Зубы Хроноса - Владимир Колин

— Не знаю, — шепнула она. — Но я знала. Я повернулась и знала.

Больше я ничего не мог из нее выжать. Она ни за что не хотела признать свою явную вину и тем более — признаться в ней перед товарищами по игре. То, что представлялось сначала всего лишь детской ошибкой, оказалось свидетельством дурного характера, и мне пришлось наказать ее, не разрешив на следующий день пойти со мной на прогулку. Для Иоаны этого наказания было достаточно. Но, так как дети ссорятся и мирятся по каким-то своим, непонятным нам законам, вернувшись, я застал ее играющей с теми самыми малышами, у которых, как мне казалось, она должна была просить прощения. Может быть, она это сделала? Казалось, они на нее совсем не сердятся, но меня это событие глубоко взволновало, поколебав мою веру в собственного ребенка.

Последовали спокойные дни. Я не замечал ничего нового, кроме того странного факта, что на небольшом клочке сада трава и листья одуванчиков изменили цвет.

Возле них растительность была зеленой, но на пространстве в полквадратного метра, точнее, в середине круга радиусом в полметра, трава и листья покраснели.

Вероятно, я не обратил бы на это внимания, если бы меня не поразил необычный характер этой красноты.

Я помню, что спросил хозяина, не вылил ли он туда ведро краски, но он тоже казался удивленным. У меня нет другого слова, кроме «красного» для того цвета, который приобрели листья и трава сада, хотя я знаю, что это было не совсем то, что мы считаем красным.

Ни один из знакомых мне оттенков этого цвета не соответствовали оттенку, появившемуся в саду. Поймете ли вы больше, узнав, что этот красный цвет содержал еще по крайней мере три цвета, совершенно неразличимые в гамме красного? Белый, черный и еще какой-то неопределенный, может быть фиолетовый… Целое же было красным и не было им… Я решил, что какой-нибудь ребенок пролил там бутылочку чернил, которые, смешавшись с землей и затронув хлорофилл, произвели необычайную комбинацию красок. И, не желая больше ломать себе голову, ушел на рыбалку.

По возвращении я нашел Иоану лежащей возле красного пятна, по которому она водила ладонью, словно бы ласково его поглаживая. Погруженная в свою непонятную игру, она меня не увидела, и я некоторое время смотрел на нее, с удивлением замечая на ее лице выражение нежной задумчивости.

— Что ты там делаешь? — спросил я, не повышая голоса, чтобы не испугать девочку.

Но она вздрогнула и быстро убрала руку.

— Знаешь? Может быть, она была и не плохая… — сказала она.

— Кто?

Иоана повернулась к красному пятну и едва слышно шепнула: — Лягушка…

Лишь тут я заметил связь между оттенками и с неприятным чувством, которое, однако, не попытался определить, спросил: — Ты хочешь сказать, что здесь… выбросила ее?

— Может быть, это была заколдованная девушка, — проговорила она тоненьким голоском, в котором звучало бесконечное раскаяние. Когда я взяла ее в руки, она испугалась и попробовала защищаться…

— Но ведь ты искала то место, и не нашла…

— Нет…

— А теперь… только потому, что трава покраснела?

Она повернула ко мне свое полное отчаяния личико, и я увидел, что ее губы дрожат, — Наверное, я поступила плохо…

Было ясно, что эти каникулы получились неудачными: что-то взволновало мою девочку, и она потеряла свое равновесие, которым я так восхищался.

— Ты маленькая и глупенькая, — сказал я, нагибаясь и поднимая ее с земли. — А в доказательство этого, погляди, сейчас мы раскопаем здесь землю и не найдем никакой лягушки!

Она ужом выскользнула из моих рук и кинулась к сараю, в котором, как она знала, хранились инструменты. Следя за ней взглядом, я спросил себя, что заставило меня сделать это неожиданное предложение и понял, что почувствовал потребность проверить рассказ о красной лягушке. «Вот ведь как человек глупеет», — подумал я неуверенно. И, взяв из рук Иоаны лопату, принялся за дело. Разумеется, я ничего не нашел, но в самой обычной, черной земле корни растений были красными.

— Видела? — спросил я Иоану, зарывая яму. — Давай-ка вымоем руки и выбросим из головы заколдованных лягушек!

Она молча подняла одуванчик, который я не посадил, как сделал это с другими цветами и с побегами травы.

От корня и до цветка он был весь красный. Когда мы вошли в дом, Иоана поставила одуванчик в стакан с водой и поместила на табуретке возле своей кровати.

Ни за обедом, ни после мы больше не говорили о закопанной лягушке, но я несколько раз заметил, что она смотрит на цветок с каким-то боязливым любопытством. Я знал, что герои ее любимых сказок жили после своей смерти в растениях, выросших на их могиле, и не сомневался, что она ждет какого-нибудь знака превращения лягушки в одуванчик, что стоял в стакане на табуретке. Но чтобы не волновать ее напрасно, я больше ничего ей не говорил и делал вид, что не понимаю ее взглядов.

В ту ночь мне приснился странный сон. Вероятно, я заснул, думая об иоаниных сказках, потому что вдруг увидел, что из ладони Иоаны вылетают красные лучи, которые колеблются и дрожат в воздухе. Они вырывались неожиданно и вдруг опадали, словно испуганные своим собственным порывом, чтобы затем снова подняться в бессильном всплеске. И вдруг я увидел, что из цветка одуванчика вылетают, поднимаясь и спускаясь в той же неверной игре, такие же красные вспышки. Сила их потока постепенно возрастала, лучи направились друг к другу и, как светящиеся пальцы, встретились, образовав две половины сверкающего моста. И соединились.

Я помню странное ощущение, которое испытал, увидев невесомый мост, связавший, во тьме комнаты, ладонь Иоаны с цветком, стоявшим в стакане. Насколько я помню, это было не просто удивление, но смутное ощущение открытия какой-то аномалии, которая, как это ни странно, не рождала во мне ужаса. Я удивлялся тому, что видел, но понимал, что это воздействие сказок, о которых я думал перед сном, и — не знаю, как это выразить — мне хотелось помочь этому хрупкому светящемуся мостику, выгибающемуся, как крошечная радуга, под низким потолком. Может быть, это покажется странным, но я не чувствовал страха, а напротив, испытывал огорчение от того, что не могу участвовать в этом чудесном общении, и вполне сознательное восхищение.

Утром, проснувшись, Иоана попросила у меня «чтото белое, которое едят». Но дети часто так странно выражают свои желания, и я не обратил на это внимание.

Через некоторое время, немного додумав, она уточнила, что ей нужен кусочек сахару.

— Подожди, выпей сначала молока, — сказал я.

— Но это не для меня! — возразила она. — Я хочу дать его одуванчику, в воду…

Вы скажете, что я полностью лишен воображения, но я не нашел никакой связи между ее словами и своим сном или тем, что я все еще считал сном этой ночи. К тому же, ведь это был мой сон, и слова Иоаны не могли иметь к нему никакого отношения.