на фигуристок: жду, когда треснется задницей.
2) Украинки: вроде как русские, но любят больше сало.
Они меня кормили.
Но не только ведь мороженое кушать или камни долбить: потурундел, пострелял из автомата, женщину захотел.
Энергия.
Иногда думаешь, ей было хорошо. Думаешь, любила.
А тут муж. Целуются.
Надо же, как в спорте: я – «Динамо», ты – «Спартак». Мы не любим «Локомотив». Мы «Локомотив» сплавляем.
Товарищеский
