Зубы Хроноса - Владимир Колин

Он попробовал поднять голову, но сверхчеловеческая сила прижала его к песку. Тяжело дыша, он напряг свое тело, ноги. Только руки оставались живыми, только пальцы, которыми он в забвении отчаянно рыл песок. И он понял, что впереди у него — лишь пустые предсмертные часы, часы бессильного и жестокого ожидания. Но словно не отключенная машина на покинутом заводе, мозг его продолжал работать.

«Больше я не могу узнать ничего. Только — дать имя океану…» И лишь сейчас он понял, что все кончается, что это он — человек, агонизирующий на черном пляже, лишь сейчас, когда проникся истиной, спрятанной за произнесенными в уме словами. Ибо не только невозможность познания мира, в котором он потерпел крушение, представилось ему во всей своей неотвратимости, но и его бесцельность. На песке, омываемом океаном, лежал мертвец, от которого никто больше ничего не узнает. Все его сведения — если бы он даже мог еще собрать какие-нибудь сведения — становились ненужными. Ибо были непередаваемы.

«Умирай же наконец! — воскликнул он в отчаянном порыве. — Умирай… Умирай…» И тут, со странным чувством облегчения, он ощутил, что застывает. Оцепеневший мозг больше не работал.

Он умирал. И лишь глаза по-прежнему видели небо, уши улавливали гул волн и шорохи леса, и пальцы ощущали безразличное сопротивление песка. Без понятия и без убеждения, действительность ударялась о чурбан, выброшенный на берег, и уничтожалась в нем.

Или, может быть, это начался медленный процесс слияния человека с чуждой ему стихией. Уже сейчас то, что лежало на черном песке, казалось неотъемлемым элементом, извечно присущим этому полукругу берега, окаймленного красным лесом, корягой, столь же неподвижной, как и застывшая невдалеке скала, как пустая ракушка или ствол, выброшенный бесконечными волнами. Так, бесцветные и бесформенные, протекали минуты или часы.

У него больше не было сил даже приказать себе умереть. И, как глухая, но неотступная боль, не поддающийся обжалованию приговор случайности, обрушившей его на черный берег, еще бился где-то, как триумф тщеты. Он умирал напрасно. После Агатары, Су, Вердонды, Ксет-Итара… Вместе с ним все человечество умирало на песке Тепсоры, не успев стать здесь известным, не успев известить о своем появлении.

Вместе с ним агонизировал Великий совет, разлагалась Площадь Солнца, и жизнь медленно отступала от каждого мужчины и каждой женщины всех десяти миров. Влача за собой машины и статуи, великие города погружались в небытие, вновь и навсегда превращая в прах гордость людей, огромные библиотеки и музеи.

Здесь, на Тепсоре, его смерть становилась апокалипсисом, принимала размеры неотвратимого заката человечества.

«Только не через меня», — он дернулся, застонал в высочайшем усилии, в попытке гальванизировать инертные, безжизненные мышцы. И, словно чудом, вдруг сдвинулся со своего места на пляже и почувствовал, как какой-то дикий наплыв сил поднимает его с песчаной постели, как он бежит, спотыкаясь, по берегу океана, завоевывая пространства Тепсоры, недвижимые пространства, которые, казалось, были заказаны ему навсегда. Протянув руки, пошатываясь, он бежал вперед, и боль кривила его губы. «Я человек (ударяясь о красные стволы), я посланец человечества! Слушайте, слушайте, у меня осталось так мало времени, а я должен поведать вам о наших мечтах, о разложении атомного ядра и о музыке! Слушайте, о, слушайте!. Я привез с собой карты, и фильмы, и ленты. Понимаете? Я не знаю, что говорю… Я не должен говорить. Это называется говорить, но вам это неоткуда знать, и вы не можете этого понять… Мои минуты отсчитаны, и я не хочу умереть, не показав вам, кто мы такие. Смотрите, вот текут образы, видите? Фильм разворачивается… Берите, я отдаю вам их, образы Земли, которую я больше не увижу, каскады, потоки, водопады образов!

Вот отсюда, из этого уголка Галактики, я вышел. Чтобы умереть… среди вас, на черном пляже… на черном пляже…» На черном пляже, один, человек умирал. Он не сдвинулся с места. Бред, подаривший его воображаемым притоком сил, отступал, как красная волна, оставляя его, ненужного и бессильного, под незнакомым солнцем. И снова монотонный гул океана. А из лесу, вместо запахов, шумы и шорохи. Шумы… Жизнь свелась теперь к их восприятию, сузилась до того, что он мог воспринимать только их. «Вот треснула ветка. А это волна. Порыв ветра в листьях и чей-то крик. А сейчас?

Не знаю. Что это?… Все ближе, ближе… я не могу повернуть голову. И глаза… Мир — небо. Кажется, он идет слева, из леса. Нет, они идут. Окружают меня.

Обходят справа. А я… только это небо… только небо… Сердце, медленно, редко…» И из последних сил, в отчаянном, ограниченно-счастливом порыве Последних сил: «Неужели это возможно?..» Шумы исчезли. «Почему?» Пальцы лихорадочно роют песок. «Скорее, скорее… Ракета там, скорее! Пусть даже по шуму движений — я пойму, я должен понять. Вот так! Руки, пусть будут руки. Грубые, но руки… Ох, ударяют… Осколки…» И вдруг, звучные и победоносные, его охватывают волны Космического гимна. Только палец мог включить аппарат. Только палец… И лишь теперь, как освобождение, две слезы стекают по землистому лицу, медленно скользят и падают на черный песок.

Нет, все это было не напрасно! Над красным лесом, над океаном, равномерно дышащим рядом с тем, что перестало дышать, вольно и широко звучит гимн.

Примечания

1

Псевдоним происходит от латинского nescio — «не знаю». (Прим, переводчика.)

2

Semana ilustrada — Иллюстрированная неделя (исп.)

3

Orgullio — гордость (исп.)

4

Modesto — скромный (исп.)

5

Estella — звезда (исп.)

6

Большое спасибо (исп.).

7

Слово образовано от латинских ban (хороший) и vis (сон). (Прим, переводчика.)

8

Sine — без (лат.); синевис — «без сна». (Прим. переводчика.)

9

По правде сказать, статья начиналась изложением сна, но цензура исключила его, считая, что сон может поколебать авторитет Перении за границей. (Прим, автора.)

10

Онейрос — по-гречески Сон.