КРУК - Анна Бердичевская

– По образованию я историк, хотя…

Блюхер не дал Кузьме договорить:

– Хотя сейчас мой друг Кузьма Чанов – издатель.

– Да-да, Василий, вы мне говорили… Издательство «Марко Поло»…

Чанов посмотрел на Блюхера, тот и глазом не моргнул, был серьезен и невозмутим. А Кульбер продолжал:

– Я забыл, как будет называться журнал, который вы начинаете издавать?

– «Фонарь»! – ответил Василий Василианович. – Проект мой, но мы с Кузьмой…

– Николай Николаевич, не в названии дело, – внезапно вмешался Кузьма Андреевич. Он почувствовал кураж и на лету перехватил инициативу. – Мне нравится буква «Ф», в ней есть Фосфор, и Физика, и Философия, и Фауст… Эта буква к нам из латыни пришла, в древнерусском ее не было. – «Да кто же это во мне вещает!» – думал в то же время Чанов, продолжая и дальше с интересом слушать себя. – Не знаю, насколько глубоко Василий посвятил вас в нашу затею, но вам бы понравилась концепция Блюхера. Синергетика – вот ключевое слово, определяющее главный вектор нашего проекта. Однако само слово «синергетика» нам не хотелось бы превращать в название журнала…

– Ну да, – подхватил Блюхер. – Это ведь не журнал для научных ученых, скорее – познавательный.

– Для творюг! – внезапно брякнул Чанов.

– Как-как?.. – переспросил Кульбер, глядя светлыми своими глазами прямо на Кузьму.

Блюхер расхохотался и пошел к стойке заказывать коньяк.

– Ну, это современный русский сленг, не от слова «тварь», а от слова «творчество». – Кузьма спокойно выдержал взгляд Николая Николаевича. – То есть журнал будет отвечать интересам интеллигенции, творческой в самом широком смысле…

– Я понял, понял! Что ж, очень забавно… и ярко. А «научные ученые» – тоже сленг?

– Конечно! – бодро отозвался Блюхер, он принес в ладонях три больших бокала, сжимая их, как пирамиду на бильярдном столе. На донышках бокалов-шаров плескался коньяк. – Я даже думаю, что в русском варианте журнала (а он будет выходить и на английском) мы заведем раздел специфического околонаучного юмора … с толковым словарем научного сленга в разных областях знаний…

– Статьи в журнале будут интересны и филологу, и физику. Мы заведем и отдел поэзии. Стишки будем печатать… – Кузьма взял бокал и пригубил. Коньяк был очень кстати.

– Стишки… – повторил Кульбер вслед за Чановым. – Нечто подобное в СССР было, я помню! «Знание – сила», потом «Химия и жизнь»… Потом «РТ»…

Видно было, что Николаю Николаевичу все нравится и даже волнует. Однако не так уж он был прост. Нет-нет да рассеянное, поэтическое сияние его голубых глаз обострялось до проницательной зоркости. «И что же он видит?..» – подумал Кузьма.

Странно, но новоявленный издатель Чанов не чувствовал перед Кульбером ни малейших угрызений совести. Хотя, когда Блюхер блефовал в аэропорту Шереметьево и даже на Дубровке, Чанову, особенно «после», становилось не по себе. А сейчас он как-то очень сам вдохновился. Как будто он просто правду – еще самому себе неизвестную – но именно правду транслировал. «Ладно, – думал он, – поглядим еще… может, все и станет правдой. После… после…».

Они выпили за журнал про синергетику для творюг и научных ученых с рабочим названием «Фонарь» – и вернулись в сегодняшний день.

Блюхер посмотрел на часы и сказал Кузьме, что вот-вот здесь будут Кайо, Кафтанов и еще один человек – они договорились встретиться по поводу проекта GRID.

– Думаю, будет нескучно. Останешься?

Кузьма кивнул. Он уже слышал это слово, «ни хера не гридится» – говорил здесь же Блюхер Славе из Гатчины… И еще вспомнил, что когда-то давно он подцепил в трамвае от двух юнцов словечко «обгрейдить». Может, это было типа обгридить?..

Блюхер решительно допил коньяк и спросил Николая Николаевича:

– Вы уже завтракали?

– Я никогда не завтракаю.

– Тогда пойду перехвачу чего-нибудь.

Кульбер и Чанов остались вдвоем.

– Какая легкая походка, – задумчиво произнес Кульбер, провожая глазами улетающего Блюхера. – Вы давно знакомы?

«Давно», – хотел ответить Кузьма, но сосчитал, удивился и сказал:

– Меньше трех месяцев. А вы?

– Года четыре назад он опубликовал любопытную статью «Игра и интуиция с точки зрения теории множеств», которой в CERN заинтересовались, и Василия пригласили приехать на конференцию. Не могу сказать, чтоб в CERN был специальный информационно-аналитический отдел, скорее – сарафанное радио…

– У вас хороший русский.

– Я бывал в России не раз, работал по нескольку месяцев – в Дубне, в Протвино, в Академгородке… Кроме того, я люблю русскую литературу. И моя мать русская, она родилась в одиннадцатом году под Тулой. Училась уже во Франции, умерла, когда мне исполнилось двенадцать, но мой первый язык – русский. В значительной степени благодаря этому меня позвали работать в CERN.

– И давно?

– Почти сразу после Сорбонны, как только защитил диссертацию по Вольтеру. Не удивляйтесь, для CERN это не слишком странно, дух синергетики витал здесь с самого начала… но вначале особенно важен был мой приличный русский. Физики и математики русской школы – это была моя персональная зона ответственности. Во времена «холодной войны» возможность переводить как с русского, так и на русский, а также желание ездить по стране, понимать советских людей, причем не только научных ученых, но и слесарей, шоферов, милиционеров, продавщиц, жуликов и бюрократов – были важны. И для меня лично это было захватывающе, я просто купался в языке! Я, знаете, полюбил советских, именно полюбил. О, это было очень важно, особенно тогда… – Кульбер сделал паузу и допил кофе. – Мне нравится то, что сейчас круг моих обязанностей я определяю сам. Я круглосуточно этими обязанностями занимаюсь, сам их придумывая… Это моя жизнь.

«Круглосуточный клуб. Короче Крук…» – подумал Чанов про CERN. Он слушал Николая Николаевича с той самой глубокой симпатией, которую испытал в первый же день за садово-приусадебным столом на его дачном участке.

Он слушал, но время от времени выпадал из мерного течения голоса Кульбера, внезапно ощущая себя… ну, как будто ветхими ножнами, в которые вложен сияющий обоюдоострый клинок – мысль о Соне Розенблюм. Однако Кузьма не доставал этот опасный клинок из ножен. Только повторял про себя: «Все будет, как будет».

Они снова заговорили про CERN, Кульбер помянул Роберта Кайо:

– Обратите на него внимание и даже, если получится, возьмите интервью.

В зону бара с просторов стекляшки почти одновременно, но с разных сторон стали подтягиваться участники встречи: слева маленький японец с взлохмаченными колючими волосами, справа – Кафтанов в клетчатой куртке. А через общепитовский зал от вращающейся двери шел еще один человек. Чанов смотрел, как он на ходу снимал куртку с капюшоном, протирал очки, оглядывался по сторонам … Почему-то на него было интересно смотреть. Как в кино – длинный-длинный проход неизвестного персонажа, который может стать героем сюжета…

Роберт Кайо не сразу увидел коллег, с которыми пришел поговорить. Он оглядывал полупустые ряды длинных столов, помахал кому-то в очередь на раздачу… Кульбер пошел ему навстречу. Через несколько минут прилетел и Блюхер.

Все разговаривали по-английски. Прозвучало слово Грид, и Блюхер обратился прямо к Кайо, тот оторвался от созерцания дождя за стеклянной стеной, глянул на Василия поверх очков, выслушал и начал негромко отвечать. Блюхер слушал и вначале улыбался с добродушным своим, очень хорошо известным Чанову коварством, а потом забыл улыбку, оставил ее кочевать по просторной своей роже, но стал серьезен и ловил каждое слово. Потом заговорили все сразу, и Роберт ответил всем сразу и каждому в отдельности… Кузьма не понимал, о чем шла речь на английском, но, пожалуй, хотел бы понять.

Потом общий разговор распался, Кульбер с Кайо по-французски беседовали о сорте роз, который есть в садике Кульбера, и мадам Кайо хотела бы посадить такие же в своем садике…

– Простите, – обратился Чанов к Кайо, и в тот же миг Кульбер его перебил:

– Это вы меня простите, Кузьма, я вас не познакомил…

Познакомил и сразу оставил. «Птичка-ткач… вот кем Кульбер работает в Церне, – подумал Чанов. – Ткет гнезда для идей»…

Кузьма слегка напрягся и заговорил с Кайо первым:

– Простите мой французский, но английский я не знаю совсем. Что такое Grid?

– Grid значит «решетка»… – Кайо скрестил пальцы на обеих руках.

Кузьма улыбнулся:

– На языке глухонемых это значит «тюрьма».

Кайо с интересом глянул на Чанова и ответил:

– Конечно, в каждой тюремной камере на окне есть решетка, однако она пропускает воздух и свет…

– Но не пропускает на волю человека. Я правильно понял?

Кайо рассмеялся, а Кузьма как-то успокоился – его поняли.