КРУК - Анна Бердичевская

Кузьма загляделся на птичек и не заметил, как сзади бесшумно подкатил старый и золотистый красавец «Мерседес». Из него, мягко хлопнув дверцей, вышел сухощавый седой господин вида вполне профессорского, типа, кембриджского. Господин мельком глянул, машинально улыбнулся Чанову – неизвестному представителю своей научной касты – и двинулся к шлагбауму у ворот. Кузьма сделал в его сторону поспешный шаг и сказал:

– Pardon Monsieur!

Человек оглянулся, улыбка была уже убрана с его благообразного лица.

– Монинг… – сказал он, как показалось Чанову, надменно.

Кузьма чуть было не выпалил фразу, которая застряла с юности, но не из французского учебника, а из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова – «Же не манж па сиз жур». Но сдержался и корректно спросил, не знает ли месье, где тут можно позавтракать.

– А вы, простите, не русский ли? Не из Москвы ли?

Кузьма с некоторым облегчением подтвердил, что вчера прилетел, и как раз из Москвы. Господин усмехнулся как-то совсем иначе, не то чтоб тепло, но попросту. Он протянул руку. Кузьма пожал ее и представился:

– Чанов.

Господин поднял брови, глаза его стали больше и голубее.

– Знавал я одного Чанова, Андрея Кузьмича, из института Физики РАН…

– А я Кузьма Андреич. Сын. – Чанов сжал руку профессора, которая его все не отпускала, а тот еще крепче сжал чановскую. Они как будто померялись силами.

– Я Шкунденков, Владимир Николаевич. Не слыхали от отца?

– Не слыхал. Но вашу книгу читал, «Нелинейность времени».

Возникла пауза, в конце которой Кузьма не без усилия вырвал свою руку из шкунденковской.

– О чем же это вы меня по-французски спросить хотели, Кузьма? Я только по-английски с иностранцами могу… и то лучше не с англичанами… – Владимир Николаевич пристально всматривался в Кузьму. – Вообще-то, иностранцев и не люблю… Да и своих не всех жалую. Так спрашивайте!

– Спрашивать?.. – Кузьма задумался, но вспомнил. – Хотел узнать, где тут поесть можно поблизости, стекляшка-то закрыта.

– Знаю я одно заведение в трех шагах. Местное белое вино – очень приличное. Я, пожалуй, вас провожу, да и позавтракаем вместе.

Шкунденков вернулся к «Мерседесу», припарковался на пустой стоянке и повел Чанова завтракать.

Кафе «Marie Jardin»

Погода стояла почти теплая, но ветреная, солнце проглядывало время от времени сквозь облака, а когда скрывалось, становилось зябко. Вначале Шкунденков с Чановым решили обосноваться на веранде кафе, которое действительно оказалось рукой подать, на ближних задворках. Над заведением красовался фанерный щит со слегка облупившейся рекламой кока-колы. «Франчайзинг», – неожиданно вспомнил Чанов слово, подхваченное на Арбате. Но в фанере щита были проделаны дырки, в дырки вставлены маленькие красные лампочки, они светились и божьим днем, сообщая редким прохожим, что это Сafé Marie Jardin, а не просто Cоcа-Cоlа. С веранды кафе открывался дальний вид на Юру, а на первом плане, смягчая величественные красоты природы, торчал длинный многоквартирный дом в четыре этажа. «Как на Шаболовке», – подумал Кузьма, с удовольствием разглядывая двери подъездов и детскую песочницу, окруженную кустиками. «Ну, не совсем, как на Шаболовке», – приглядевшись, поправил себя Чанов. В доме под каждым окном были подвешены одинаковые ящички с геранью, она бодро, как ни в чем не бывало, цвела на Рождество. Ухоженным был этот старый дом эпохи незамысловатого раннего конструктивизма из крашенного охрой кирпича. И машины, припаркованные у подъездов, были хоть и не шикарные, но чистые, с промытыми стеклами и сияющими колесами… На веранде кафе стояли столы без скатертей и гнутые венские стулья, а в дальнем углу был даже линялый диван, на котором, откинувшись на спинку, дремал единственный посетитель в старом кожаном пальто с меховым воротником. Стол перед ним был застелен белой бумажной скатертью, она шелестела на ветру. Судя по пустым графину и тарелкам, посетитель уже откушал.

– Мари Жарден! – свободно, как завсегдатай и лучший друг хозяйки, гаркнул Шкунденков в открытую дверь кафе.

Кожаное пальто очнулось, посетитель выпрямился и внезапно хрипло заклокотал по-немецки. Чанов только и понял: «О, герр Шкунденкофф!..» «Тут можно жить, – подумал Кузьма, – вполне даже можно». На зов из двери кафе выбежала маленькая хозяйка, похожая на состарившуюся девочку, она весело помахала рукой новым гостям, подлетела к столику человека в кожаном пальто и быстро-быстро заговорила по-французски, убирая на поднос посуду. Кузьма не успел понять, что она щебетала, но немец, кажется, понял и захохотал, очень довольный. «Да он крепко выпимши», – подумал Чанов. Ему и самому захотелось крепко выпить, даже больше, чем крепко поесть. А когда хозяйка пробегала мимо них, Чанову показалось, что и мадам навеселе.

– Идем-идем, быстро€-быстро€! – пропела она, оглянувшись из двери. И добавила, сильно грассируя: – Il fait froid!

– Что это она в конце каркнула? – спросил Шкунденков.

– Холодно, – перевел Чанов.

И они послушно вошли в кафе. Мадам, в два счета накрыв их стол бумажной скатертью, приняла заказ от Шкунденкова. Он не интересовался выбором молодого Чанова, только про напитки спросил:

– Полегче или покрепче? Пиво, вино, абсент?

Чанов пожал плечами. «Расслабуха… – думал он, разглядывая кафе. – Но организованная и чистая. Все старое, но добротное. Страна опрятных стариков – людей, домов и вещей. Швейцарских часов в Швейцарии не носят. Банков не видать. И швейцарского сыра тоже…»

Первое, что хозяйка принесла, – был швейцарский сыр четырех сортов на фаянсовой дощечке. А в корзинке белый, необычайно душистый горячий хлеб. У Кузьмы забурчало в животе. Хозяйка посмотрела на него с радостной улыбкой, разлила по узким стаканчикам зеленый абсент и пожелала:

– Bon appétit!

Русские чокнулись и хлопнули абсенту. Запахло лекарством и обожгло горло. Но тепло побежало по жилам.

Кузьма попросил у хозяйки, стоявшей за стойкой бара, бутылку белого вина, воды и кофе. Она на его французский отозвалась длинной трелью, которую Кузьма не понял, но понял, что обращалась трель вовсе не к нему, а в открытую дверь кухни. Оттуда вышел смазливый малый с подносом, на котором стояла черная сковородка, и на ней скварчали колбаски, и еще отражала вселенную никелированная кастрюлька. Под нею парень разжег спиртовку прямо на столе, и остро пахнущее фондю в кастрюльке весело забулькало. Следом хозяйка несла белое вино в стеклянном графине, старый оловянный кофейник и молоко в фаянсовом кувшинчике. Завтрак был накрыт и гости предоставлены сами себе.

«Чудесно-то как! – думал Кузьма даже с каким-то недоумением. – Просто, легко… Что это было ночью, да и с утра?..» Он по очереди со Шкунденковым обмакивал в ведерко с расплавленным горячим сыром швейцарский хлеб с хрустящей корочкой, попивал прохладное вино.

И в то же время в нем, как невидимая река, ширилась, полнилась и рвалась неведомо куда его жизнь.

Нелинейный завтрак

Шкунденков поднял голову и, оторвав взгляд от колбасок, с которыми расправлялся, сказал:

– Отец твой, говорят, умер? – Кузьма, вздрогнув, посмотрел в голубые глаза Шкунденкова. – Давай-ка помянем… Мы с твоим отцом, Кузьма, не понимали друг друга, но я его уважал. Крепкий был человек. Вечная память! – Они выпили. – Книги моей он, конечно, не прочел, – сказал Шкунденков и вернулся к колбаскам.

– Да нет, прочел. На полях его пометки.

– Правда?!

Так честно, так откровенно Шкунденков просиял, что Кузьма сразу простил ему профессорскую надменность, строгость к иностранцам, а также к соотечественникам. Тем более что ведь именно он привел Кузьму в это место, в кафе «Мари Жарден»… Чанов-младший, правда, опасался, что Шкунденков спросит его о «Нелинейности времени». И было ему неловко. Потому что хоть и читал книгу, но не дочитал. А сейчас Кузьме полегчало, потому что он понял, автору был интересен не Кузьма Андреевич, а именно Андрей Кузьмич Чанов. И правильно. И хорошо.

Книга, насколько Кузьма, не дочитав, понял, была местами совсем хорошо написанная, местами совсем плохо, но страстно, или, напротив, трогательно, иногда с претензией на скандал, иногда на пророчество, иногда – на крайнюю степень искренности и задушевности. Как сочиненная талантливым человеком спьяну, она была сразу про все и меньше всего про нелинейность времени… Кузьма наелся. Он налил себе из оловянного кофейника некрепкий, но душистый кофе, забелил его молочком (так бабушка Тася в Хмелево обычно поступала с чаем – забеливала), выпил почти залпом и снова налил полную чашку. Да вдруг и сообщил:

– Мне показалось, что в вашей книге несколько книг.

– Так ты что, правда читал? – спросил Шкунденков и посмотрел пристально в глаза сына своего то ли друга, то ли недруга.

– Правда. Но не дочитал. Очень много у меня вдруг всего случилось… прямо как в вашей книге, все сразу и… нелинейно. Но я просмотрел пометки отца, потом попытался разобраться, что его задело…