КРУК - Анна Бердичевская

«Вот оно что!» – сказал себе Кузьма. Он не допил кофе, не додумал мысль о «том свете» и, забыв расплатиться, пошел к выходу. Но в дверях остановился, вытащил из кармана мелочь и, резко обернувшись, чуть не столкнулся со стоящим у него за спиной удивленным официантом.

Официант взял деньги и открыл Кузьме дверь.

На улице возле «Шевроле» ждал Блюхер. Он помахал.

– Чанов, я вас потерял. Литургия кончилась. Пойдем, простимся с Давидом и отцом Георгием, и в CERN… Завтра надо будет подумать о новом пристанище. Звонил Кульбер, попросил свалить из гостиницы. Утром я встречусь кое с кем, часа на два. А потом мы с вами отправимся искать новое пристанище. И вообще – пора путешествовать!..

Церковь почти опустела, отец Георгий тихо беседовал с прихожанкой у алтаря. Чанов видел, как, закончив разговор, женщина взяла руку священника, склонилась к ней и поцеловала, а отец Георгий прикоснулся к ее склоненной голове и потом как-то ловко дал поцеловать женщине еще и бронзовый крест. И перекрестил ее. Кузьма вспомнил: так же склонялась после исповеди и целовала руку деревенского батюшки бабушка Тася. Но она была именно бабушка в платочке, а эта женщина была дама, довольно молодая, хорошо одетая и в туфлях на каблучках. Да и отец Георгий был не чахоточный попик из хмелевской церквушки, а, напротив, автомобилист, красавец-грузин, и даже когда-то «научный атеист»…

Появился Давид, уже без парчовой накидки, сказал Блюхеру:

– Моя первая служба.

– С почином, Давид Луарсабович, – Блюхер был серьезен.

Подошел отец Георгий.

– Отправляетесь? – спросил он. – С Богом, молодые люди. Кузьма, не забудьте завтра заехать на заправку и смените масло. Машина мне пока что не нужна, священнику перед Рождеством не до путешествий, а домой к прихожанам – на крестины и к умирающим – меня обычно возят. В крайнем случае «Лендровер» выручит.

Блюхер с Чановым простились и вышли.

– В CERN? – спросил Кузьма, садясь за руль.

Василий Василианович устраивался с ним рядом и не спешил отвечать.

– Что-то я даже не знаю… Ну, давайте проедем до набережной. Или сразу домой?..

– К набережной! На озеро Женевское поглядеть хочется.

– Тогда погодите, – Блюхер вытащил из бардачка карту, поводил по ней пальцем, глянул сквозь ветровое стекло и провозгласил:

– Едем направо!..

На набережной мягкий, не холодный ветер задувал в лицо, озеро, не слишком здесь широкое, больше похожее на полноводную спокойную реку, словно вмещало в себя темное небо. Но у противоположного берега на воде дрожало множество бликов света, это отражались мягко подсвеченные довольно скромные здания, на некоторых сияли неоновые названия знаменитых банков или отелей. Все слегка колебалось, дышало…

Внезапно из черной воды возник, словно вот сейчас и поднялся, мощный вертикальный, ослепительно белый водяной хлыст, в верхней точке он рассыпался по ветру веером сверкающих брызг.

– Включили подсветку знаменитого Женевского фонтана, – сказал Блюхер. – Я еще подумал – где же фонтан?.. А вот он, на месте. До полуночи будет радовать взоры гуляк, которых, правда, здесь немного, город Женева, в общем-то, тихий, не разгульный и экономный. И фонтан здесь не просто так для зевак, он нужен, чтоб питать воду озера кислородом, чтоб не цвела. Лета здесь жаркие. Ну, что? Поехали?

– Поехали, – отозвался Чанов. Но они еще постояли несколько минут, поглазели на фонтан, затем, не сговариваясь, одновременно повернулись и пошли к машине.

«Вот это и важно, это и существенно», – подумал Чанов про молчаливую их с Блюхером одновременность. Такое «совпадение фаз» (как сказал бы папа Чанов) у Кузьмы наблюдалось, пожалуй, только с Хапровым – по трезвости мастера.

Едва тронулись, Блюхер уснул, а Чанов остался в незнакомой машине наедине с незнакомым городом. Он ехал не спеша, редкие встречные авто вежливо приглушали фары, а те, что катились следом, не перегоняли, поскольку обгон в этой части города был запрещен. Чанов доехал по набережной до моста, повернул направо, прибавив скорость до разрешенной, и покатил. Впереди он увидел указатель, что можно свернуть на кольцевую дорогу. Чтобы что?.. С таким же успехом можно и вперед ехать, прямо. Он и поехал прямо. Ехал и ехал. Вначале встречались светофоры, но «Шевроле» попал в зеленую волну, так что Кузьма расслабился, улетел куда-то мыслями, но не слишком далеко – Блюхер вдруг всхрапнул, а Чанов очнулся и обнаружил, что чуть не вышел на встречную полосу. Он подал вправо, выправил машину и только тогда понял, что все время мысленно ругался с Соней. О чем? Тоже вспомнил: он убеждал ее и даже требовал, чтоб она вот сейчас, просто немедленно позвонила ему. «Как же… счаз!..» – сказал он, возможно, что и вслух. Блюхер не проснулся, но что-то буркнул. Кузьма покосился на него и твердо пообещал себе, что ни с Соней, ни с самим собой за рулем больше разговаривать не будет. И действительно, он, словно пультом телевизор, вырубил себя… И так ему стало спокойно и вместе с тем реально… Как колесу, обутому в шину Мишлен, которая, если верить рекламе в ящике, «обеспечивает восхитительную сцепляемость с дорогой»… Он испытывал как раз ее – восхитительную сцепляемость.

Дорога совсем опустела. Вокруг как будто не было ничего, кроме тьмы. Только справа и слева огни фонарей набегали на Кузьму и мчались назад, назад… Часы на приборной доске показывали без четверти полночь. «Так и во Францию, в заграницу можно перемахнуть… – сообразил Чанов. – А у меня визы французской нету, арестуют на хер…» И это соображение тоже Кузьму нисколько не расстроило. Но он все же притормозил, выехал в темный придорожный карман. Остановился.

И позволил себе в связи с этим задуматься… о чем? Нет, не о Соне, и даже не о том, что о ней не думает. Он откинулся и закрыл глаза. Спать не хотелось. В закрытых глазах Кузьмы стояла все та же тьма, из тьмы слева и справа все так же набегали все те же огни, и дорога ровным, мягко шуршащим, серым сукном, словно втягивалась под колеса «Шевроле»…

«Это – реальность?» – спросил себя Кузьма. Он приоткрыл глаза, чтобы проверить. Огни были, но только справа, и они теперь стояли на месте. Кузьма поглядел налево, опустил стекло. Темнота рядом с машиной оказалась хоть и густой, но не полной, на расстоянии вытянутой руки слабо мерцал и шевелил ржавой листвой неизвестный куст. Кузьма высунул голову и посмотрел вверх. В небе – звезды. Какая неожиданность!..

Кузьма снова откинулся и закрыл глаза. И снова огни полетели в бодрствующей и спокойной его голове. Он вспомнил, что сегодня в церкви точно так же вспыхивали отдельные слова литургии, они налетали, пронзали отчетливым смыслом и гасли во тьме. «Слова и есть свет, – подумал Кузьма. – В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…»[31].

Кузьма занялся делом. Он начал рассуждать последовательно – как учил в детстве Чанов-старший, папа упорно, как шуруп в железобетонную стенку, вкручивал в сына методы логических построений. Кузьма от папиных усилий впадал в тусклое уныние. Но вот ведь – заработало!.. Кто бы знал?..

Он с тихим сыновним смирением размышлял логично:

…представим себе, что наша жизнь – это ночная дорога. Мы движемся по ней из пункта А (рождение) в пункт Б (смерть).

Что же мы видим? Мы видим некие огни, летящие нам навстречу и исчезающие за нашими спинами. Все остальное скрыто тьмой. Эти огни – единственная реальность, данная нам в ощущении… Остальное – смутные догадки… Иногда тебе кажется, что кроме этих огней во тьме мерцает что-то еще… Но полная и настоящая реальность скрыта. Нам не хватает какого-то другого, всеобщего света, чтобы ее разглядеть… Именно так, каждый из нас способен видеть только малую часть Целого, часть всего, что есть… Вот. Это Целое назовем Бог. И вера в Бога – это вера в то, что Целое – существует, а мы – только часть. Как возникает вера? Ну, тут может быть по-разному. По дороге из А в Б случаются неожиданности, и твой взгляд выхватывает из тьмы потрясающее чудо – реальный куст у дороги, или… звезды в небе… или другую, незнакомую тебе, живую сущность, причем всю-полностью… – Кузьма покосился на спящего Блюхера. – То есть ты этого человека понимаешь, видишь, что он реален и гораздо меньше зависит от тебя, чем от Целого… Или вдруг увидишь золотую рыбку в аквариуме… И вот ты знаешь, что этот куст, и этот человек, и эта рыбка, и еще бесконечно многое (практически – все!), как и ты сам – только часть… Вот. Разберемся с рыбкой.

Рыбка, она мало что видит, ей не дано знать и видеть даже того, что открыто тебе. Но она связана и с тем, чего не видит, она зависит от Целого… И от тебя, который на нее смотрит извне, и от официанта, который ее кормит, от воздуха, света, воды, без которых рыбке не жить… Верит ли рыбка в Бога? Или хотя бы в тебя, или в официанта? Вряд ли. Разве что когда покормить забудут или аппарат для обогащения воды воздухом отключат. Вот тогда все существо рыбки, каждая ее клеточка вопит Ему, неведомому: «Дай!.. Верни!.. Спаси и помилуй!» Чем не молитва?.. Рыбке нет дела – кому именно она молится, официанту или Богу. Люди, кстати, тоже поначалу о любой мелкой милости молили ближайших духов, нимф, маленьких своих богов. Потом додумались до их иерархии – кто там из богов от кого зависит. Кто в кого входит… как матрешки. И, наконец, догадались, что есть самая большая, главная, последняя матрешка… – Тут же Кузьма вспомнил бабушку Тасю, почувствовал, что она недовольна, сказал ей: «Прости меня, бабушка, это я так, для примера…». И продолжил по папиному методу развивать теорию, которую тут же и секретно обозначил «Последняя матрешка»: – Если ты хоть раз догадаешься, что ты часть Целого, тебе будет дано почувствовать, что отныне ты и содержишь всего необъятного Бога – в себе! Содержишь как тайну, но и как порядок… и именно Всего полностью! Даже то, чего сам не видел, не трогал, и не в силах представить и понять!.. Как бабушка Тася говорила – у Бога всего много. Бесконечно много. Итак, не только Бог содержит всего тебя с потрохами, но и ты содержишь в себе всего Бога… И опять-таки: часть бесконечности – бесконечность. А еще это значит… что в конце ночной дороги… – тут Кузьма приостановился на миг, потому что почувствовал, что за всеми этими трудами забыл дышать, он глубоко вдохнул темный и свежий воздух, снова услышал шелест куста за боковым окном, выдохнул с огромным облегчением и закончил логическое построение: – это значит… что пункт Б не конец дороги. Не смерть, не КОНЕЦ ВСЕМУ, а просто конец этому твоему дебилизму, твоей ночи, то есть жизнь твоя здесь – предрассветные сумерки… А смерть не смерть, но промежуточная инстанция к преображению»…