КРУК - Анна Бердичевская

– Monsieur, que voulez-vous?[29] – спросил совсем молодой и басистый. Чанов «вуле» кофе с молоком. Едва он успел поставить на никелированные «ползунки» советский пластмассовый поднос, баскетболист уже протягивал большущий бумажный стакан с горячим и жидким кофе. Чанов взял с витрины круассан, а также салат из огурцов, огурцами не пахший.

В столовке было несколько залов, хотя и без перегородок: все пространство как-то делилось на зоны. Слева за зимним садиком мерцал полутемный то ли бар, то ли паб с круглыми столами и с креслами, там фланировали немногочисленные любители скромного комфорта. В остальных пространствах народ был спешащий и сосредоточенный. А самый большой зал был устроен вовсе по-гладиаторски: ряды длинных столов упирались в стеклянную стену, за которой в мареве дождя виднелись силуэты деревьев. Здесь в будни и происходила главная кормежка тысяч сотрудников ЦЕРНА. Кузьма направился со своим подносом к ближайшему длинному столу. И услышал за спиной:

– Чанов!

Он оглянулся и увидел Шкунденкова в мокром плаще. Профессор пожевал губами, посмотрел на часы и сказал:

– У меня здесь назначена встреча с Кафтановым… Но минут пятнадцать еще есть.

Они сидели напротив друг друга, друг на друга не глядя. Кузьма со вчерашнего утра успел Шкунденкова не то чтоб забыть, но миновать. Встретились, заглянули друг в друга и расстались. Он не знал, о чем с ним говорить, нелинейность времени вроде бы уже обсудили… Но тут Чанова осенило, и он быстро спросил:

– Вы не знаете, есть ли поблизости почта? Или телеграф.

Шкунденков как раз разрезал на мелкие кусочки бифштекс, который, впрочем, бифштексом не пах, хотя с виду был похож.

– А зачем тебе почта и телеграф? Взять хочешь?

– Телеграмму хочу отправить.

– Это можно и здесь сделать. – Профессор продолжал операцию на бифштексе. – Тут свободный доступ в Интернет. Ты не знал?

Чанов не знал.

– Интернет родился ЗДЕСЬ. Тоже не знал? Приходи в стекляшку с ноутбуком и рассылай хоть телеграммы, хоть Е-мели, разговаривай по скайпу со всем миром… Странно, но здесь всеми благами ускорения времени мало кто пользуется. Физики-теоретики народ по-своему архаичный, им бы все записки на манжетах писать да болтать в кулуарах. Вон один типичный представитель, – Шкунденков помахал бородачу в очках, хлебавшему супчик и читавшему толстый фолиант с закладками. – Твой отец компьютером тоже мало пользовался. Разве что как счетной машинкой. Он и не заметил, что время поменялось…

Кузьма уже допил свой кофе и хотел распрощаться, но дождь пошел стеной, так что в стекляшке потемнело. И он вспомнил:

– Вы собирались рассказать историю о хозяйке «Мари Жарден»… Она правда очень милая.

Шкунденков бросил вилку с ножом и отодвинул тарелку с недоеденным бифштексом.

– Просто не понимаю, из чего они тут готовят… Так, говорите, милая? Милых много. А она… уникум. Ладно… Случилось это в миллениум. От Мари-Шарлотты сбежал муж. Она стала попивать, рассказывать кому ни поподя о том, как хочется ей бросить кафе «Мари Жарден» и уехать к морю. Пожить хочется! А бизнес не отпускает. Счастья нет – ладно, но и воли с покоем нету… Вот тогда один малый, какой-то русский вася, посоветовал ей сыграть в казино. Причем с ним на пару и крупно. Вроде как в русскую рулетку – пан или пропал. Умел, видно, женщин уговаривать… Открыл ей секрет, какой – она даже мне не сказала, дескать, очень сложный…

– Три карты, – подсказал Кузьма. Шкунденков посмотрел на него строго и продолжил:

– Она заложила свое кафе, закрыла избушку на клюшку и отправилась на пару с русским – играть. Дело было под Рождество. И выиграла она в рождественскую ночь – миллион евро!..

Шкунденков замолчал. Чанов подождал-подождал и спросил с сомнением:

– Это все?

Шкунденков уже смотрел на дождь сквозь стеклянную стену и ответил рассеянно:

– Это не все, ты прав. Но на сегодня – все.

Мимо стекол снаружи шел серый человек под серым зонтом, а когда он вошел сквозь вертушку двери, зонт оказался черным, а куртка клетчатой. На голове берет. Чанов человека узнал. Подзорной трубы с ним не было, разве что в портфеле… Шкунденков, прихватив свой плащ и кейс, пошел навстречу, они пожали друг другу руки и скорым шагом прошли мимо Чанова в уютный то ли бар, то ли паб.

Чанов натянул куртку и кепку, прихватил со стола оба подноса, точно так, как делал это всегда в студенческих и рабочих столовках, на автомате отнес грязную посуду, куда у них тут полагалось, и вышел вон.

Дождь окружил его, и тревога заполнила Чанова до краев. Кузьма просто утонул в ней. «Что же я, ведь время проходит и вот-вот уйдет навсегда!» – думал он, шагая все быстрее. Он знал это опасное чувство, оно с ним и прежде случалось, особенно, помнится, в канун сессии – время уходит, последние миги остались, вот пройдут – и ничего не исправишь!.. – экзамен будет завален. Он уговаривал себя, что панике нельзя поддаваться. Не помогало! Он уже скачками несся по дорожке. Дождь ослаб и снова завис туманом. За оградой Кузьма увидел женщину с французским бульдогом на поводке, собака, заметив бегущего человека, присела на кривых лапах и залилась гневным лаем. Кузьма же еще издали закричал:

– Pardon, Madame! Où est la poste?

Он с трудом затормозил. Мадам быстро-быстро залепетала по-французски, Чанов не в силах был ничего понять и просто двинулся, куда указала ее рука. Он почти успокоился, перешел на широкий размеренный шаг и минут через десять едва не прошел мимо домика почты. LA POSTE – крупно, желтыми мокрыми буквами по синему пластику – эта надпись врезалась в глаза, но не сразу втиснулась в сознание. Очнувшись, Кузьма круто развернулся и вошел в стеклянную, усыпанную мелким бисером дождя дверь.

Помещение было маленьким, очень светлым, даже веселым, отделанным пластиком в серых, желтых и синих тонах. Но пахло в нем – штемпельной краской и сургучом. То есть все равно это была почта, как в детстве, со вкусом клея на языке – мама давала Кусеньке лизать марки и опасно острые кромки конвертов, для этого он и увязывался с нею на почту… Да с тех пор ведь и не был?.. Странно. В швейцарской почте за прилавком на высоком табурете, как птичка на жердочке, сидела барышня-китаянка, с фарфоровым замкнутым личиком и черными узкими глазами. Но стоило Кузьме заглянуть в окошечко и сказать «Bonjour, Mademoiselle!», лицо ее ожило и она простодушно, очень понятно, как бы по-русски, улыбнулась. Ее французский был не богаче, чем у него, так что они друг друга поняли и сговорились, она дала ему сразу стопку бланков, и даже соскочила со своей жердочки, а потом из клетки выпорхнула, чтобы показать своим прозрачным тоненьким пальчиком с сиреневым коготком, где что на бланке писать. Пожалуй, он бы и сам разобрался, но участие милой-премилой китаянки так тронуло Кузьму, так согрело его измученное сердце, что даже мысль сама собой вот такая возникла: «Да что мне эта Соня Розенблюм! Что ли, свет клином на ней сошелся?..» И в то же мгновение ему показалось, что где-то, неведомо где, но совсем близко, Соня эту его мысль – слышит… И снова паника охватила его. «Конечно, слышит! – совершенно уверился Кузьма. – Как же ей не слышать, если она – во мне!». Китаянка между тем вдруг исчезла, она упорхнула за свой прилавок, и лицо ее погасло. Она вообще больше на него не смотрела. Мгновенно установившаяся между ними сердечность испарилась. «И эта – туда же! Заговор всеобщий!» – возмутился Кузьма. Грустная и простая мысль пришла: заговор-то был не всеобщий, а именно женский. Женщинам дано знать главное – свободен мужчина или не свободен, готов он, ну, если не к страсти, то к развитию сюжета, к флирту, да пусть хоть к коварству, если уж не к любви. «Из-за Сони для них для всех я пустое место… потому что – занятое… – подумал Кузьма. И произнес громко вслух: – Пицдез, си бемоль фа диез!» Китаянка на миг вскинула головку. Что-то родное, возможно, китайское послышалось ей в этой птичьей абракадабре…

«Все-все-все!» – Кузьма волевым усилием вернул себе решимость дать телеграмму во что бы это ни стало и написал на бланке латинскими крупными буквами Сонин рижский адрес: St. Luna 2, Riga, Latvia. А ниже само послание, также перехваченное у Блюхера:

«Vyletaj v Genevu nemedlenno! Kuzma».

Перечел и содрогнулся от отвращения. Кто такой этот Kuzma? Он ведь даже не он, а какой-то совсем уж круглый идиот. Будь адресат не Соня Розенблюм, а умненькая китаянка, и та не поняла бы – куда она должна ответить, чтоб этот Kuzma ее хотя бы встретил, если она и впрямь вылетит! Чанов скомкал бланк и заглянул под стойку, на которой писал. Прямо у его ног с надеждой разевало рот пластмассовое, веселенького желтого цвета ведерко для мусора. Кузьма влепил в него скомканный бланк и призадумался. Он и сам не знал своего «обратного адреса». Однако взял чистый бланк и сконструировал вот такой адресок: 8, Hotеl, CERN. Swiss… Дурь! Никто никогда по такому адресу его бы не отыскал. Еще бы про пузырьковую камеру написал… И Соня навсегда останется жить в женевском аэропорту… Прошло минут двадцать, стопка, лежавшая перед Кузьмой, почти вся перекочевала в веселенькое пристанище, когда он придумал нечто толковое: Jdu zvonka! Moj telefon…