Зубы Хроноса - Владимир Колин

Диск напоминал блестящий глазок, возле которого возвышалась парчовая скала, и меня поразила страсть живших на Потерянной планете людей — разрешите мне называть их так — к геометрическим формам. Прижав ладони к прозрачной поверхности, я приблизил к ней лицо, пытаясь различить что-нибудь за ее застывшим льдом. Мне показалось, что диск вибрирует, ходит волнами, словно пронизанный силовыми линиями… и вдруг я проник за него. Я очнулся захваченный, застывший в бесцветной массе, в невидимой субстанции, не позволявшей мне двигаться.

Я до сих пор не понимаю, как проник сквозь полупрозрачный глаз окна, привел ли я в действие новый механизм или дискообразное окно было сделано из материала с неизвестными свойствами. В то время как в красной субстанции туннеля я передвигался без всякого труда, сейчас — казалось бы, не окруженный больше ничем — я чувствовал себя погруженным в компактную массу. Мне представилось, что я проник в силовое поле невероятной силы, но я тут же подумал, что такая сила должна была раздавить меня на месте. Я же просто чувствовал себя, как в невидимой смирительной рубашке. Не в силах двинуться, я обвел вокруг взглядом, пытаясь понять, куда я попал.

Я находился в шестиугольном помещении, стороны которого составляли круглые глазки, вплавленные в темную массу. Диск, сквозь который я проник в сердце этого полупрозрачного многогранника, составлял лишь одну из его сторон, так же как — понял я теперь — и блестящий глазок возле парчовой скалы (очень возможно, что в красном туннеле я прошел, в обратном направлении, то расстояние, которое преодолел, прыгая с камня на камень, на поверхности астероида). Теперь я не мог предполагать, что красный газ был всего навсего субстанцией, хранившейся в огромной капсуле, в которую я попал. Скорее, переход через красный туннель подготавливал проникновение в прозрачный многоугольник, и все это было частью таинственного механизма непонятного назначения. Обеспокоенный, я ждал результатов действия странной силы. Навязанная мне неподвижность была настолько неприятна, что мне показалось, будто прошел уже целый час с тех пор, как я был скован невидимой силой, как насекомое в окаменевшем кусочке янтаря.

Как же велико было мое удивление, когда я обнаружил, что стрелка хронометра на моей правой руке не сдвинулась с места! Это был усовершенствованный механизм, предназначенный для того, чтобы действовать в любых условиях, который, практически, не мог испортиться. Я замер, не сводя глаз с циферблата и считая про себя до шестидесяти. Стрелка не двигалась.

Хронометр перестал действовать! Испортился ли он несмотря ни на что, или не мог функционировать в ненормальных условиях многоугольника? А если стрелка продолжала двигаться, но я не мог этого уловить?

Это предположение ужаснуло меня не столько своей абсурдностью, сколько тем, что я был готов принять его, как возможное объяснение. Что со мной происходит? Я вдруг вспомнил обезьяну из институтской лаборатории, у которой создали смешные рефлексы — например, она съедала кусок каната, когда ей предлагали на выбор канат или банан. Казалось, она даже не видит банана, который раньше уплетала с таким аппетитом, если вместе с ним ей не давали кусочек каната… Не обусловливала ли и мое поведение неизвестная сила, распространенная в помещении, в котором я находился?

Но я не успел себе ответить. Пораженный, я смотрел в центр помещения, где обезьяна уплетала банан. И не какая-нибудь обезьяна. Я мог поклясться, что это был Стоп, павиан из нашего института.

Отупевшим взглядом я следил за тем, как он ест банан, разгуливая по помещению, как делал это обычно.

Он ел быстро, но банан не кончался. Мне захотелось крикнуть, но — защищаемые каской — мои губы не двигались. А там, впереди, Стоп все с тем же аппетитом уплетал банан. Я думаю, все это длилось с полчаса, но стрелка хронометра не двигалась, и я смотрел на Стопа без мыслей, без реакций, потому что знал, что это невозможно, что он не мог есть банан в этом многоугольнике хотя бы уже потому, что умер два года тому назад.

Неужели я сошел с ума? Совершенно измученный, я все же попытался проверить себя. Попробовал вспомнить, кто создал ему этот смешной рефлекс с канатом и вдруг вспомнил: Гиня. Но достаточно было мне вспомнить о нем и увидеть его глуповатое лицо, как Стоп бесследно исчез. Вместо него в помещении стоял Гиня.

— Что у вас на Церере? — хотел я спросить, но, как в кошмаре, мои губы не двигались.

— Ничего, Богдан. Потеря времени.

Он отвечал! Он слышал меня, хотя я не говорил, и отвечал на мои слова, не слыша их. Но Гиня тоже не двигал губами. Что это значит? Что здесь происходит?

Мне хотелось закричать, но я спокойно сказал (по сути, подумал): — А здесь, как видишь, странно…

— Что здесь странного?

Он удивленно уставился на меня своими рыбьими глазами. Я рассердился и закричал (хотел закричать): — Дубина! Если бы вместо тебя здесь был профессор…

Гиня исчез, словно сметенный ветром, и я уже даже не удивился, увидев на его месте профессора. Сдвинув на лоб очки, он ждал, вопросительно глядя на меня.

— Вы были правы, — сказал я. — Нужно изучить каждый астероид.

— Я рад, что вы больше не считаете себя обойденным…

Он улыбнулся. Мне показалось или он и в самом деле иронически улыбнулся?

— Здесь, на 1964-АИ, я обнаружил необычайную установку. Но я не могу двигаться и не знаю, как выбраться за эти стены…

Профессор больше не улыбался. Внимательно глядя на меня, он проводил по губам указательным пальцем.

— Меня же вы впустили сюда, — сказал он. — Как вы это сделали?

— Я подумал. Я вызвал вас своей мыслью. Мои мысли обладают силой…

— Подумайте о том, что вы хотите выйти, — предложил он, и это решение показалось мне настолько простым, что я удивился, как оно не пришло мне в голову.

Я подумал, что должен выбраться отсюда, вновь оказаться на поверхности астероида. И, хотя только что мне казалось, что мои жилы налиты свинцом, теперь я вдруг почувствовал себя необычайно легким, словно безжалостная сила, давившая на меня, рассеялась. Как воздушный шар, я отделился, или, лучше сказать, меня отделило от земли — ибо сам я не сделал ни одного усилия — поднялся, несомый рвущимся вверх течением, которое ударило меня об одну из пластин потолка, и, как бурав, начал вкручиваться, все быстрее вращаясь вокруг своей собственной оси, пробивая прозрачную материю… Я опомнился, все еще крутясь, в чем-то вроде красного конуса, стены которого казались пронизанными змееобразными золотистыми разводами.

Неописуемый гул стоял в моем мозгу. Мне казалось, что я задыхаюсь. Я сделал отчаянное усилие и потерял сознание.